Марков взглянул на старика в упор. Тот помор­щился.

— Официальные данные я знаю. Что говорят колхозники?

— Пахота обходится очень дорого. Конструктив­ные несовершенства сказались на экономике работы.

— Так, так… — старик опять, пожевал гу­бами.— Тут заводская парторганизация просит по­слать докладчика. Я наметил вас. Согласны?

Марков, совсем забыв о выдержке, взялся паль­цами за нос и подергал его, будто убеждал себя, что не спит. Впрочем, это у него старая привычка — от нервности и застенчивости. «Ничего, голубчик, ты не был ни нервным, ни застенчивым, когда напа­дал на трактор вкупе с Орленовым!»

— Вы же знаете, что я не согласен с официаль­ной точкой зрения филиала на конструкцию Улыбы­шева.

— Их интересует не наша точка зрения, а испы­тания машины! — сердито сказал Подшивалов. — Вы были на испытаниях, вот и скажите им, как она ра­ботала!

— Попробую, Иван Спиридонович, — вежливо от­ветил Марков. — Когда я должен быть у них?

— Подождите! Можно подумать, что вам не тер­пится обругать машину. Вы лучше скажите, как по­живает ваша установка для консервации? Помните, вы говорили, что она близка к завершению?

Марков опять не мог скрыть своего изумления. «Ну и пусть! Пусть удивляется!» — подумал Подшивалов. Вот он опять взялся за нос, потрогал при­ческу, не хватает еще, чтобы почесал затылок. «Ага, заговорил!»

— Я докладывал вам, что нужна консульта­ция …

— Плохо докладывали! Доказать не умели! Спа­сибо, что другие вам помогли. Так вот что, голубчик, собирайтесь, прощайтесь с вашей Шурочкой и через два дня выезжайте в Москву. Будете консультиро­ваться с биологами, с акустиками, с холодильщи­ками, чтобы этой осенью пустить установку в произ­водство. Понятно?

Последнее слово он произнес так свирепо, что Марков даже улыбнулся. Старик не пожелал заме­тить эту усмешку. Он встал, протянул руку молодому человеку и проводил его до двери. У двери, прикрыв ее, он послушал, как вскрикнула Шурочка: «А как же я?» — и усмехнулся. Девчонке он все-таки отомстил! А правду говоря, Маркова давно уже надо было выпустить на широкую дорогу. Тоже улыбышевские штучки — держать готовые изобретения, солить их, что ли? А ведь держали! Так задержали и облучение семян, и люминесцентный свет в парни­ках, и электрокультиватор для уничтожения сорня­ков… Конечно, Орленов был прав, навалили темы в кучу, не считаясь, важны они или придуманы от безделья… Пусть хоть Марков продвинет свою. А если Орленов бросится вдогонку за Улыбышевым, так Марков окажется у него под рукой, друг друга они найдут, два сапога — пара …

Так, перемешивая иронию, уважение, чуточку любви к молодежи и старческую ипохондрию, Подшивалов медленно переходил на другие рельсы. Скажем прямо, переходил со скрипом…

2

Марина опаздывала.

Орленов медленно ходил по привокзальному парку. Медленно и потому, что берег силы, и потому, что время тоже текло медленно. Временами он оста­навливался, взглядывал на вокзальные часы, будто переставал верить своим, ругался вполголоса и снова начинал бродить от клумбы к клумбе.

Среди города пахло сеном. Запах был столь ре­зок и силен, что казалось, будто Андрей бродит по лугу. Газоны в парке были скошены и трава лежала валками.

Мужчина, назначивший свидание девушке в шесть, приходит в пять двадцать пять, чтобы не опоздать. Это естественно. Но зачем он, начальник, сговорившись со своей помощницей выехать в кол­хоз, пришел на полчаса раньше, было совершенно непонятно! И Андрею казалось, что он пасется на скошенном лугу по крайней мере с прошлого года.

Зачем в мире должны существовать такие места, как этот привокзальный парк с его усыпанными окурками и шелухой от семечек дорожками, с пыль­ными деревьями? Разве в таком месте можно устра­ивать свидания? Девушка рассмеется, если сказать ей, что ее будут ждать в этом заплеванном месте. Только запах скошенной травы в какой-то мере под­ходит к такому лирическому мероприятию, как лю­бовное свидание…

Орленов засмеялся. Он-то пришел не на свидание! Он ожидает помощницу, чтобы ехать в деловую поездку. И облегченно вздохнул. В этом случае Ма­рина не имеет права сердиться на него за выбор места встречи. Они встречаются на вокзале. А чтобы не сидеть в душном здании, уговорились ждать друг друга здесь, в парке. Орленову вообще не хотелось, чтобы Марина сопровождала его в поездке.

