Варя окончательно запуталась в себе, в своих отношениях с мужем, со всем окружающим миром и… махнула на все рукой. Пусть живет как хочет — и весь мир, и Володя Гребениченко, Вовочка Расчесочка… А она будет жить сама по себе. Самый оптимальный и единственно правильный вариант в их непростой ситуации. А признаваться, каяться и рвать все сразу… Нет, это тоже неосмотрительно и чересчур поспешно.
У Вари не оказалось подруг, и посоветоваться ей было не с кем. Мать всегда существовала вдали от нее, наособицу. Единственная приятельница Лида, выскочив замуж и став инженером, тоже отстранилась и пропала. Да и вряд ли Варя смогла бы доверить кому-то свои семейные тайны. Правильнее их держать при себе, чтобы не нарваться на предательство, сплетни и грубость.
Пусть все остается по-прежнему. Пока… До поры до времени… Да и деваться Варе некуда. Возвращаться домой не хотелось. Тем более, что все коты и цветочки перекочевали сюда и неплохо прижились на Никольской, ныне именуемой революционной улицей 25 Октября. А Алекс… Еще неизвестно, вернется ли он когда-нибудь… Да и вообще… Он непонятный, смутный, загадочный… Зачем она ему? А он ей?..
Варя встала и поплелась в ванную. Володя пристально посмотрел ей вслед и снова уткнулся в книгу…
Он тоже оказался в странной, неожиданной растерянности.
Володя ничего не понимал… И понимал абсолютно все. Но не хотел понимать. Всеми силами сопротивлялся страшной догадке. И так же спрашивал себя, как Варя, — а почему он вовремя не подумал о том, что произойдет, если жена случайно встретит свою любовь? На свой счет он не обольщался. И его некрасивость тут ни при чем. Просто — нет, и все… И сделать с этим ничего невозможно.
Наступающая на пятки ночь его тоже пугала. Именно она — откровение и прозрачность. Именно она всегда — страх и чистота. Именно она — тоска и счастье. День замазывает, заслоняет, затирает собой, своими делами, суетой, беготней все беды и все радости. Он затушевывает нюансы, подлинное и правдивое. День лжет. Он обманщик по натуре. Ночь честнее, прямее и куда откровеннее. А потому страшнее и счастливее. Нежнее и пристрастнее. Объективнее и жестче. И мягче одновременно.
Володя все это прекрасно понимал. И потому очень боялся густеющих за окном сумерек. Стекла мрачнели, быстро наливаясь чернотой, и Владимир даже глуповато обозлился на время, бегущее вперед с такой не соразмерной с жизнью, никчемушной скоростью. И как ему ни хотелось прижаться к полусонной и впрямь какой-то уставшей, подозрительно вялой Варе, он пересилил себя с великим трудом и мужеством и, пожелав жене спокойной ночи, постарался заснуть.
Володя не мог объяснить себе, как ему это удалось. А Варя тем более. Ужас перед предстоящей ночью был так велик, что ей казалось, будто она даже перестала соображать. И помнить что-либо. Память истерзалась, измучилась, пытаясь совместить несовместимое, и, выбившись из сил, отказалась дальше играть в запутанную сложную игру.
Но когда измаявшаяся, обессилевшая Варя обнаружила внезапно рядом с собой мирно заснувшего, по-детски сопящего мужа, она, к своему изумлению, убедилась, что это еще хуже и страшнее. Потому что абсолютно неясно. Объяснимый ужас пережить куда проще и легче непонятного. И пусть лучше ужасный конец, чем ужас без конца…
Она не спала почти до утра. Только когда окна стали прорисовываться на темных стенах светлыми прямоугольниками, Варя не выдержала дальнейшего напряжения и отключилась в тяжелом полусне. Сознанию тоже страшно надоело без толку страдать.
Следовало пробовать жить дальше. Ничего не нарушая и не изменяя. Сохранив все по-старому и по-прежнему. Да, они все тогда молчаливо согласились с этим, поскольку никто по изменениям не тосковал и никто их не ждал. Да и вообще ломать свою жизнь для многих непросто. Большинство страшится это делать. Риск нового, неизведанного свойствен лишь путешественникам. А первооткрывателем мечтает стать и может быть далеко не каждый. «Зачем, когда все уже каким-то образом, пусть не самым чудесным, но сложилось? Вы разве до сих пор ждете от жизни чудес? — спрашивают друг друга люди. — Перестаньте, успокойтесь, к чему искать несбыточное?..»
