— Опять подгорело? — спросил Джон.
— Уже в третий раз, — подтвердил Филип, разгоняя ладонью дым.
В душе Джона коротко полыхнуло раздражение. Он убрал со лба под косынку густые черные кудри и заглянул в ковш.
Дно было чернее черного. При подгорании сиропа образовывалась твердая корка, которую ничем не отодрать, пока не замочишь в воде на целые сутки, да и тогда еще нужно добрый час скоблить железной ложкой, так сказал мистер Стоун в прошлый раз. Джон поднял голову, представляя неприятный разговор со старшим по судомойне. Неужели так трудно последить за ковшом? В нем снова вскипела досада. Но потом он посмотрел на Симеона.
Тот стоял, ссутулив плечи и низко опустив голову, словно желая провалиться сквозь пол. «Не такой безмозглый, как некоторые» — так охарактеризовал поваренка мистер Банс в начале недели. Высокая похвала в устах старшего по подсобной кухне. Он попросил Джона приглядывать за мальцом. У Симеона запрыгала нижняя губа.
— Мастер Сатурналл, я… я следил. Я просто…
— Мистер Сатурналл, — поправил Джон, прогоняя раздражение. — Успокойся, Симеон. Это всего лишь желе. Сварим еще раз, делов-то.
Губа перестала прыгать. Джон взял ковш и понес в судомойню, оставляя за собой дымный хвост. По всей кухне работники поворачивали к нему голову: нечасто увидишь Джона Сатурналла со сгоревшим ковшом в руке.
— Всего лишь желе? — сердито проворчал Филип, шагающий за ним следом. — Делов-то? Мадейрский сахар, двадцать шиллингов за фунт. Что скажет мистер Пейлвик?
Джон заглянул в почерневший ковш. Три дня назад в нем находилась целая голова мадейрского сахара, какие хранились под замком, завернутые в ткань и опечатанные личной печатью ключника. Мадейрский сахар самый дорогой, напомнил Джону мистер Пейлвик, выдавая один из светло-коричневых конусов. Поместив сахарную голову в муслиновый мешок, Джон с помощью зубила и деревянного молотка расколол ее на куски и перемолол все в ручной мельнице. Ссыпанный в горячую воду, размешанный и сбитый мутовкой, сахар произвел обильную пузырчатую пену, которую Джон снимал снова и снова до полного исчезновения, после чего перелил сиропообразную жидкость в чистый медный ковш и осветлил яичным белком. Потом принялся выпаривать, стоя над пышущей жаровней с раскаленными углями, медленно помешивая и наблюдая, как цвет постепенно сгущается, переходя от бледно-желтого к янтарному, которого он добивался…
Теперь все превратилось в сажу.
— Ну? Что ты скажешь нашему ключнику? — осведомился Филип.
— Пир принадлежит повару.
— А? Что это значит? — Но прежде чем Джон успел пояснить, на лице Филипа отразилось усталое понимание. — Ну да, Сковелл.
— Будешь работать со мной, Джон Сатурналл, — сказал главный повар. — Каждый настоящий повар носит в себе пир. В этом пункте твоя мать со мной согласилась. Иначе почему бы она прислала тебя ко мне? Мы вместе станем искать твой пир.
При этих словах Джона охватило радостное возбуждение. Может, Пир и впрямь принадлежит одному только повару, говорил он себе, склоняясь над сковородами и подносами. Здесь, в кухне, где блюда предстают во всем своем совершенстве. Где келькешоски и конфекты, изготовленные им для «высокого» стола, не имеют изъяна или недостатка. Назад-то возвращаются одни крошки да объедки.
Работая бок о бок со Сковеллом, Джон вынимал заготовленные впрок персики из глиняных банок с сиропом и вытаскивал лущеные грецкие орехи из бочонков с солью, топил масло и разливал в корзинки из ржаного теста. У мастера Сковелла он научился желировать кремы вываркой из телячьих ножек, рыбьих пузырей или оленьего рога, потом разливать в горячем виде в яйцеобразные формочки, а когда застынут, помещать в гнездышки из измельченной лимонной цедры. Приготовляя капустный десерт, он снимал пенки с густых сливок и сворачивал из них на тарелке подобие бутонов цветной капусты, которые потом обрызгивал розовой водой, посыпал сахарной пудрой и мускатом. Вырезал из яблок фигурки зверей и птиц. А настоящих птиц он жарил, мелко рубил и смешивал со взбитыми яичными белками, превращая в воздушные фарши.
