— Ну и хозяйство, нечего сказать: колченогий пес да однорукая странница, — проворчал он, стараясь скрыть тревогу. Костоправ из него был аховый — а кто знает, как сильно лорс раздробил ей кости. Могут и не срастись; или пойдет воспаление, если сильно повреждены ткани. Тут одной шиной не обойдешься, нужны целебные снадобья отца Альберта… Даниэль поморщился. Вот уж не хочется, чтобы преподобный отец прознал о странной пленнице лемутов.

Женщина-воин сидела на скамье очень прямо, не выдавая боли и слабости. Только бледность понемногу заливала ее покрытое загаром лицо. Она смотрела куда-то в пространство, но пару раз Даниэль ловил на себе ее испытующий взгляд. Знать бы, о чем она думает…

Пастух подготовил щепы и опустил в котелок с водой тряпку, намереваясь обмыть пленнице руку и в меру своего умения наложить шину. Ее глаза ярко блеснули. Лежавший на брюхе Сильвер неожиданно взвился и со свирепым рыком кинулся между хозяином и незнакомкой. Пес задом оттеснил Даниэля, повернулся мордой к женщине и даже не залаял — захрипел, давясь бешенством.

Пастух выпрямился, отложил тряпку. Опустил ладонь на рукоять ножа, прямо глядя в лицо зеленоглазой. Она все поняла. Встала с лавки, здоровой рукой одернула шкуру. Сломанная правая беспомощно висела — распухшая, темная. Не оглядываясь, женщина двинулась через поляну к лесу. Даниэль мрачно смотрел в ее напряженно выпрямленную спину, на голые мускулистые ноги. Скоро сюда пожалуют лемуты — и что тогда?

Женщина была уже в десятке шагов от кромки леса. Донесся топот, и из зарослей вырвался Одживей — видно, чем-то изрядно напуганный. Не разбирая дороги, он понесся к хижине. Прозвучал рыдающий вскрик — и лорс на полном ходу сшиб бывшую пленницу с ног, промчался над ней. Даниэль кинулся бежать; за ним на трех лапах запрыгал Сильвер.

— Ну, что? Жива? — Пастух положил руку женщине на шею.

Пальцы ощутили толчки крови — жива. Глаза ее были закрыты, губы кривились в гримасе боли. Ну и денек нынче выдался: сплошная невезуха, думал Даниэль, с осторожностью поднимая женщину на руки. Если вдуматься, так лучше бы и не спасал ее вовсе — по крайней мере, у лемутов она была целее. Нечистый забери проклятого лорса!

Женщина застонала, когда он внес ее в хижину и опустил на одеяла. Глаза открылись, из них выкатились две слезы. Почему-то Даниэль ожидал, что из таких зеленых глаз потекут зеленоватые слезы, — но нет, они были обыкновенные, прозрачные. Он присел на край нар, мягко проговорил:

— Сейчас я буду лечить твою руку. Тебе будет больно — но я не со зла, понимаешь?

Женщина смотрела на него, и глаза были такие глубокие, что в них, казалось, можно утонуть.

— He понимаешь? — Даниэль сосредоточился и попытался передать мысль: Ты — хорошая, и я — твой друг…

Она никак не ответила, но по вискам сползли две новые слезы. Даниэль вышел за порог, прислушался. Все тихо, даже из лорсиного загона не доносится ни звука.

— Хайат! — позвал он, внезапно встревожившись. — Ага Шау, Ук Йори!

Одна из лорсих отозвалась негромким мычанием, и все стадо тихо вышло из зарослей, собралось у изгороди. Даниэль убрал слеги, открыл выход из загона. Если что, у лорсов будет возможность убежать и увести малышню. У него на миг сжалось сердце. Где-то мой Серый Ветер, отправленный в поселок за помощью?..

Ноги Как Дуб топтался возле хижины, косил на хозяина влажным глазом. Сильвер сидел у порога, насторожив уши, поворачивал голову туда-сюда. Вот и ладно; эти двое не дадут лемутам скрытно подобраться. А мы пока займемся делом.

Даниэль внес в хижину свои нехитрые лекарские принадлежности, достал из ларя для еды кувшинчик с медом. Мед — это правильно; хорошо, что вовремя додумался; глядишь, рука не воспалится слишком сильно. Он обмыл женщине руку, намазал медом в месте перелома. Как сумел, сложил кости, плотно обернул тряпкой, сверху наложил широкие щепы и тщательно обмотал ремнем, сделал перевязь из широкого куска полотна. Подумать жутко, какой останется рука, когда срастется. Пожалуй, все же придется обратиться к отцу Альберту… Даниэль тряхнул головой, запоздало сообразив, что священник, скорее всего, и так прискачет сюда вместе с поселковой стражей, когда старый лорс донесет в Атабаск порученную записку. А уж отец Альберт никак не одобрит то, что Даниэль приютил это непонятное существо.

