Легкий толчок… Что-то непонятное прошуршало под колесами… Машина врезалась в ледяную кашу и через дверцы внутрь начала просачиваться вода.

— Выходите! — резко и повелительно крикнул Дрозд.

Яковлев одним рывком нажал ручку и выскочил на лед. Остальные не успели опомниться… Машина, шумно сокрушая лед, быстро погружалась в полынью. Донеслись слова Дрозда, полные отчаяния: «Какая глупая смерть!» Это последнее, что услышал Яковлев.

…Человек стоял на льду. Один посреди снежной пустыни. И не мог двинуться, его мгновенно сковало, по всему телу разлился озноб. Хотелось крикнуть «Люди! Они погибли! Идите на помощь!»

А вьюга крутила, бесновалась. Найти людей, поднять тревогу — вот единственное, о чем думал капитан-лейтенант Яковлев в эти минуты.

Куда идти? Где люди? Хотя бы встретилась одна живая душа.

Не сразу пришло понимание, что лед раздробило взрывом вражеского снаряда — образовалась полынья; ее припорошило снегом и потому случилось это несчастье…

Сделав над собой усилие, он двинулся с места и пошел, думая только о том, как бы поскорее добраться до людей и призвать их на помощь.

Он блуждал всю ночь и только на рассвете, обессиленный, закоченевший, добрел до заставы и все рассказал.

К месту происшествия прибыли водолазы. Спустились в воду (глубины в этом месте небольшие) и без труда обнаружили машину по яркому свету фар.

Хоронили вице-адмирала Дрозда в Александро-Невской лавре, где покоятся останки великого русского полководца генералиссимуса А. В. Суворова. Тысячи людей стояли в скорбном молчании у гроба советского вице-адмирала — отважного участника первой схватки с фашизмом в Испании, достойно продолжавшего эту битву до своего самого последнего дня.

Вспоминали встречи с вице-адмиралом В. П. Дроздом, разговоры, повторяли каждое его слово.

22 февраля 1943 года радио донесло слова Указа Президиума Верховного Совета СССР:

Моряки считали, что это в первую голову заслуга храброго адмирала, который «всем смертям назло» выводил корабль из «западни» в Рижском заливе, сражался в Таллине, проводил корабли из Таллина в Кронштадт, вместе с моряками пережил самые трагические дни вражеского наступления на Ленинград. Щемило сердце моряков. Не суждено было их любимому адмиралу увидеть свое детище, свой родной корабль под краснознаменным флагом.

Прошло более трех десятилетий со дня трагической гибели В. П. Дрозда. В Ленинграде в доме на углу Кировского проспекта и улицы Скороходова в квартире на третьем этаже, где Валентин Петрович провел недолгие годы, до сих пор царит благоговейная тишина. Все в этом доме, начиная с прихожей, сохранилось в том виде, как было при нем, будто он утром уехал на службу и скоро вернется. Адмиральскую фуражку с золотистым крабом, морские пейзажи, книги Валентина Петровича — все это бережно хранят вдова адмирала Людмила Михайловна и дочь Таня, необычайно похожая на отца, — та же улыбка, те же жесты… Только профессия не отцовская — она искусствовед, преподает в Высшем художественном училище имени Мухиной. Эта квартира не музей в традиционном смысле, здесь все живет своей жизнью: приходят моряки, друзья адмирала — их осталось немного, и те, кто знают о нем только по рассказам, тоже навещают этот дом. Присылают неожиданные подарки, вроде прозрачной коробки с горлышком от бутылки шампанского, по традиции разбитой о форштевень при спуске на воду большого противолодочного корабля «Вице-адмирал Дрозд».

Флотоводцы умирают, а корабли живут, в морях и океанах несут они бело-голубые вымпелы советского флота.

