Санкт-Петербург. 1994 год.

В конце весны Кристину выписали из больницы. Лёля привез ее в квартиру на Гагаринской улице, молча вынул из машины и поднял в квартиру на втором этаже.

Леша по кличке Лёля при необходимости выполнял роль члена семьи, особенно когда надо было что-то поднимать, грузить и складывать. На "Атланте" он числился водителем, у Ирины Михайловны - на подхвате. Его происхождение вело к генеалогическому древу Александра Николаевича, его судьба не лишена героического ореола.

Леша отслужил в морской пехоте и за год, проведенный на воле после демобилизации, влип в две неприятные истории. Им заинтересовалась милиция. Вторая история грозила парню тюремными нарами: с пестрой компанией собутыльников Лёля принял участие в международной кабацкой потасовке, в ходе которой пострадал фэйс некоего Брайна, мощного парня с американским гражданством. Результаты баталии стали известны утром, на трезвую голову. Служители правопорядка показали Лёле кляузу, отпечатанную на превосходной импортной бумаге с шапкой солидной русско-американской фирмы. Америка осложнила ситуацию Лёши до предела. Лёля каялся, винился, однако, что сделано, то сделано. Настал черед платить. Отец Леши, человек небогатый, обратился за помощью к троюродному брату, Александру Николаевичу, а тот, соответственно, переадресовал проблему Ирине Михайловне. Чудо-женщина выручила: полторы тысячи долларов замяли инцидент. Кроме того, «Атланту» требовался водитель-вышибала, Леша был вне конкуренции. У него появилась приличная девушка и аппетитный автомобиль Вольво-460, между которыми бывший морской десантник учился мирно делить любовь. Стригся он по-бандитски коротко, его физиономию нельзя было назвать добродушной, однако на него было можно положиться. Все, кто так или иначе соприкасался с Лешей, отмечали, что в последнее время парень здорово изменился.

Кристине пришлось положиться на Лешу в буквальном и переносном смысле слова. Ибо, научившись худо-бедно двигать костылями по ровной поверхности помещения, она не имела ни малейшего понятия, как вести себя на улице. В коляску ей садиться запрещали, Лёля всюду таскал ее на руках: вынимал, поднимал, перекладывал, - это пополнило его обязанности. Кристина безропотно приняла этот коротко стриженный бессловесный мускул в качестве органичного дополнения непослушного тела.

- Хорошо дома? – Поинтересовалась Ирина Михайловна.

- Неплохо, - ответила Кристина.

- Не устала?

- Неа.

Подперев плечом дверной косяк, Кристина широко расставила костыли, чтобы перевести дух. Всякий раз, возвращаясь из больницы домой, она делала обход квартиры, затем вот так вот останавливалась, навалившись на стену, отдохнуть, ее ноги резко выпрямлялись, спина прогибалась... От подобных маневров дочери у Ирины Михайловны всегда кружилась голова, и перехватывало дыхание: скрюченный шестнадцатилетний ребенок в дверном проеме устал, повесил голову на грудь, отдыхает...

- Может, сядем? - предложила мать.

- Садись, я постою.

- Я не устала.

- Мама, мне проще стоять, чем карапкаться туда-сюда по стулу.

- Как хочешь. Сегодня приедет Гарик.

- Класс!

- Он будет тебе помогать.

- Мне не надо помогать. - Кристина испуганно посмотрела на мать.

- С ложечки кормить тебя никто не собирается. Просто мне необходимо знать, что ты не одна.

- Только не хватало, чтоб мне дети помогали. Что с тобой?

Неуклюжая до боли поза, в которой застыла Кристина, не давала маме покоя:

- Может…, тебе все-таки лучше сесть?

- Мама!

- Ладно, - отступила мать. - Как тебе лучше. Я же не знаю.

- Тебя напрягают мои костыли?

- Доченька... - Ирину Михайловну заклинило. - Я же не знаю....

- А где дедушка? - Кристина, кивнула вперед, в направлении комнаты деда.

- На даче. И Граф, и Гарик, - все на даче.

- Идем! - Отвалив от дверного косяка, Кристина судорожно перевела ноги в походное положение.