Наконец стрелки на башенных часах вокзала сомкнулись на шести. Он решил не ждать больше и идти в вагон. Пусть она потом решает, искать ли его или оставаться дома. И в ту же минуту увидел Черед­ниченко.

Удивительное дело, как эти девушки умеют ослож­нять жизнь занятого человека. Ну что ей стоило прийти, как и Орленову, на полчаса раньше? Так нет, является минута в минуту, взглядывает на свои маленькие часики, произносит вопросительным го­лосом: «Я не опоздала?» — и ни слова извинения, ни капли сочувствия к тому, кто так долго ожидал.

Орленов, сердито ворча, сунул Марине билет и направился к вокзалу. Марина пошла позади, удру­ченно вздыхая. В конце концов он сообразил, что ве­дет себя как разгневанный муж, и приостановился, чтобы девушка пошла рядом. Неудобно же, в самом деле, оставлять ее за полверсты!

Настроение у Марины резко изменилось. Теперь она выглядела птицей, вырвавшейся из клетки. Где былая мрачная суровость! Она и ростом-то стала как будто поменьше. Или это оттого, что на ней коротень­кое узенькое платьице, туфли на низком каблуке? А может быть потому, что она убрала волосы иначе — уже не короной вокруг головы, а пучком? Как там ни считай, но она выглядела сегодня девочкой-про­стушкой, и от этого была значительно милее.

Андрей невольно вспомнил Нину, какой видел ее в последний раз. Нина уехала в Москву. Было похоже, что Улыбышев уже начал праздничное шествие к славе и не собирается останавливаться на полпути или возвращаться обратно. Если бы Андрей не знал простодушия Марины, он подумал бы, что она со­знательно делает все не так, как Нина. И одевается, и смотрит, и говорит. Впрочем, кто поймет девушек?

Он прокашлялся и сосредоточил все внимание на номерах вагонов. Марина тихо спросила:

— Вы устали?

— Начальству таких вопросов не задают,— ворчливо ответил Андрей. — Начальство само знает, когда ему отдыхать, а когда работать. Пришли. Да­вайте ваш чемоданчик.

Она не пожелала принимать его помощь. Крепкие загорелые руки взялись за поручни, и через секунду она потянулась сверху, чтобы помочь ему. Пыхтя и отдуваясь, — каждое движение давалось еще с тру­дом,— он прошел по коридорчику в купе. Марина сейчас же выбежала за водой.

— Если вы станете носиться со мной как с писа­ной торбой, то немного мы наработаем! — с осужде­нием сказал он, отпив полстакана.

Она расстроилась, отчего лицо ее стало еще милее. Тогда он совсем рассердился.

— Перестаньте смотреть на меня как на боль­ного! Благотворительность уместна на курорте, а мы на работе!

Лицо Марины потемнело, глаза приняли упрямое выражение.

— Вам бы следовало полечить характер! Будь я на месте врача, я бы обрезала с него все колючки.

Такой она нравилась Орленову больше. И все же они уселись в противоположных углах, надувшись… Потом Орленов сказал:

— Хватит ссориться, подумаем, с чего мы начнем нашу работу.

Этот призыв прозвучал как сигнал к перемирию. Удивительное ощущение дает нам наша работа! Она объединяет самых различных людей, она сглаживает острые углы характеров, заставляет забывать о личных неприятностях, одним словом, она является луч­шим лекарством от многих недугов.

Не прошло и минуты, а Орленов и Чередниченко уже беседовали, как самые лучшие друзья. Они и не заметили, как тронулся поезд.

В десять часов вечера они вышли на Левобереж­ной. Было темно, маленькая станция казалась един­ственным светлым пятном в темной степи, и у обоих приезжих возникло такое ощущение, что они тут ни­кому не нужны. Марина зябко поежилась. Орленов вглядывался в темноту, окружавшую станционные домики. Ничто так не сближает, как одиночество, раз­деленное вдвоем.