Женщина не издала ни стона, ни малейшего звука, пока он возился с ее рукой.

— Молодец, — заключил он, выпрямляясь. — Хорошо держишься. Кто ты? Я — Даниэль, — назвался он, ткнув пальцем себя в грудь.

— Аиэль, — повторила она низким, чуть хрипловатым голосом.

— Даниэль, — поправил он, зачерпывая кружкой воду. Поднес ей.

— Аиэль. — Женщина отвела от лица кружку, отвернула голову.

— Ну, вот что, — пастух решительно поставил кружку на одеяло. И смолк. Что, собственно, он может предложить? Выкинуть ее за порог, коли не будет слушаться? Он присел на край нар и заговорил, как с лорсенком, — негромко, ласково, сопровождая слова мощным мысленным посылом, который легко улавливали его полуразумные звери и воспринимали если не саму мысль, то настроение: — Послушай меня. Воду надо выпить — тебе станет легче. Скоро придут лемуты — те, здоровенные, шерстяные — и нам придется драться. Ты должна быть здоровой, понятно?

Даниэль снова поднес к ее губам кружку. Она покорилась и сделала несколько маленьких глотков. Поперхнулась, закашлялась, на глазах снова выступили слезы. Даниэль поставил воду на стол. Женщина больше не была похожа на воина — обычная женщина, измученная и напуганная. И красивая. Красота пришла, когда лицо смягчилось и пропало ощущение опасной силы, таящейся в ее небольшом, но крепком теле.

Она взяла горячими пальцами руку пастуха, повернула, осматривая. Наклонилась и уткнулась лицом ему в ладонь.

— Аиэль, — выговорила она невнятно, согревая кожу дыханием.

— Элли, — неожиданно сорвалось у него. — Я буду звать тебя Элли. — В душе ворохнулся стыд: это было предательство. Ни одна женщина не имела права носить имя Элисии; эта зеленоглазая не должна зваться Элли. И все же имя удивительно ей подходит.

Даниэль ощутил, как ее зубы легонько сжали ему кожу возле большого пальца.

За стеной залился оглушительным лаем Сильвер. Лемуты! Пастух сорвал со стены лук и колчан, которые повесил на место, пока занимался рукой Элли; выскочил за дверь, стал, напряженно оглядывая плотную стену Тайга, полукольцом окружавшую поляну. Позади хижины — открытый спуск к реке, оттуда Ревуны не появятся. Хорошо, что у врага нет луков, а лассо на таком расстоянии не страшны. Но если твари попрут через площадку всей толпой — а их осталось не менее десятка… Ну, пусть даже восемь. Не так-то легко будет выстоять против всех.

Лорсы в загоне заволновались, захрапели. Опасливо косясь на хозяина, мимо хижины прошагал Одживей, зашел в открытый загон. Сильвер замер, поджимая сломанную лапу, слушая звуки леса. Заворчал и попятился к Даниэлю. Что же, волосатые твари только на подходе — а пес лаял по другому поводу? Кажется, Даниэль начинал понимать. По спине пробежали мурашки. Зеленоглазая Элли… Она — враг? И дело вовсе не в запахе леопардовой шкуры, дело в ней самой.

Стоя на пороге, он тревожно оглянулся. Элли сидела на одеялах, подобрав под себя ноги, и разглаживала пятнистый мех, пыталась натянуть его на коленки. Совершенно мирное занятие.

Пастух вновь обратил взгляд к лесу. Оттуда никто не показывался. Лорсы ревели, били копытами, обступив перепуганных малышей; Сильвер скалил зубы и рычал.

Лемуты, несомненно, были совсем близко, но они затаились под прикрытием стволов и ветвей.

— Думаете, будто обложили нас, и мы попались? — проворчал Даниэль, по своей привычке рассуждая вслух. — Не тут-то было. — А про себя подумал: только бы к Ревунам не пришла подмога. Только бы Сат Аш вовремя добрался до поселка.

Лемуты не нападали. Даниэлю казалось, что сквозь листву блестят их глаза, полные глухой ненависти; смутно виделись темные силуэты, прильнувшие к стволам сосен или скользящие под пологом веток. То ли тела Ревунов, то ли тени… Он не рискнул стрелять, опасаясь вызвать молниеносное нападение всего отряда.