— Брось ты войну эту, Федор Силыч! — с брюз­гливой миной сказал Возницын. — Ты и не знаешь, ка­кие у этого Улыбышева связи! Он и в обкоме и в ми­нистерстве добился своего, и из института Башкиров запрашивает, когда будут готовы тракторы. Так-то вот, голубчик! А если мы запорем заказ, — он ведь к определенному дню приурочен, — думаешь, так нам и простят? И начнется тогда такое, что лучше уж мах­нуть на все рукой и сбыть его с плеч поскорее!

«Да, поблек человек!» — подумал Пустошка и про­молчал. А Возницын, решив, что Федор Силыч сочувствует ему в его трудном положении, продолжал свое покаяние:

— А Райчилина ты учитываешь? Это просто утюг какой-то! Утюг, а не человек! — повторял он понра­вившееся словечко. — Понимаешь, жена как-то заку­пила у него ягоды для варенья, так он и это вспом­нил! Сходи к ним на остров по грибы — тебе и это запишут! Вот каков Райчилин! Он прямо говорит: или тракторы на поля, или вызов на бюро обкома! Тут поневоле задумаешься!

Продолжая хранить молчание, Пустошка покачал головой и медленно встал. Возницын, утративший было все свое директорское величие в дружеских из­лияниях, вскочил с кресла и, краснея от возмущения, крикнул:

— Это еще что такое? Куда ты? С тобой как с другом, а ты…

— А я с вами давно уже не дружу, — ядовито ска­зал Пустошка, — я у вас служу! И ваши беды к мое­му цеху отношения не имеют! Я с Райчилиным не до­говаривался, и насчет их тракторов у меня есть свое мнение!

— Да ведь и у меня есть мнение, Федор! — вскрикнул Возницын. — Пойми ты, мы не правомочны решать вопрос! Мы исполняем заказ, и только!

Лицо Возницына пошло пятнами, в голосе была такая мольба, что Пустошка снова сдался, с досадой подумав, что так никогда не научится быть решитель­ным, жилки такой в организме не хватает! Орленов — тот мог бы, а он не может! И Возницына в конце кон­цов жалко, ну к чему ему лишние хлопоты, неприят­ности? У него их и так предостаточно!

Пустошка подумал это, досадуя на себя, а Возни­цын успокоился, благодушное выражение вернулось на его лицо, и голос стал снова директорски повели­тельным. Только в глазах еще таилась растерян­ность… Но вот и глаза заиграли административным блеском, Возницын вышел из-за стола, подошел к Федору Силычу, похлопал его по плечу, и все встало на свои места: он — директор, инженер — подчиненный. Федор Силыч пробормотал что-то и торопливо вышел из кабинета.

Уже оказавшись в своем цехе и глядя на неуклю­жее сооружение, которое скоро должно стать элек­тротрактором Улыбышева, Пустошка со всей ясно­стью понял, как он опростоволосился. Еще немного — и он, может быть, убедил бы, сломал волю Возницына. И — нате ж! Снедаемый разочарованием, почти боль­ной от злости на себя, Федор Силыч начал распоря­жаться, бегать по цеху, делать все необходимое, чтобы сборка трактора шла нормально, постоянно помня в то же время, что он обманул Орленова, что он чуть ли не предал его.

Замученный такими мыслями, Федор Силыч в конце концов не выдержал, потопал в конторку, с трудом поднимая ноги, будто сомнения придавили его к земле и мешали идти. Там он взял трубку телефона и вызвал остров. Лаборатория долго не отвечала, но он все требовал и требовал соединения, дул в трубку, колотил по рычагу, пока наконец сердитый голос Ор­ленова не прокричал в ответ:

— Телефон создан не для того, чтобы мешать за­нятым людям!

— Андрей Игнатьевич! — обрадованно и испуган­но закричал Пустошка. — Это я! Я! Андрей Игнатье­вич, можете избить меня, но ничего у меня не вышло!

Он помолчал, но не услышал ни звука. Снова по­дул в трубку. Тогда Орленов холодно произнес:

— Я так и знал! Где уж вам, с вашим характером, с жуликами воевать. Но это ничего. Письмо-то в об­ком я сегодня отослал.

Пустошка ахнул внутренне, но ничего не сказал. Нет, не с его характером ввязываться в борьбу! Орле­нов прав. Его проведут на жалости, на уговорах, и он никогда не сумеет стать настоящим бойцом. Это при­вилегия таких, как Орленов. Он вздохнул тихонько, чтобы Андрей Игнатьевич не услышал, и положил трубку.

