Эфраим стоял с полуспущенными штанами и задранной рубахой, и из него била струя мочи. Тобит потирал скулу, злобно сверкая глазами. Абель медленно пятился. «Беги!» — подумал Джон. Но когда он повернулся, собираясь вскочить на ноги, на него стремительно надвинулась темная фигура. Мгновением позже башмак Дандо врезался ему под подбородок.

Джон услышал тошнотворный хруст, в горле у него вырос плотный ком и перекрыл дыхание. Он упал на колени и схватился за шею, хрипя и задыхаясь. Мучительно рыгнул, и изо рта у него плеснула кровь. Мальчишки оторопело молчали.

— Я же говорил, не надо этого делать, — наконец прошипел Абель. — Теперь вы его убили.

— Ты тоже участвовал, — огрызнулся Дандо.

— Сэр Уильям вздернет нас на виселице, — в ужасе пробормотал Тобит.

— Он ничего не узнает, — сказал Эфраим. — Хватай мешок, Абель. Бежим отсюда! Живо!

Скоро топот их ног стих в отдалении. Джон лежал на земле, снедаемый жгучим стыдом. Эфраим прав, говорил он себе. Ну или его угрюмый отец. Они здесь чужие, им не стоило сюда возвращаться… Он не пойдет в церковь в следующее воскресенье, сколько бы мать ни уговаривала. Он убежит. Убежит туда, откуда они вернулись в деревню.

Кровь стекала по горлу, горячая, с металлическим привкусом. Джон с трудом сглотнул и почувствовал, как воздух вязко вливается в легкие. Он подполз к старому каменному желобу и заглянул в него.

Кожа у него темнее, чем у других мальчишек. Волосы черные и курчавые, тогда как у них рыжие, каштановые и русые. Глаза темные — в мать. Или в отца, напомнил себе Джон. Кто бы он ни был. Мальчик плеснул воды на голову и яростно потер лицо ладонями. Сплюнул и посмотрел, как тянутся изо рта длинные красные нити. Когда он ощупывал языком зубы, сверху раздался чистый, звонкий голос:

— Ведьмаки не кровят.

На откосе над ним стояла девочка в белом батистовом чепце, обрамлявшем веснушчатое личико. Потрясенный и растерянный, Джон уставился в голубые глаза сестры Абеля Старлинга, Кэсси.

— Я не ведьмак, — прохрипел он.

— Знаю.

Кэсси была годом старше его. Она громко пела в церкви высоким чистым голосом и посещала воскресные молельные собрания церковного старосты Марпота. Больше он ничего про нее не знал. Но сейчас Кэсси Старлинг разговаривала с ним. Джон с ужасом осознал, что едва сдерживает слезы.

— Поди сюда, — велела девочка.

Джон взобрался на откос. Теперь перед ним расстилался зеленый сочный луг, справа шелестела листвой буковая роща, а сразу за лугом подымался высокий склон, изрезанный уступами. Нижние террасы густо заросли бурьяном и полукустарником, выше начинались чащи дрока и терновника, а на самом верху непролазная стена ежевичника преграждала путь к лесу Баклы. Девочка внимательно смотрела на Джона.

— Нечестивые возникают как трава. Старый Хоул говорил, помнишь?

Джон кивнул. Это был один из любимых псалмов священника. Девочка поджала губы и пытливо взглянула Джону в глаза. Прядь волос выбилась у нее из-под чепца.

— Ты умеешь считать?

Она задумчиво накручивала на палец светлый локон. Джон снова кивнул.

— Хорошо. — Девочка указала на кочку. — Сядь там.

Через минуту Джон осторожно поднес руку к лицу Кэсси.

— Раз, два… — проговорил он.

— Давай дальше.

— Три, четыре, пять…

Он чуял запах волос и шерстяного платья Кэсси. Земляничную свежесть дыхания. Девочка рассеянно накручивала на палец длинный светлый локон, и сердце Джона глухо стучало от волнения. Ноготь у нее синий, заметил он. Ушибла, верно.

— …двадцать девять, тридцать…

Джон считал веснушки. Закончив с одной щекой, он перешел на лоб и оттуда спустился к другой щеке. Кэсси щурилась и тихо смеялась, пока он легонько тыкал пальцем у нее вокруг глаз. В воздухе между ними плавали пряные луговые ароматы. Когда он дошел до оборки батистового чепца, Кэсси вынула из него длинную булавку, тряхнула головой, и светлые локоны рассыпались по плечам. Джон продолжал считать веснушки вокруг рта.

— …сорок восемь, сорок девять…

Когда он приблизился к самым губам, она с неожиданным проворством схватила его палец и крепко сжала. Синяк у нее под ногтем потемнел.

— Ты знаешь, что такое веснушки?

Джон помотал головой.

— Это грехи.