Они правы, эти реалисты. Как бы хуже не вышло… Люди боятся рисковать. Но правы ли они?..
Варя в такие философские дебри не удалялась и в подобные мыслительные глубины не забредала. Она предпочла закрыть на многое глаза и существовать дальше. Любовь любовью, а муж по расписанию. Как поезд. Как утренний троллейбус. Как майская гроза. В общем, у нее, у Вари, все хорошо и даже отлично. Главное — поверить в это и убедить себя. Остальное приложится. О том, что ничего к этой, в сущности, неплохой мысли приложиться просто так не может, Варя не задумывалась. Она вообще теперь решила взять себе за правило сильно размышлениями не увлекаться. И если раньше ее довольно легко было повести за собой — она из тех людей, кто всегда свободно, без раздумий, отдает свою руку, — то теперь сделать это и вовсе не составляло труда. Сначала отрапортовать — потом разобраться… Отличный жизненный принцип.
Так прошло несколько месяцев. Варя обнаружила, что беременна, равнодушно, вяло, полуосознанно сообщила об этом мужу и снова погрузилась в чтение книг. Она часто заходила на Главпочтамт в ожидании писем. Женщина в окошечке уже с ходу узнавала ее и неизменно, почти не глядя в Варин паспорт, отрицательно качала головой. Нет, ничего нет, опять ничего… Пишут… Потерпите… Ждите ответа… Как надоело…
Варя привыкла ждать. Привыкла слышать одни и те же омерзительные слова: «Вам ничего нет» — и даже стала подозревать, что Крым, дядя Витя с его рассказами о таинственных следах, остроносый Алекс просто приснились ей, примерещились. Ничего не было и больше никогда не будет… Жаркий мираж возле синего моря, по ошибке называющегося Черным.
Варя в очередной раз обреченно отошла от опостылевшего окошка Главпочтамта. Женщина в окошке явно ненавидела, и довольно давно и обоснованно, Варю с ее дурацкой настырностью и паршивым твердолобием. Варя, очевидно, напоминала почтовой даме медного чурбана, который не в силах осмыслить происходящее. Потому что чурбан.
Она вышла на улицу. Шел мелкий мокрый снег ноября. Напомнивший ей тот мокрый снег, когда она впервые вышла из института вместе с Володей… Точно такой же… Тогда в черных лужах отражались робкие фонари, прохожие злились на грязь, узкую улочку и непрерывный перезвон трамваев. И Володя смотрел на Варю сквозь стекла мгновенно запотевших очков увеличенными линзами глазами… Рассматривал очень внимательно. И присмотрел себе на всю жизнь… Тогда это понятие и слова «на всю жизнь» не казались такими страшными.
Почему Алекс не пишет?.. Забыл ее?.. Очень занят? Уехал в дальние дали? А может быть, умер?..
Эта мысль не испугала и не удивила Варю своей откровенностью и беспощадностью. А что, собственно, в ней слишком жестокого? Это правда, обыкновенная истина. Потому и безжалостная. Люди, все без исключения, приходят на этот свет на короткое время, чтобы уйти навсегда. Без вариантов.
Умер… Варя задумалась. Мимо неслись какие-то люди в черно-серых одеяниях, все как один торопливые, хмурые, зажатые, стиснутые своими заботами и думами…
Почему все так мрачно одеваются, думала Варя. Почему все бродят с такими постными мордами? Да, здесь тяжко и безрадостно жить… Ну и что? Это еще не значит, что нужно смотреть на мир горькими глазами и верить, что ничего нельзя изменить. Неправда. Все еще можно переломать. А даже если и нельзя… Все равно в ее жизни это останется навсегда — море, зеленые яркие заросли возле белого здания санатория, смеющийся Алекс в светлой рубашке… Его бьющиеся на влажном ветру волосы… Его забавный легкий акцент: «Варьюша…»
Ее затошнило. Ребенок капризно и назойливо напомнил о себе. Он хотел жить, властно требовал своей дарованной ему свыше жизни, настойчиво предъявлял на нее права… Ребенок от нелюбимого. Безвозвратное время шагало только вперед и не иначе. А ты пыталась повернуть его вспять?.. Ой, глупая…