Возницын тем временем тоже вызвал остров, сое­динился с Райчилиным и начал с ним разговор о том, о сем, о поездке на охоту, а затем, рассказав анекдот, сообщил, как подвигаются дела с тракторами, спро­сил, с кем это связался Пустошка на острове. На во­прос Райчилина: «А что?» — Возницын с усмешкой ответил, что Пустошка ждет только рекламации от сотрудников института, чтобы снова поднять вопрос о недоделках в конструкции трактора. Райчилин за­смеялся и ответил, что рекламации не будет, и Воз­ницын удовлетворенно положил трубку. Подойдя к окну, он взглянул на завод, подумал о том, что заво­дик у него небольшой, а неприятностей хоть отбав­ляй, затем встряхнул головой, пробормотал: «А все-таки лучше быть директором хоть на небольшом за­воде, чем просто инженером на крупном!» — и, совер­шенно успокоившись, до того, что даже печень пере­стала болеть, сел за разборку почты.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

1

Райчилин сидел один в директорском кабинете и размышлял о будущем. Улыбышев опять укатил в южные районы области: надо было во что бы то ни стало отложить заседание бюро и в то же время обуз­дать Маркова. Без Улыбышева секретарь парторга­низации постеснялся ставить вопрос о недостатках трактора, а о Маркове все время поступали неутеши­тельные сведения. Этот недоучка втихомолку собирал какие-то данные о сетевом хозяйстве, проложенном за счет филиала для испытаний электротракторов, опрашивал работников МТС и время от времени по­сылал заказные письма в разные адреса. Все это было крайне неприятно, и Сергей Сергеевич настоял, чтобы директор исчез на некоторое время. Иногда Улыбышев появлялся в городе, там они и встреча­лись, чтобы проинформировать друг друга о делах, но на острове директор не показывался.

В каком-то смысле такое положение вещей было приятно Райчилину: с недавних пор уже не Улыбы­шев двигал дело с трактором, а сам Сергей Сергеевич. Получалось, что они поменялись местами, и Улы­бышев как будто признал руководящую роль своего скромного помощника. Однако, как сказал бы дирек­тор, были среди лавров и тернии, приходилось по­стоянно думать о том, как сохранить хорошую мину при самой плохой игре.

Припомнив эти две поговорки в стиле Улыбышева, Сергей Сергеевич вздохнул. Улыбышева такие пого­ворки и цитаты опьяняли, они как бы заменяли ему действие, но Сергей Сергеевич был не так прост. Он-то знал, что одними словами ничего не сделаешь, к цели приводят только поступки.

Он и сам не подозревал, сколько надежд, а вме­сте с ними тревог и волнений принесет ему знаком­ство с Улыбышевым. Когда Сергей Сергеевич, ценой многих унижений, просьб и обещаний «не забыть», стал заместителем директора филиала по хозяйствен­ной части, он посчитал это за счастье. Как ни говори, тут только и началась для него относительно обеспе­ченная жизнь, притом без вечной опасности «нарвать­ся». Хорошее жалованье, отличная квартира, коман­дировки, возможность почти бесконтрольно распо­ряжаться значительной продукцией острова — конеч­но, отчетность была, но Райчилин знал, как отчет­ность повернуть в нужную сторону. Доходы Сергея Сергеевича росли, причем ему не надо было совер­шать какие-нибудь подлоги или подделывать доку­менты, как вынуждены были поступать некоторые из его знакомых снабженцев, если их аппетит превышал заработную плату. Достаточно было удружить тому-другому по осени, когда на острове начиналась реа­лизация продуктов, и всякий дар возвращался удеся­теренным. Честное слово, ученые были щенками в хозяйстве. И хорошо, что они даже для того, чтобы проделывать свои опыты, которых Сергей Сергеевич зачастую не понимал, были вынуждены пахать, сеять, выращивать сады. Тут уж хозяином становился Сер­гей Сергеевич.

Однако все же вначале была еще только тень сча­стья. Само счастье объявилось тогда, когда Борис Михайлович Улыбышев принялся за свой трактор.

До тех пор, пока Улыбышев копался со своими чертежами, он был королем. Но пришла пора вопло­щать чертежи в металл, в конструкции, потребова­лись материалы и рабочая сила. И тогда королем стал Райчилин.