— Что же, пошли! — предложил Орленов. — Если в мире осталась хоть капля уюта, я разыщу ее и от­дам вам!

Марина благодарно взглянула на него. В темноте ее глаза расширились, от них исходило сияние, словно в глазах на мгновение отразились звезды. Он отвер­нулся.

Быть резким, насмешливым ему уже не хотелось. Не те обстоятельства! Он увлек ее в эту поездку, в которой не было ничего привлекательного. Более того, результатом такой поездки могла быть круп­ная неприятность. Ему же никто не поручал контро­лировать деятельность Улыбышева. Спорить он мог, но контролировать? По какому праву?

Они перешли через пути. Было приятно почув­ствовать впервые после выхода из больницы, что не ты, а другой нуждается в помощи, и ты можешь ока­зать ее. Марина невольно уцепилась за рукав Орле­нова и шла чуть позади, как послушное дитя, подчи­няющееся старшему. В этом было нечто новое. В последнее время он так привык, что она коман­дует, а он подчиняется, что девяносто процентов его грубости порождалось чувством сопротивления. По­скольку теперь его авторитет был утвержден, не было смысла оставаться грубым. И они мирно брели в тем­ноте, среди предметов, обретших неверные формы. Вот вырос какой-то усеченный конус, а пригля­дишься — это стрелочник в брезентовом плаще; вот стоит дерево, однако это всего-навсего железная опора высоковольтной линии…

Пассажиры, их вышло не много на маленькой степной станции, уже исчезли — их-то ждали, не то что Орленова и Чередниченко, — и платформа опус­тела. Андрей вывел Марину за станцию на базарную площадь, где пахло яблоками и соленой рыбой и под ногами шуршали арбузные корки. У одинокого фо­наря стояли машины, как кони у коновязи, уткнув­шись радиаторами в столб. Тут были и легковые, и грузовики, но не было той, которая ожидала бы Орленова.

Вокзальная дверь открылась, и в струящемся свете и табачном дыме на площадь выплыли не­сколько человек. Они разговаривали громкими голо­сами, привычными к степному простору, но здесь ка­завшимися неуместными.

Орленов остановил свою спутницу:

— Подождите, может быть, найдутся попутчики. Люди шли к машинам. Когда они остановились под фонарем, у которого отдыхал табун механиче­ских коней, Орленов спросил:

— Нельзя ли с кем-нибудь доехать до колхоза «Звезда»?

От толпы отделился высокий, широкоплечий че­ловек и направился к приезжим. Он шел, вытянув го­лову, нагнувшись, пытаясь еще издали разглядеть мужчину и женщину. Потом он вдруг остановился, выпрямился и сказал удивленно-веселым голосом:

— Вот это встреча!— И сразу вслед за этим че­канно, официально: — Здравия желаю, товарищ ка­питан! Старший сержант Мерефин по вашему вызову явился!

Орленов, с таким же любопытством вглядывав­шийся в неясные очертания человека, чуть освещен­ного тусклым фонарем, вскрикнул и шагнул к нему. Марина с некоторым чувством неловкости наблю­дала, как взрослые мужчины бестолково кричали, хлопали друг друга по плечам, целовались, потом отступали на шаг и снова принимались разглядывать друг друга. Они вели себя совсем как школьники, отличаясь разве тем, что целовались, а школьники не любят целоваться.

Мерефин понравился Марине — высокий, чу­точку грузный, черный и веселый, похожий на цы­гана, с резким запоминающимся лицом, испещрен­ным оспинками, он то и дело взглядывал на нее, ожидая, когда Орленов догадается представить спут­ницу. Но Орленов молчал, и бывший сержант нако­нец заговорил, шумно, порывисто:

— Эх, знал, знал я, что все врут про вас, будто вас током убило! Уж если через войну прошли, так тут под ток становиться не дело…

— Было, было, сержант, — устало сказал Орле­нов.

— Но ведь не сами же? — с каким-то испугом спросил Мерефин.

— Несчастный случай, Михаил Матвеевич, — слишком торопливо ответил Орленов.

Мерефин замолчал, будто понял, что коснулся запрещенного. Но он не мог стоять спокойно. Все еще переживая встречу, он обернулся к стоявшим в отдалении товарищам и принялся объяснять им то, что они и сами отлично видели.

— Ведь только случайно встретились, а? «Нельзя ли, говорит, доехать?» Смотрю и глазам не верю! Ведь наш же капитан! Пять лет не видались! — По­том, указывая поднятыми бровями на Марину, он спросил:— А это кто же?