Они приземлились на кухне выпить по чашке кофе.

- Я договорилась с одним доктором, - сказала Ирина Михайловна. – Звать Лев Алексеевич. Завтра он подойдет. Он тебя осмотрит, и вы с ним начнете заниматься. Специалист отличный: все расхваливают. Многих поставил на ноги. Говорят, делает чудеса. Я не спросила, тебе кофе или чай?

- А тебе?

- Я кофе.

- Я тоже.

Мама зажгла спичку, на плите вспыхнула конфорка. Кристина неожиданно захохотала.

- Что случилось? - Не поняла Ирина Михайловна.

- Обожаю огонь. Особенно, когда вспыхнет. Атас!

- Осторожнее с огнем, доча. Вот твой чайник, он на электричестве. А огонь вообще не зажигай. Захочешь кофе или чай, нальешь воду в эту бадью, поставишь сюда, защелкнешь... Поняла?

- Ага.

- Откроешь холодильник...

- И это поняла. Ты тридцатый раз повторяешь: «откроешь холодильник, поставишь в микроволновку». Мама, я давно все просекла. С первого раза, честное слово. Сядь, мам, расслабься. Квартира не сгорит. Я не буду в раскаряку зажигать спички над плитой.

Чтобы куда-нибудь смотреть, Ирина Михайловна уставилась на часы, затем села за стол напротив дочери.

- Спасибо тебе. - Кристина положила ладонь на руку матери. - Ты меня действительно любишь.

- Доченька... А как иначе?!

- Ну, по-разному бывает.

- Ты иногда совсем не понимаешь, что говоришь. - Мать покачала головой. - Как я могу тебя не любить, если вы с Гариком - единственное, ради чего я живу?

Пальцы Кристины ласково погладили ее кожу, благодарные глаза заглянули глубоко в сердце.

- Мам, а что ты сказала Вовке?

- Кому?!

Ирину Михайловну дернуло током. Она очутилась в странной западне между проникающим взглядом и ласковыми пальцами дочери. Почти год о Гамлете ни слуха, ни духа, и вот «бабах!».

- Ка-аторому Вовке? – Ирина Михайловна попробовала закосить под дуру, что у нее никогда не получалось.

- Который Гамлет. Ну, ты ходила к нему в театр, да?

- Когда?

- Перед тем, как я выбросилась с балкона.

На помощь преданной кофеманке Ирине Михайловне неожиданно пришел кофе: пена с шипением убежала из кофеварки и шлепнулась на плиту. Только чудо могло спасти мать на Страшном Суде: провалиться под пол она не могла, взлететь выше потолка тоже, - и этим чудом стал кофе. Несколько секунд, дарованных матери на устранения аварийной ситуации на плите, помогли восстановиться после нокдауна. Кристина молчала. Ирина Михайловна тщательно вытирала плиту. Наконец, она повернулась к дочери:

- Он приходил?

- Куда?

- В больницу.

- Нет. Он больше не придет, - ответила Кристина.

- Тогда что ты вдруг вспомнила?

- А я как-то не забывала. - Она отвернулась к окну.

Ирина Михайловна разлила кофе по чашкам. В воздухе становилось неуютно.

- Ты хочешь сказать, что все это время копила на меня обиду и ни разу не заговорила?

- Не хочу, - ответила Кристина в окно. - Что ты ему сказала?

- Я сказала, что он слишком старый для тебя. - Мать вернулась на стул. - И попросила больше с тобой не встречаться.

- А ты не слишком старая для папы?

- Ты это сейчас придумала?

- Да я вообще не думала.

- Объясни мне, - после паузы попросила мать, - ты иногда притворяешься, что ничего не помнишь? Да? Так проще?

Кристина кивнула в окно:

- И что ноги не двигаются, тоже. Калекой быть проще.

- Я не это имела в виду. Иногда мне кажется...

- Мама, может, хватит?!

- Ну, хорошо. - Мать посмотрела в стол. Все эти заявления, сделанные дочкой безмятежным тоном, загнали ее в угол. - Я была не права, - согласилась она. - Я обидела человека, я..., если хочешь знать, я сама потом долго жалела. Что я еще должна ответить?