— Чтоб ты пропал! — хрипло ответил ему Даниэль.

Отступник хмыкнул — и больше пастух его не слышал.

— Сат Аш? — осторожно позвал он. — Ну-ка, парень, поди сюда.

Пофыркивая, старый лорс не спеша приблизился. Как ни в чем не бывало скусил какую-то ветку и принялся жевать. Несомненно, Сат Аш не помнил, что вытворял минуту назад. Вот и славно. Даниэлю вовсе не хотелось, чтобы гордый скакун опять чувствовал себя кругом виноватым и униженно просил прощения.

— Ну и ладно, — говорил пастух, почесывая лорсу шею — там, где под шкурой ощутимо билась артерия, там, куда пришелся бы удар меча. — Вот с колдуном и разобрались. Если вдуматься, он парень, в общем-то, неплохой… скорее, несчастный… — Даниэль поймал себя на том, что не может удержаться от нервного смеха.

Нашарив седельную сумку, он расстегнул ее, вынул запасную безрукавку из волчьего меха — специально обработанную, чтобы отбить запах — надел и забрался в седло. — Ну, а теперь домой. Пошел, старик. Домой!

Назавтра Даниэль занялся домашними делами. Вымел пол, прибрался в хижине, расставил и развесил безделушки из бересты, которые изготовил для Элисии и от которых она прежде решительно отказывалась. Протер стекло на больших деревянных часах — самой «цивилизованной» вещи, какая у него была. В сущности, Даниэль нисколько в часах не нуждался — и впрямь, на что они в лесу? — однако держал их на полке с удовольствием и поглядывал на круглый циферблат как на физиономию доброго приятеля.

Затем он критически осмотрел нары. Пожалуй, для двоих будут узковаты, надо бы пару досок с краю добавить. Да свежего сена в тюфяк натолкать, да шкуры проветрить. И одеяла постирать. Даниэль усмехнулся. Не буду стирать одеяла — мать подарит новые. И простыни с вышивкой впридачу. Он вынес на солнце и свежий ветер шкуры, на которых обычно спал, не затрудняясь постельным бельем — только под голову подкладывал кусок полотна; затем с большим тщанием подогнал и прибил две дополнительные доски. Рядом крутился Сильвер, совал морду под руку. Он был еще почти щенок — здоровенный восьмимесячный щен, который вымахал ростом с матерого волка, а набраться ума не успел.

Закончив работу в доме, Даниэль накинул куртку, взял большую корзину и сачок на длинной палке, прихватил пару жердин — они стояли, прислоненные к хижине снаружи — и кликнул пса:

— Сильвер! Купаться.

Серебристо-серый пес заплясал вокруг хозяина, хотя купание в Атабаске в феврале — удовольствие сомнительное.

— Радуйся-радуйся, — сказал ему Даниэль. — У тебя теперь хозяйка есть; у нее шерсть побелей твоей будет. Вот еще подрастешь, мы и тебе подружку подыщем…

Синее небо с быстро бегущими облаками отражалось в широкой реке. Ветер рябил воду, на ее поверхности играло солнце, и Атабаск казался усыпанным блестками. Берег зарос ольхой; среди голых веток с набухающими почками зеленели листья прошлогодней пальмы — помятые и пониклые, но не сдавшиеся зиме.

Даниэль стащил в воду лежащий на берегу небольшой плот, поставил на него корзину, положил сачок и одну из жердин, осторожно ступил на бревна и повел плот вверх по течению, отталкиваясь ото дна шестом. Сильвер, взлаивая, побежал по берегу.

Вскоре пастух добрался до приметного дуба — на его раскидистых ветках до самой весны висела бронзово-коричневая листва — отвернул от берега и стал править к середине реки.

Сильвер залился тревожным лаем. Хозяин вздумал утопиться? Уплыть навсегда? Пес бросился в воду и поплыл следом, яростно работая лапами.

— Здравствуйте вам, — Даниэль взял его за шиворот и выволок на плот. Отступил, прикрывая лицо — Сильвер принялся отряхиваться и поднял тучу брызг. — Сиди смирно. — Плот тем временем сносило течением, и пастух поспешно взялся работать шестом. — Ну, вот и добрались, — сказал он наконец и вогнал обе жердины в дно, чтобы плот удержался на месте.

Здесь раскинулась под водой обширная отмель, на которой в изобилии водились жемчужницы. Впервые обнаружив ее, Даниэль диву дался, сколько жемчуга было в раковинах и насколько он был хорош. В Атабаске, конечно, собирали жемчуг все кому не лень — однако такого богатого месторождения еще никому не попадалось.

