С чего же начал Петер?

С самого простого — с погоды:

— Дедушка Сейлер, как по-вашему, какая завтра погода будет?

Дед внимательно смотрит на небо, потом, чтобы определить направление ветра, слюнит палец и поднимает его кверху, потом присматривается к полету чаек. Белокрылые птицы сегодня не парят. Они мелькают в море снежными комьями, качаются на мелких волнах.

Старик удовлетворенно щелкает пальцами:

— Запомните, дети, рыбацкую поговорку, вам это полезно знать: «Если чайка села в воду, жди хорошую погоду».

Иви пристроилась на крылечке напротив Марти и, наверно, нарочно, чтобы подразнить, занялась вязаньем. На Вихну женщины никогда не расстаются с клубком шерсти и спицами. Так уж повелось здесь с незапамятных времен, так и сейчас продолжается. Спицы мелькают в ловких длинных пальцах девочки, и Марти отворачивается. Глаза бы его не смотрели! Просто стыд и срам!.. Рядом — старый моряк, разговор идет о чайках, о рыбаках, о рыбацких приметах, а она спицами вертит!

Но именно Иви первая задала тот вопрос, с которым запоздал возмущенный Марти.

— Значит, — спрашивает Иви, — перед хорошей погодой чайки садятся на воду. А перед плохой?

— Перед плохой парят. Даже крыльями не шевелят, а воздух их держит.

— Почему?

Старик сосредоточенно думает, морщит лоб, расковыривает лучинкой табак в трубке, потом честно признается:

— Не знаю, дочка. Такая, видно, у них привычка…

— Я знаю, — подает голос Юло. — Я читал. Чайкам легко парить, когда от воды начинают подниматься вверх столбы нагретого воздуха. Он их поддерживает.

— Почему же это бывает именно перед плохой погодой? — снова спрашивает Иви.

— «Почему, почему»!.. — вмешивается Марти. — Бывает — и все!.. Такая у чаек привычка.

Юло не хочется срамить приятеля, но истина ему дороже.

— Нет, тут дело не в привычке, — поправляет он Марти. — Тут все от погоды зависит. Когда погода хорошая, когда жарко, вода остается холоднее воздуха, и никакие воздушные потоки с моря не поднимаются. Чайкам тогда трудно пари́ть. Они качаются на волнах, а летают мало. Если же погода начинает меняться, воздух холодеет, — теплые воздушные потоки от моря к небу усиливаются. Чайки и держатся на них.

— Молодец, Юло, ты правильно объяснил! — замечает старый Сейлер и начинает набивать свою трубку.

Он нисколько не обижается на то, что маленький Юло сумел ответить на вопрос, который его, старика, поставил в тупик. Все правильно, чего же обижаться? Ведь Юло учится в новой большой школе. Там много учителей, там — книги, географические карты на стенах. А в старое время считалось, что детям рыбаков знания не нужны. Камбалу, мол, можно ловить, не заглядывая в книги и учебники. Потому-то он, Сейлер, не знает многого из того, что узнали в школе эти малыши. Но зато он много повидал на своем веку и может рассказать детям о том, что не в каждой книге найдешь.

И старик начинает рассказывать.

Разговор о чайках наводит его на воспоминания о других морских птицах — гагах — и об опасном промысле охотников за гагачьим пухом.

— Было это… Когда же это было? — задумался старик. — Давно, очень давно… Плавал я тогда на парусной шхуне, попал в Норвегию, а там очутился на берегу без работы и без гроша денег в кармане. Выгнал меня хозяин шхуны.

— Как — выгнал? — не понял Марти.

— Очень просто: выкинул мой сундучок на пристань, по трапу вниз полетел и я.

— И никто не заступился?

— Кто же заступится за простого матроса! Я с хозяином поспорил, сказал, что работать приходится за троих, а еда никудышная, голодный ходишь. Так, мол, не годится. А он: «Не нравится — убирайся!» — и выставил меня на берег.

Ну, побродил в порту, — нигде матрос не нужен. А тут подвернулся человечек — низенький, толстенький, с хитрыми глазками. Предложил работу.

Я даже не поинтересовался, что за работа — в отъезд ли, здесь ли… Только насчет кормежки спросил: достаточное ли, мол, питание будет? Потому что голодный был.

