И всё-таки…

Сомнения не покидали Нину до того момента, когда на другой день она, наконец решившись, сказала:

— Кондина, составьте список на получение денег.

— Ведомость? — Оля просияла.

И Нина вздохнула облегчённо, отметив про себя как явную радость девушки, так и её осведомлённость в финансовых терминах и усматривая в этом ещё одно доказательство своей правоты.

— Да.

— Девчонки! Девчонки! Нам платят! — И тут же Оля уточнила озабоченно: — По пяти рублей?

— Ой, как хорошо! Спасибо вам, Нина Павловна!

Нина отошла, промолчав.

«Вот и заработала благодарность», — горько думалось ей.

Нину донимал соседний пёс, по кличке «Спутник». Этот мохнатый коротконогий разбойник почему-то невзлюбил её. Стоило только Нине появиться в дверях школы, как Спутник, оставив все свои дела, бросался к ней с лаем и так, отчаянно лая, провожал до самой фермы, проявляя, впрочем, благоразумную осторожность и соблюдая постоянную дистанцию в несколько шагов (были, вероятно, неприятные знакомства с пинками в его собачьей жизни). Не помогали ни увещевания, ни подачки. Спутник уминал их в момент, а затем, подкрепившись, бросался на Нину с удвоенной энергией.

Прибегнуть же к силе она не решалась: не хватало ещё гоняться за собакой на виду у всей деревни.

Спутник, чувствуя беспомощность своей жертвы, как и всякий агрессор, наглел всё больше и уже стал примеряться, как лучше схватить её за ногу. Волей-неволей пришлось идти к соседям.

Пёс был лишён свободы, но, словно зная, кому обязан этим, целые дни терпеливо караулил Нину в засаде возле забора, не подавая признаков жизни и неожиданно вскакивая с лаем как раз в тот момент, когда она проходила мимо. Нина пугалась, в страхе шарахалась в сторону, хотя отлично знала, что пёс на цепи.

А однажды Спутник, неожиданно вспрыгнув передними лапами на забор, так напугал её, что она оступилась и упала.

Чьи-то сильные руки подняли её, поставили на сухое место.

— Ушиблись?

Знакомый голос! Грубоватый, простуженный.

Она подняла глаза. Парень лет двадцати, светлый чуб из-под шапки. Улыбается. Нет, не насмешливо, по-доброму.

Посмотрела в сторону школы. Так и есть: у входа стоит мотоцикл.

Он! Моторизованный Ромео!

— А я вас тогда в темноте не разглядел. Мне показалось — вы намного старше.

— Вобла! — вспомнила она и рассмеялась невольно.

Он смутился.

— Слышали?

— А разве вы не хотели, чтобы я слышала? — Она нагнулась, отряхнула грязь с пальто. — Вот противная собака!

— Вы бы цыкнули раз — и дело с концом. — Ромео сделал шаг в сторону пса, всё ещё бушевавшего у забора, прикрикнул на него грозно, топнув ногой, и Спутник, гремя цепью, с визгом унёсся в глубь двора. — Это же трус, каких мало.

Они вместе пошли к школе.

— Ах да, у меня ведь поручение от вашей квартирной хозяйки. — Он вытащил из кармана фонарик, подал ей.

— Большое спасибо!

— Кушайте на здоровье!

Он подошёл к мотоциклу, отвёл его от стены.

— Можете зайти в школу, — предложила Нина. — Девочки вот-вот вернутся с фермы. Если хотите их видеть, конечно.

Он улыбнулся:

— А я их уже видел. Вы же сюда запретили приезжать, так я на ферму. Вот только пакетики забыл им отдать. — Он снял с заднего сиденья мотоцикла большой свёрток. — Мамаши им посылают. Передадите, ладно?

— Разберутся, кому что? — спросила она, принимая свёрток.

Ромео удивлённо посмотрел на неё:

— А зачем? Они же всё равно поделят.

Мотор затарахтел. Ромео кивнул на прощание, улыбнулся, надевая водительские перчатки.

— Беру свои слова обратно.

И поехал.

— Какие слова? — крикнула она.

— Насчёт воблы, — донеслось сквозь шум мотора.

Она смотрела ему вслед, пока мотоцикл, сильно вихляя по скользкой колее, не свернул в сторону, на просёлок. Потом медленно поднялась на крыльцо.