Абель как-то обмолвился, что Кэсси малость тронутая. С тех самых пор, как умерла их младшая сестренка, Мэри Старлинг. Над деревьями тонкой струей вился дым, поднимаясь в безоблачное небо. Матушка, поди, уже заждалась, вспомнил Джон.

— Первой ведьмой была Ева, — сказала Кэсси. — Бог послал ее испытать Адама. Ну, когда она дала ему яблоко. Нам он тоже послал ведьму.

Джон подумал о лесе Баклы, о струящемся из него аромате фруктового цветения.

— Но ведь никакой ведьмы нет, правда? Святой Клод о ней позаботился.

— С виду ведьмы ничем не отличаются от нас с тобой, — ответила Кэсси.

— Тогда как их опознать?

— Бог открывает тебе глаза. Если ты избранный. Ведьме не обмануть Бога, где бы она ни пряталась. — Девочка вдруг подалась к нему, и теплое дыхание обдало его ухо. — Ты же ходишь туда, да?

Джон проследил за ее взглядом. Оба они смотрели на темную стену деревьев над склоном долины.

— Туда не пройти, — сказал он. — Там везде густой ежевичник.

— Колючки ведьмам не страшны. Ведьмы же не кровят, помнишь?

Этому учил Марпот. Когда Кэсси не пела в церкви, она стояла на коленях в доме церковного старосты вместе с другими молельщиками.

— Я молилась там. — Девочка указала глазами на буковую рощу, потом улыбнулась Джону. — Я знала, что ты придешь.

Джон изумленно уставился на нее:

— Знала? Откуда?

— Мне Бог сказал.

Кэсси поднялась на ноги и подобрала подол платья, собираясь сбежать с откоса. Джон увидел голые белые ноги, коленки в синяках.

— Ты пялишься?

Щеки у него запылали.

— Хочешь знать? — спросила она. — Хочешь знать, что сказал мне Бог?

Джон с надеждой посмотрел на нее снизу вверх.

— В следующее воскресенье, — промолвила Кэсси. — Жди меня после церкви.

В теплом спертом воздухе хижины плавал запах сухих листьев. Когда Джон проскользнул в дверь, мать подняла на него взгляд. На ее лице дрожали красные отсветы тлеющего огня. В очаге на цепи висел дымящийся закопченный котел.

— Длинным путем шел? — спросила она.

Джон кивнул и торопливо проскочил мимо нее. Пока он сидел рядом с Кэсси, шишка на затылке не болела, а сейчас мучительно пульсировала, да и в горле саднило невыносимо. Джон уселся по другую сторону от очага и медленно обвел глазами хижину. В дальнем углу стоял сундук, возле широкого соломенного тюфяка, где они спали. За сундуком теснились ряды бутылок и склянок. Над очагом висели котелки и сковородки. Там же на полке, прислоненная к стенке, стояла раскрытая книга в кожаном переплете.

Джон всегда видел страницы лишь издалека и мельком: рисунки плодов, деревьев, цветов, корней и листьев, столбцы таинственного рукописного текста. Ближе матушка не подпускала. Когда к ним наведывались деревенские женщины, она неизменно убирала книгу подальше. Вот и сейчас, заметив брошенный украдкой взгляд Джона, она дотянулась и закрыла ее.

Матушка ходила на склон сегодня: у стены стояла раздутая дерюжная торба для трав. Джон медленно потянул носом, определяя по запаху последнюю добычу: свежая бузина, черная белена, яснотка, росянка… Всё знакомые запахи. Но сквозь грубую дерюгу просачивался еще какой-то дразнящий цветочный аромат. Джон рассеянно потрогал шишку на затылке.

— Опять побили?

Она всегда знала. Джон посмотрел ей в глаза и молча покачал головой, собираясь с духом перед неизбежным допросом. Но пока он ежился под пристальным взглядом, из очага повалил густой дым, и мать закашлялась. Одной рукой она прикрыла рот, чтобы брызги не летели в котел с варевом, а другой — оперлась об очаг и зашлась безудержным кашлем, сотрясаясь всем телом. Джон схватил кувшин и выбежал из хижины.

Ей было за тридцать. «Матушка Сюзанна» — так называли ее ночные посетительницы. «Любезная Сюзанна» — так обращались к ней сидящие сзади женщины в церкви, когда трясли за плечо, чтоб проснулась. Раньше они являлись в дневное время и вручали ей калач за снадобье, меру овса за лечебные советы и стертую монетку, если она накидывала плащ и следовала за ними. Она брала и посулами, коли у них больше ничего не было. Теперь они крались по тропинке после наступления темноты и тихонько стучали в дверь. Они входили со встревоженными лицами, и начинался приглушенный разговор о болях, кровотечениях, судорогах, плодных водах, верчении-кручении младенца в утробе, околоплодных оболочках, слишком тонких или слишком толстых, порванных или затерявшихся в лабиринтообразных женских внутренностях.