Человечек заулыбался, руками замахал. «Яичницу, спрашивает, любишь?» У меня слюнки потекли: «Конечно». — «Раз так, говорит, будет тебе яичница три раза в день. По десятку яиц на сковородку сможешь класть».

— Ого! Тридцать яиц в день! — удивился кто-то из мальчиков. — Сколько же это кур было в том хозяйстве, куда вы попали, дедушка Сейлер?

Старик ухмыльнулся:

— Ни одной, малыш, ни одной. Отроду не водились куры в тех гиблых местах. Там их и выпустить-то некуда было бы. С одной стороны море, а с другой — высоченные скалы. И на тех скалах гаги гнездятся, птенцов высиживают. А мое дело было лазить по скалам, шарить в гнездах, выбирать пух. Чем больше пуха собирал, тем, значит, ласковее хозяин улыбался. А мало приносил — зверем смотрел.

— Какой пух, дедушка? — спросил Марти.

— Чудак парень!.. Ну, какой у гаг может быть пух? Конечно, гагачий! Он, скажу я вам, на вес золота ценится. На свете нет ничего легче его и ничего теплее. Парусиновую куртку подобьете им, и она вас лучше любой шубы от мороза спасет. А уж если пуховый стеганый спальный мешок заведете, то хоть прямо на льду Северного полюса располагайтесь: никогда не замерзнете. Отличная вещь!

Марти, как всегда в минуты удивления, замахал длинными ресницами. Возможность запросто расположиться в спальном мешке на полярных льдах поразила его воображение.

— Значит, на Северном полюсе люди как раз в таких мешках спят? — спросил он.

— Должно быть.

— И вы для них пух собирали?

— В том-то и дело, что нет, — сокрушенно покачал головой Сейлер. — В том-то и дело, что работал совсем для другого. Ты не забудь — было это давно, и было не у нас. Человечек для наживы старался. Тот пух, что я собирал, богачи покупали. Им и так тепло, а они все равно покупают, чтобы еще теплее было. Вот я ради них и рисковал головой, по скалам лазил…

— А это разве опасно — гагачий пух собирать? — продолжал приставать с вопросами неуёмный Марти.

— Очень. Один ветер чего стоил! Страшные ветры там!.. Бывало заберешься на скалу, и вдруг ветер задует. Да такой, что если не успеешь веревкой к камню себя привязать, вниз снесет. Ох, и натерпелся я!.. Каждый день с жизнью прощался. Да и насчет еды опять же… Через неделю меня уже от одного вида яичницы наизнанку воротило. Ведь человечек-то слово свое сдержал: три раза в день ставили мне на стол яичницу… из гагачьих яиц. Просто смешно сейчас вспомнить: сам себе пищу добывал и сам же говорил за нее спасибо хозяину. Потеха!..

Помолчали. Дымок из трубки старика спокойно поднимался кверху.

Минуты через две молчание прервал Юло:

— Дедушка Сейлер, а что, гаги только в Норвегии водятся?

— Зачем! Их и на наших островах много. Не здесь, а на севере, в Заполярье. И знаете, — оживился старик, — как у нас добывают теперь пух? Я это от моряков слышал: на островах теперь гагачьи фермы устроены. Да-да, самые настоящие фермы! Но, конечно, не такие, как для кур или индеек. Гаги как жили на воле, так и живут. Они понятия не имеют о том, что каждое их гнездо взято на учет, что люди о них заботятся, что их охраняют от песцов и других хищников…

Дедушка Сейлер вдруг вынул трубку изо рта, сморщился и чихнул.

Ребята хором пожелали ему здоровья.

— Спасибо, — ответил он и не торопясь продолжал свой рассказ: — Да… Так вот я говорю, до чего хорошо сейчас наладили у нас это дело с гагачьим пухом. Мне хозяин, когда я на него работал, наказывал: «Забирай всё!» Я и выбирал из гнезд все до последней пушинки, губил птицу. А у нас не так. У нас из гнезд выбирают ровно столько пуха, сколько гага может отдать без вреда для себя. И птица на наших островах отлично размножается. Дикие гаги до того привыкли к людям, что совсем ручными стали: запросто в дома заходят, под столом, словно куры, крошки выискивают. Удивительная картина! Интересно было бы посмотреть.