Джон варил и бланшировал, медленно кипятил и подогревал. Запекал и сушил, жарил и тушил. Он отваривал вяленую рыбу и крошил мясо копченых сельдей, в то время как в котелках Сковелла дымились старинные соусы: черный чоден, бурый баккенад, кисло-сладкий эгредус, перченый гонсел и камелин. Для хозяйских пиров он вырезал зубцы и фестоны на тестяных корзинках, которые потом заполнял мясной начинкой, окрашенной в родовые цвета титулованных гостей сэра Уильяма. Он возводил дворцы из вафель, выпеченных из взбитого пряного теста, и облицовывал стены тонкими сахарными пластинками. По случаю визита епископа Каррборо они соорудили собор.
— Подсыпь чуток соли в сироп, — велел Сковелл, склоняясь над жаровней в своей комнате; в котелке лениво ходила густая золотистая жидкость. — Только медленно.
— Она испортит сахар, — возразил Джон.
Но Сковелл помотал головой. На следующий день они извлекли из котелка застывшую прозрачную корку, и Джон отколол от нее острый кусочек.
— Соль, — сказал он, когда хрусткая пластинка скользнула по языку.
Но мало-помалу во рту разлилась сладость, и в горло потекли медвяные соки. Мальчик недоуменно взглянул на Сковелла.
— Соль остается на поверхности, — пояснил главный повар. — Сироп опускается. — Он улыбнулся. — Терпение, помнишь? А теперь займемся глазурью…
Задания множились. Задания, больше походившие на загадки. Загадки, больше походившие на испытания. Но каждый день вносил что-то новое в копилку его знаний. С течением времени Джон стал чувствовать себя в кухнях полновластным хозяином. Сковелл прав, думал он к пятому году своей работы в усадьбе. Пир действительно принадлежит повару.
— Кем был Тантал? — спросил главный повар у Джона той весной. — Поваром или царем? Какое блюдо ты приготовил бы для него?
Еще одна загадка, подумал Джон. Но теперь он знал ответ.
— Никакое, мастер Сковелл. Пир принадлежит…
— Повару, все верно, — перебил Сковелл. — Но подумай вот о чем. Даже царь Тантал служил своему господину, чьи желания были для него законом. — Мужчина указал взглядом на сводчатый потолок. — В точности как мы с тобой, Джон.
Загадка приняла новый поворот, понял Джон. Но какому же господину служат они? Сэр Уильям никогда не спускался в кухни. Как и его дочь, разумеется.
Джон вообразил царя в пруду и царские сокровища, плавающие вокруг него: сверкающую корону, рубиновый перстень, горсть золотых монет. Несъедобные богатства Тантала станут отменными кондитерскими изысками. Корона из сладкого теста и кремов, выдавленных затейливыми завитками. Перстень из жженого сахара, украшенный глазированной вишней. Монеты, отчеканенные из теста, запеченного до золотого блеска. Все это плавает в пруду из бледно-янтарного желе. Тантал заглянет в глубины столь прозрачные, что проникнет взором до самого дна.
Такой вот замысел намеревался воплотить Джон, когда взялся за дело, когда усердно трудился и когда доверил Симеону Парфитту последить за своим творением…
Теперь он уныло созерцал сажу…
— Почему бы Танталу не пожрать просто вареной говядины? — спросил Филип, отодвигая в сторону кожаный полог в дверном проеме, ведущем в подсобную. — Отличное блюдо. И для него не требуется голова мадейрского сахара…
— Что, совсем разучились стряпать? — раздался гундосый голос; Филип и Джон подняли глаза.
Землистое лицо обрамлял шлем черных волос. Под носом темнел густой пушок, уже и до настоящих усов недалеко. Уголки ухмылки лезли вверх, к черным кустистым бровям.
— Мы хотя бы что-то умели для начала, — отпарировал Филип.
Но Коук не сводил глаз с Джона:
— Опять бежим колдовать со Сковеллом, да? — Его физиономия раскраснелась и лоснилась от кухонного жара. — Вместе мешать в своих котелках, да, ведьмачок?
Джон шагнул вперед, но Филип быстро встал между ними. Коук с презрительной усмешкой прошел в кухню, толкнув обоих плечом. Джон взвесил в руке ковш и нахмурился.
