Мальчик посмотрел на мать. Она стояла, зажимая ладонями рот, с расширенными от ужаса глазами. Внизу полыхала хижина, в воздухе густо пахло дымом. Джон потянулся к ней, взял за руку:
— Ма?
Но она смогла лишь потрясти головой.
Они стали подниматься дальше, и уже скоро густой ежевичник обступал их со всех сторон, вытягивал к ним толстые игловатые лапы. Едва заметной тропинкой они пробирались через заросли, и сума тяжело болталась между ними. Когда на самом верху склона перед ними встала последняя ощетинившаяся шипами преграда, мать обхватила Джона обеими руками — и в следующий миг вместе с ним ринулась прямо в колючую чащу.
«Сейчас меня шипами всего издерет, как Кэсси», — пронеслось в голове у мальчика. Он вздрогнул, когда по ногам шоркнули первые ветки… Но стебли и листья шелестели вокруг него, не причиняя вреда. Казалось, мать раздвинула ежевичник с такой же легкостью, с какой Моисей раздвинул море. Выбравшись из зарослей с другой стороны, Джон не обнаружил на себе ни единой царапины. Чудеса, да и только! Поймав его изумленный взгляд, Сюзанна взяла первый попавшийся стебель и пропустила сквозь кулак — шипы посыпались, точно горох из стручка.
— Ложный терновник.
Джон кивнул и поднял взгляд. На верху откоса, одетые морщинистой корой, вздымались древние стволы леса Баклы, подобные колоннам, подпирающим массивные своды. Джон сгреб в кучу сухие листья, и они с матерью улеглись. Далеко внизу тлела их хижина — красный глаз, злобно глядящий из темноты. Глубоко в душе Джона пылал раскаленный уголек гнева.
Застрекотала сорока. Засверкало солнце. Джон открыл глаза и тотчас прищурился от ослепительного света. На краткий счастливый миг он задался вопросом, как так вышло, что он лежит здесь, на ложе из листьев, у самого леса Баклы. Потом память раздула тлеющий огонь: крики, вопли, языки пламени, знакомые лица слились в одну воющую массу. Мальчик почувствовал, как красный уголек гнева внутри его укрепляется прочнее.
Рядом спала матушка, разметав длинные черные волосы по земле. Когда Джон встал, она пошевелилась. Мальчик посмотрел вниз, на остов хижины на краю луга. Над черными обугленными стенами все еще курился дым. На плечо ему легла ладонь матери.
— Ты говорила, что наше место здесь, — с горечью проговорил он. — Что у нас больше права жить здесь, чем у любого из них.
— Так и есть.
Но матушка не обращала внимания ни на сожженную хижину, ни хотя бы на деревню. Куда же она смотрит? Его взгляд проскользил по долине, перепрыгивая через живые изгороди и рощи, пробежал по извивам реки, исчезающим вдали, и взлетел к гребню высокой горы в самом конце долины. Там были сторожка, церковный шпиль и громадный домина. Так вот оно что!
— Ты служила там! — воскликнул Джон.
Сюзанна потерла воспаленные глаза:
— Да, Джон. Я там служила.
— Но ты вернулась сюда.
— У меня не было выбора.
Еще одна загадка, подумал он. Даже сейчас.
— Ты обещала научить меня.
— И научу, — коротко ответила мать. — Пойдем.
Она взвалила суму на плечо и повернулась к лесу. Джон уже было двинулся за ней, как вдруг внимание его привлекла вспышка света.
Исходила она от огромного дома вдали. За ней последовала вторая вспышка, и третья, и четвертая… Там поочередно распахиваются окна в одном этаже, сообразил Джон. И солнце отсверкивает от стекол. Он еще с минуту стоял и наблюдал за яркими вспышками, похожими на световые сигналы, посылаемые в другой конец долины. Потом повернулся и пошел следом за матерью в лес Баклы.
Из книги Джона Сатурналла:
О блюде под названием «Воздушный торт из птичьих фаршей»
Истинный Пир своими составными частями имеет тайны, одни легкопостижимые, другие трудные для понимания. Блюда его говорят на языках, способных поставить в тупик высокоученого мужа, однако смиренный повар должен распознать все их. Поскольку воздух, как учил Сатурн, есть небесный сад, повару надлежит переименовать кроны произрастающих в нем деревьев в грядки, а клумбы там суть гнезда, где всякая пернатая дичь, представленная в чудесном многообразии, откармливается и благоденствует. Дабы воздать должное урожаю, собранному в том саду, повару надобно применить свое искусство таким образом, как описано ниже.