В Ленинграде я снова встретился с Вишневским. Его «штаб-квартира» помещается на тихой и малолюдной улице имени профессора Попова, в двухэтажном деревянном домике — одном из немногих домов такого типа, что случайно уцелели и не были во время блокады разобраны на дрова. Домик сохранился неспроста: это своего рода реликвия. Здесь в двадцатых годах жил художник Матюшин с женой Ольгой Константиновной. Квартиру Матюшиных посещали многие представители русской интеллигенции, в том числе А. М. Горький и В. В. Маяковский. Это было по душе Всеволоду Витальевичу. Чувствовалось, что он дорожил библиотекой и каждой вещицей, стоявшей в его комнате и напоминавшей о прошлом.

Как и все ленинградцы, Вишневский пережил немало трудных дней и подорвал свое здоровье. В 1942 году его свалила дистрофия, и он лежал в госпитале. Потом появились признаки гипертонии. Об этом мне рассказывала писательница Ольга Константиновна Матюшина. А сам Вишневский не имел привычки жаловаться.

За время нашей разлуки Всеволод Витальевич не изменил своей привычке, и меня, как человека только что приехавшего в Ленинград, он прежде всего подвел к карте и «вводил» в курс дела. Слушая его, я опять вспомнил «командарма». Да, Цехновицер хорошо понимал своего друга.

Увлеченно и с большой фантазией Всеволод Витальевич развертывал передо мной картину предстоящего наступления, хотя в действительности он знал не больше любого из нас.

Вечером моряки, офицеры Ленинградского фронта и работники искусства пришли в зал Выборгского дома культуры посмотреть новую пьесу Вишневского «У стен Ленинграда». И режиссер, и художники, и актеры — все беспокоились: как-то будет принят спектакль? Только автор сидел в кресле невозмутимо, точно это к нему не имело никакого отношения.

Поднялся бархатный занавес. Мы увидели хорошо знакомую картину боевой жизни защитников Ленинграда. Осень 1941 года. Морская пехота стоит на рубеже, стоит насмерть. Приближаются танки. Выбегает матрос: «Товарищи, танки нас атакуют!» Его обрывает командир бригады: «Не танки нас, а мы танки атакуем. Повторите!» Матрос повторяет громко, энергично. Танки приближаются. «Кто гранатами берется остановить танки?» Выходят четыре матроса. «Четыре матроса — четыре танка. Что ж, силы равные». Матросы обвязываются гранатами и бросаются навстречу танкам. Слышны четыре взрыва. Танки остановлены. На сцене то, что было в жизни. Снова встает пережитое два года тому назад.

А выходишь из театра, и перед глазами совсем другая жизнь. Нева очистилась от ладожского льда. Пыхтя, словно напрягая все силы, буксиры тянут баржи с лесом, легко скользят юркие быстроходные катера.

Весну встречает Балтика — счастливую весну освобожденного Ленинграда. Кажется, помолодели и люди, и корабли.

За 900 дней обороны Ленинград восполнил потери флота от бомбежек и вражеского артиллерийского огня. Рабочие города и моряки флота не только отремонтировали крупные корабли, но и построили сотни новых судов малого тоннажа. Их можно видеть на Неве: они выделяются свежей окраской.

После встречи с Вишневским мне не терпится скорее повидать и других своих друзей, с кем были прожиты самые трудные дни войны. Живы ли они? Где служат, чем занимаются?

И одна встреча приятнее другой. Все мои друзья рады тому, что выжили и победили. Правда, до полной победы еще далеко. Но вера в нее была еще больше…

Я был свидетелем наступательных боев в районе между Финским заливом и Ладожским озером, разгрома крупной вражеской группировки на Карельском перешейке, боев за Койвисто, острова Бьерке, Пийсари, Теркарсари. В итоге линия фронта откатилась на северо-запад от Ленинграда на расстояние до ста пятидесяти километров.

Я не случайно начал этот раздел книги с рассказа об освобождении Таллина и боях в районе Паланги. Это были исходные рубежи для решительного броска на запад.