Здесь Даниэль набрал мешочек отменных розоватых горошин старшей сестре на свадьбу и намеревался посетить отмель, когда настанет время выходить замуж двойняшкам. Что ж, для двойняшек он найдет жемчуг в другом месте.

Длинным сачком он скреб по дну, поднимал и вываливал попавшихся жемчужниц вперемешку с водорослями в корзину. Затем перемещал плот и опять сгребал. Сильвер сперва принюхивался, любопытствуя, а потом свернулся на бревнах и уткнулся носом в свой пушистый хвост. «Прохладно здесь после купания-то», — говорили его прозрачные желтоватые глаза. Даниэль стянул с себя куртку, накрыл ею пса и продолжал работу.

Наконец, когда корзина наполнилась с верхом, он погнал плот обратно. Сильвер оживился и поднял голову, всматриваясь в приближающийся берег.

— Готовься, теперь твоя очередь трудиться, — посулил ему хозяин.

Пес застучал хвостом по бревнам: согласен, мол; ты только скажи, что делать. Он и впрямь принялся работать — челюстями, когда пастух уселся возле хижины на лавку, поставил рядом деревянную плошку и стал орудовать ножом, доставать из раковин жемчуг. Заодно он вынимал и бросал Сильверу моллюсков; пес ловил их на лету и с восторгом проглатывал. Сат Аш пришел взглянуть поближе на их развлечение — понюхал, выбрал из кучи раковин водоросли и отошел. Гора пустых скорлупок росла, а дно плошки почти не закрывалось.

— Негусто, — с разочарованием вздохнул Даниэль, вскрыв последнюю раковину. Он рассчитывал на большее; жемчужины, конечно, хороши — но их так мало… Впрочем, кто сказал, что с одного раза наберется приличный урожай? Он и завтра сплавает на отмель, и послезавтра.

Однако назавтра он вдруг почувствовал себя скверно — что-то давило и щемило в груди, в ногах появилась непонятная слабость. На душе стало неприятно и тревожно; он решил, что застудился, пока собирал раковины, натопил пожарче печь и никуда не поплыл. К вечеру боль в груди отпустила, однако тревога не ушла. Подавленный, раздраженный, Даниэль до тошноты наелся меду, выхлебал кружку браги и завалился спать. Похоже, прихворнул изрядно; если через пару дней не полегчает, придется отправить Сат Аша в поселок с запиской. Пусть отец Альберт пришлет какое-нибудь целебное снадобье, а то и сам приедет.

С утра ему было все так же плохо. В груди ныло, давила тяжесть, в ушах стоял звон. Что за напасть? Он выбрался за порог хижины и стал умываться. Холодная вода освежила лицо, приободрила, и Даниэль повеселел. Может, пошел на поправку?

Утро было хмурое, но без дождя, солнце тусклым пятном просвечивало сквозь пелену облаков. Лес стоял кругом вырубки плотной стеной, и от него шел настоящий весенний запах — влажный и свежий.

— Сильвер! Завтракать!

Пес вырвался из зарослей, радостно кинулся было к хозяину. И вдруг замер, насторожил уши. Залаял. Что там еще?

— Сат Аш! — на всякий случай крикнул пастух, и старый лорс вывернул из-за угла хижины.

Он остановился, повернулся в сторону ведущей к поселку тропы. Вытянул шею, принюхиваясь. Сильвер заходился лаем.

Однако лорс качнул рогами, как бы говоря: «Ничего страшного, зря всполошились», — и невозмутимо принялся обкусывать затесавшуюся среди ольхи, уже изрядно погрызенную иву.

— Тихо! — Даниэль хлопнул Сильвера по спине, так что тот присел. — Помолчи.

Пес умолк, виновато закрутил хвостом. Теперь и Даниэль услышал: топот бегущего лорса. У него екнуло сердце. Элисия? В гости?

Вздор! Не пустится же она через лес одна. А впрочем, как раз Элисия-то может…

Из зарослей показался отец Альберт верхом на лорсе — без рясы, в меховой куртке и замшевых штанах, в кожаных сапогах до колен. На боку был меч, за спиной — лук; серебряный медальон, символ Аббатств, висел обратной стороной наружу. У Даниэля сердце ухнулось вниз. Что-то стряслось.

Священник остановил лорса возле хижины, спрыгнул вниз. Его смуглое лицо было серым, зеленая краска со лба была смыта, лист заново не нарисован.