— Хотел бы я, чтобы ты была ею.

Той зимой кладовые и овощехранилища были полны. В Двенадцатую ночь улыбающийся мистер Фэншоу вызвал Джона наверх и провел по лестнице, мимо старой питейной кладовой и по коридору в Большой зал.

Снова повара, поварята, вертельщики и судомои выходили из-за ширмы и приглашались за стол. Домашние и дворовые слуги двигались на лавках, освобождая место, и скоро Большой зал пестрел всеми ливрейными цветами — красным, зеленым и пурпурным. Филип Элстерстрит ухитрился сесть рядом с Джеммой. Адам Локьер и Альф, подавшись вперед, перешучивались с Джинни и Мэг. За ними мистер Банс и мистер Стоун зевали над своими кубками, а Симеон Парфитт сердито жестикулировал, утихомиривая трех весело орущих поварят. Жизнь, в которой Симеон, горестно хлюпая носом, заглядывал в почерневший варочный ковш, а Сковелл вкладывал свой половник Джону в руку, казалось, осталась в далеком прошлом.

Сэр Филемон достиг договоренности по их делу в комитете, сказала Лукреция. Соглашение останется в силе, покуда будут производиться компромиссные выплаты, утверждал Бен Мартин. Джон бросил взгляд на мистера Паунси. В последнее время бедняга целыми днями играл в шахматы с миссис Гардинер, по секрету сообщил мистер Фэншоу. Лукреция, сидевшая с другой стороны от домоправительницы, сейчас откинулась на спинку стула и почти полностью скрылась за ее дородной фигурой. Джон кивнул одному из подавальщиков, прося налить еще вина. Миссис Поул сдавленно хихикала рядом с мистером Фэншоу. Когда веселье за столами стало буйным, дамы поднялись на ноги, собираясь удалиться. На секунду задержавшись позади Джона, Лукреция шепнула:

— Приходи сегодня.

Он сумел ускользнуть из кухни лишь поздно ночью и поднимался по крутой лестнице, шагая через ступеньку. Дверь в спальню была открыта. Лукреция стояла у камина, в серебристо-голубом шелковом платье. Когда Джон остановился в дверях, она захватила ткань с боков, натягивая потуже:

— Оно мне почти впору.

— Может, королева вызовет тебя в Париж.

— Я не поеду.

— Может, королевский двор вернется.

— Не сегодня. — Лукреция повернулась к нему, разглаживая на себе шелк. — Ты раскормил меня, Джон Сатурналл. Видишь, как у меня округлился живот. А вдруг он вырастет еще больше, только вообрази…

Он слышал, как шелестит шелк, обтекающий ее тело, и чувствовал слабый запах пряного вина, исходящий от нее. Лукреция повернулась к нему спиной, и Джон увидел, что корсаж не зашнурован. Когда он приблизился к ней в свете свечей, платье соскользнуло с ее плеч и легло мягким ворохом у ног.

В приемном дворе Калибут Пардью прокричал новости про Охвостье Кромвеля и Бербонский парламент, про восстание Пенраддока и падение лорд-наместников. Но тяжелые черные портьеры в Солнечной галерее по-прежнему оставались задернутыми. Живот у Лукреции с той ночи не увеличился. За стенами усадьбы незаметно сменялись времена года: зима спешила к весне, весна врывалась в лето, лето клонилось к осени, потом год кончался и начинался следующий. Джон вдыхал запах Лукреции и ощущал тепло ее тела рядом.

— В твоем саду было так же? — сонным голосом спросила она. — Там так же наслаждались друг другом?

Джон улыбнулся:

— Вряд ли им выпало такое же счастье, как нам.

Каждый год в День святого Андрея он готовил праздничный ужин и подавал его на подносе. Каждый год Лукреция поднимала на него глаза:

— Если хочешь, можешь сесть рядом со мной, мастер Сатурналл…

Блюда становились все роскошнее. В усадьбу стали прибывать бочки и клети, каких Джон не видел с дней, когда шла подготовка к бракосочетанию Лукреции. Открывая их, он находил померанцы, мадейрский сахар, шафран, мускатный орех и перец. Кухня снова наполнилась горько-сладкой духотой и облаками пара, напоенного богатыми ароматами и острыми запахами. В новостных листках из Каррборо сообщалось о постоянном отсутствии лорд-протектора в местах, часто посещавшихся прежде, потом о смерти его дочери и наконец о болезни, названной в «Mercurius Bucklandicus» меланхолией. Потом, через неделю после Михайлова дня, когда осень плавно переходила в зиму, толпа разгоряченных селян из Кэллок-Марвуда поднялась по склону холма и вошла в ворота усадьбы. Они шагали по подъездной аллее, горланя песни, радостно вопя и поминутно прикладываясь к кожаным флягам. Привлеченные шумом, Джон и Филип поспешили наружу, чтобы встретить буйное сборище. Пересекая второй внешний двор, Джон увидел, как Лукреция в сопровождении мистера Фэншоу выходит из Большого зала и останавливается на крыльце, хмуря лоб. При виде хозяйки Бакленда крестьяне заорали еще громче, и их предводитель поднял флягу, шутливо салютуя:

— Мы пришли выпить за лорда Железнобокого, ваша светлость! За нашего лорд-протектора! Дьявол, помилуй его душу!

Лукреция нахмурилась сильнее, возмущенная разнузданным поведением.

— И его железную задницу тоже! — гаркнул другой мужик.

Потом закричали хором и все остальные:

— Кромвель умер! Да здравствует король!

Все люди во дворе опустили свои инструменты, побросали на землю свои ноши и начали переглядываться. Недоумение на их лицах сменилось ликованием.

— Все кончено, Джон! — воскликнул Филип.

Кожаные фляги пошли по рукам, мужчины толкались, обнимались и восторженно вопили.

Джон кивнул и отхлебнул из фляги. Но когда он обернулся, Лукреция неподвижно стояла на крыльце, безмолвная, как и он.

— Нашему раю пришел конец, — сказал Джон, когда они встретились в Солнечной галерее ночью.

— И ты так легко покинешь наш сад? — Лукреция через силу улыбнулась.

— Он никогда не принадлежал нам. Мы просто в нем гуляли.

— Адам и Ева тоже.

— Они были изгнаны из рая.