— Да, познакомьтесь, — испытывая какую-то не­ловкость, ответил Орленов. — Наша сотрудница Ма­рина Николаевна Чередниченко.

Мерефин бережно сжал маленькую теплую руку девушки в своей огромной ладони. Затем он подхва­тил чемоданчик Орленова, протянул его, не глядя, назад в услужливые руки шофера, сам взял чемодан Марины и шагнул к легковой машине, дверцы кото­рой открылись словно бы сами собой.

Усаживаясь, Марина услышала, как Мерефин вполголоса спросил:

— Жена, Андрей Игнатьевич?

— Нет,— сухо сказал Орленов.

Ну нет, так будет! — весело сказал Мерефнн и, когда Орленов недовольно повел плечами, доба­вил:— А вы в глаза посмотрите ей! Она вас уже за­арканила.

Бесцеремонность Мерефина почему-то ничуть не оскорбила Марину. Если бы такой намек сделал кто-нибудь другой, Марина, возможно, немедленно дала бы отпор, но Мерефин был так мило простоду­шен, что обижаться было не за что. Она больше оби­делась на Орленова — уж слишком вызывающе тот передернул плечами…

— А что ты тут, на станции, делаешь? — спросил Орленов. — Я ведь машину не заказывал…

— Далматова думали встретить, — ответил Ме­рефин. — Вчера позвонили из обкома, что едет, да, видно, где-то задержался. А едет ко мне! — с гордостью пояснил он. — Теперь не иначе как на машине доберется, поездов до завтрашней ночи нет, а вечером завтра у него бюро.

— Неужели приедет? — не веря в такую удачу, взвол­нованно воскликнул Орленов. — Вот было бы хорошо!

— Раз обещал, приедет! — уверенно сказал Ме­рефин.— У него слово твердое!

Орленов переглянулся с Мариной, и та поняла: Андрею очень хотелось бы увидеть секретаря обкома.

— A как твоя пахота? — словно бы невзначай спросил Орленов, но Михаил Матвеевич только не­охотно пробормотал:

— Потом, потом. Если повезет, так вместе с Далматовым посмотришь… — и Орленову очень захоте­лось такой удачи.

Ночевали у Мерефина. Для Марины нашлась от­дельная комната. Жена Мерефина, видно, привыкла к гостям — несмотря на то, что они приехали ночью, в доме оказались и чистые постели и горячий ужин, которого хватило бы на дюжину человек.

Лежа за саманной стенкой на мягкой перине, к ко­торой тело никак не могло привыкнуть, — было жарко, как в печи, — Марина еще долго слышала неясный говорок Мерефина и редкие короткие слова Орленова. Сослуживцы, должно быть, вспоминали прошлое. Потом горячая перина начала покачиваться, превращаясь в облако, обнимающее все тело мягкой ненавязчивой лаской, и Марина уснула.

Утром она вышла в сад, прилегавший к дому. В доме еще было тихо, то ли спали, то ли уже разошлись. Ей не хотелось входить в комнату хозяев. После вчерашних предположений Мерефина она чувствовала себя неловко. Может быть, она сама своими нежными взглядами привлекает всеобщее внимание к себе и Орленову? Так вот назло Мерефину она будет только холодной и сухой, пусть после этого он попытается строить свои прогнозы. Подумаешь, угадчик погоды!

Сердясь на себя, а еще больше на Орленова, кото­рый не разбудил ее и ушел в поле, а если нет, если еще спал, то еще хуже: ведь она уже одета и готова рабо­тать,— Марина медленно пошла по саду, нагибаясь к цветам, трогая рукой теплые стволы яблонь, ветви которых потрескивали на подпорках под тяжестью плодов. Яблоки кивали ей и улыбались, как веселые румяные дети. Марина забрела в дальний угол сада, где слышались только голоса птиц, и наклонилась над кустом ярких георгинов, выросших тут по прихоти случая, так как вряд ли кому могло прийти в голову посадить их так далеко от глаз.

— Что вы тут делаете, Марина Николаевна? Услышав голос, она вздрогнула и выпрямилась.

Перед ней стоял Орленов, посветлевший, чисто вымы­тый, побритый, с веселой усмешкой в глазах.

— Я ведь так люблю природу, — неожиданно для себя сказала она. — И мне хочется, например, пожать руку вот этому цветку и спросить у него, как пожи­вают его сородичи?