О чём, интересно, говорил Ромео со своей возлюбленной? Нет, не этот — тот, настоящий, Монтекки. О любви, о звёздах? Но нельзя же всё время о любви и звёздах! Песни пел? А если бы простудился и охрип? Как Ромео… Нет, не тот, настоящий, а этот, моторизованный.

Нина рассмеялась. Что только не придёт в голову!

Ромео приехал ещё раз. Это было уже накануне окончания практики. Нина из своего окна видела, как окружили его девочки, расспрашивая о чём-то; как бережно сняли с сиденья и унесли к себе большой, заботливо укутанный тряпками ящик.

— Опять что-нибудь из дому? — спросила Нина, когда они вместе шли на ужин.

— Ага, — коротко ответили ей.

Она не стала больше спрашивать. Отношения между ней и девочками оставались по-прежнему на точке замерзания. «Да», «нет» или, вот как сейчас, «ага».

Вечером девочки допоздна работали на ферме — приводили в порядок красный уголок. Выбелили помещение, вымыли пол, повесили самими же написанные лозунги, приладили к двери первый номер сатирической газеты «Му-му», — они решили не терять связь с фермой и по очереди раз в две недели приезжать сюда выпускать стенгазету.

Нина прочитала текст, исправила две орфографические ошибки. Вообще ей понравилось, она даже не ожидала. Написано остроумно, меткие карикатуры. Интересно, кто рисовал? Ася? У неё с собой набор цветных карандашей.

А ей ничего не сказали, всё делалось втайне от неё.

Стало обидно. Вышли на улицу. В двух шагах от неё кто-то тяжело спрыгнул с крыши фермы.

— Кто? — испуганно отшатнулась она.

— Я, не бойтесь.

Ромео!

— Что вы делали на крыше?

— Загорал. — Он рассмеялся. — Видите, какая луна?

— Нет, в самом деле?

— Да так, мелочи… — Он закурил, пустил струю дыма в звёздное небо. — Распогодилось. Наконец-то! Давно пора. Сев на носу.

— Вы что-то сегодня не торопитесь домой.

— А я не поеду. Завтра здесь, в колхозе, комсомольское собрание. Я от райкома. Послали.

Помолчали немного. Потом она, решившись, спросила:

— Можно личный вопрос? Не обидитесь?

— А чего же, давайте.

— Почему вас родители Загоруйко не любят?

Он невесело усмехнулся.

— Ну, выдали вопросик! В самую точку.

— Вы простите, если я…

— Нет, почему же… Он у нас механиком работал, в совхозе. Ну и… В общем, нечестно работал, для себя. Думал, я не скажу, промолчу… Ну, потому что… сами понимаете… А я не мог. Вот он и злится… Ничего романтического, как видите. Проза жизни.

Из дверей фермы шумно высыпали девчата.

— Миша, сделал?

Увидев Нину, стихли сразу, зашептались, оглядываясь на неё с опаской.

Пошли домой со смехом, с песнями, будоража сонную тишину деревенской улицы.

Последний день на практике. Завтра возвращаться.

Нина шла позади всех, освещая себе дорогу карманным фонариком.

Одна.

…На прощание устроили нечто вроде митинга. В красном уголке, посветлевшем, нарядном, собрались девочки, доярки, вернувшиеся из отпуска, тётя Клаша. Пришли и деревенские школьницы со своей учительницей, седой подвижной старушкой, — видимо, привела их в воспитательных целях: летом им тоже предстояло работать на фермах.

Тётя Клаша вышла первой, но вместо речи пустила слезу:

— Как не хочется расставаться с вами, дорогие вы мои!

И стала, плача, целовать девочек, одну за другой, расстроив всю намеченную программу.

Выручил старичок зоотехник.

Он пришёл прямо с заседания правления колхоза, усадил обливавшуюся слезами тётю Клашу, откашлялся и торжественным тоном зачитал благодарность школьникам от правления.

Потом сказал:

— Год был тяжёлый, сами понимаете, оплатить ваш труд в полной мере не можем. И вот решили начислить по двенадцати трудодней. Что получат колхозники осенью, то и вам придётся, а кто захочет поработать у нас во время летних каникул — милости просим. На равных правах со взрослыми. Скажу вам не льстя: таких доярок на любой ферме с руками оторвут.

Нина смотрела на обрадованные весёлые лица девочек и тоже улыбалась.