Возьмите своих птиц и разделайте каждую в соответствии с ее породой. Рассеките дикую утку, раскройте гуся, развалите лебедя, разымите цаплю, распустите выпь, распластайте журавля, разберите фазана, отворите куропатку, разверните голубей и вальдшнепов, оставьте целыми пару корольковых пеночек. Ощипите и выпотрошите тушки, затем обжарьте до золотистой корочки. Остуженное мясо всех птиц, за изъятием корольковых пеночек, расщепите на волокна в бечевку толщиной, мелко порубите и сдобрите поочередно тмином и шафраном. Взбейте яичные белки до облачной воздушности. Измельченное мясо каждой птицы тщательно смешайте с частью взбитого белка.
Вставьте в глиняный паровой горшок сетку для выпечки. Уложите фарши круговыми слоями, разделяя оные жесткой бумагой, пропитанной чистым сливочным маслом, и помещая мясо крупных птиц ближе к краям горшка, а мясо мелких — ближе к середине. В самый центр кладутся корольковые пеночки. Томите фарши на пару, неотступно наблюдая за ними и убирая одну за другой бумажные прокладки. Когда все фарши поднимутся и схватятся, вытащите из горшка сетку и извлеките из нее «Воздушный торт из птичьих фаршей». Нарежьте тонкими ломтиками, дабы были видны все слои, красные и желтые. Ломтики следует подавать уложенными на обжаренные хлебцы или прямо на фарфоровые тарелки, по вашему усмотрению.
* * *
Правила придворного этикета очень простые, напомнила себе леди Лукреция. В конце концов, она уже столько раз все повторяла.
В парадной приемной зале к ее величеству подойдут знатные дамы. Но они не раскроют рта, покуда она сама не обратится к ним. Во внутренних покоях, расположенных далее, свитным фрейлинам дозволяется поприветствовать ее величество, но горе той, кто осмелится заговорить с ней. За внутренними покоями следует гостиная зала, где действуют иные правила. Там самые любимые фрейлины ее величества могут обращаться к ней, не дожидаясь особого разрешения, — а такую привилегию, напомнила себе леди Лукреция, имеют по праву общественного положения лишь супруги и возлюбленные королей, приезжающих с визитом. Гостиная всегда шелестит шепотами и доверительными шушуканьями, гудит сплетнями и слухами, советами и наставлениями. Но это еще не самое сокровенное святилище. В дальнем конце этой оживленно жужжащей капсулы находится дверь в опочивальню.
Никому, кроме камер-фрейлин королевы, не позволяется заходить туда, а из них лишь одна может сидеть рядом с ее величеством, обращаться с ее величеством сколь угодно непринужденно и пользоваться особым благоволением ее величества — а именно Хранительница Подножной Скамейки.
Это и есть леди Лукреция.
Поэтому после утренней службы в часовне именно леди Лукреция взяла ее величество за безвольную мягкую руку и, не обращая внимания на знакомую резь в желудке, быстро повела прочь.
— Скорее, скорее, — подгоняла она ее величество, когда они вдвоем пробирались сквозь толпу верующих.
Подгонять Хранительнице Подножной Скамейки разрешалось. А поторопиться сейчас было очень желательно, поскольку первые группы придворных слуг уже валили навстречу по проходу, выстраиваясь вереницей, чтобы проследовать в дворцовую часовню. Две дамы проскользнули в дальнюю дверь и стали спускаться по ступенькам. Сердце у леди Лукреции так и прыгало в груди. От счастья, подумала она, взяв ее величество под локоть, чтобы свести вниз. Поддерживать под локоть, безусловно, разрешалось.
Они зашагали через внутренний хозяйственный двор. У леди Лукреции опять скрутило желудок. Утренние часы самые тяжелые, размышляла она, проходя мимо нужников, — здесь ее величество и Хранительница Подножной Скамейки всегда морщили нос от вони. В полутемном туннеле, мощенном булыжником, сновали взад-вперед слуги и носильщики с ручными тележками. Кухни отрыгивали своими обычными запахами и шумами. Леди Лукреция подавила желание схватиться за живот и понудила себя подумать о залитой солнцем галерее, о гобеленах и коврах, ярко расцвеченных воображением, об анфиладе комнат, через которую они скоро пройдут. Она с беспокойством покосилась на ее величество, но пока все шло по плану. Потом, у входа в кухни, они увидели мальчишку.
