Агсдед рассмеялся, стоя в кольце огня, сунул меч обратно за пояс и скрестил руки.

— Ну? Огонь все равно обжигает тех, кто теперь-не-совсем-смертный.

Он снова расхохотался, и Аэрин поморщилась от звука его голоса, так же как от пляшущего пламени. Серая Корона отливала красным в свете огня.

«Когда-нибудь, — устало подумала Аэрин, — мне придется научиться идти вперед по собственной воле. Если бы только этот ужасный зуд дал мне внятно подумать».

Она вскинула Гонтурана, и каскад синего пламени обдал ее лицо прохладой. Аэрин закрыла глаза — «Глупо закрывать глаза…» — и прыгнула в пламя.

Огонь шипел и ревел вокруг, но она пробежала вперед и открыла глаза, и ее дядя всего на долю мгновения опоздал выхватить меч. Гонтуран взлетел, рассекая ему шею, — в прошлый раз она промахнулась. На сей раз клинок ударил в цель четко под прямым углом.

И отскочил с уродливым резким звуком и щербиной на кромке. Отдача была такая, что Гонтуран вывернулся из ладони Аэрин и упал на пылающий пол, и Аэрин упала вместе с ним.

— Я тоже не совсем смертный, — прогремел Агсдед и снова ухмыльнулся.

Глядя снизу вверх на готовый пронзить ее красный меч, Аэрин подумала: «Сдается мне, я окажусь достаточно смертной, когда мне пронзят сердце. Интересно, что за магический фокус его защитил… или это Корона?»

И поскольку больше ей ничего не оставалось, а венок она по-прежнему держала в руке, она швырнула его в Агсдеда.

Враг завизжал. И этот визг пронизал все чувства — и зрение, и осязание, и вкус, и обоняние — так же, как слух. Это был визг острее любого меча и горше ненависти, яростней фолстца на охоте и безжалостней зимы. Аэрин лишь смутно помнила, как венок из сарки коснулся лица Агсдеда, скользнул через голову и охватил кольцом его плечи. Драконий камень сверкал таким же рубиново-красным светом, как прежде меч Агсдеда, а тот теперь приобрел тускло-ржавый оттенок запекшейся крови. Меньшее кольцо пламени, внутри устроенного Агсдедом, поднималось вокруг мага все выше и выше, пока он не пропал из виду, а пламя, брошенное им между собой и Аэрин, опало, потемнело и угасло. А визг все длился. Аэрин с трудом поднялась на ноги и обнаружила, что сжимает Гонтурана обеими руками. Одна ладонь была мокрая от ее собственной крови, поскольку она неосторожно схватила Гонтурана за лезвие. Руки и предплечья у нее светились синим. Когда она нагнулась, волосы упали ей на лицо — оказалось, они тоже отливали кобальтом. Посмотрела вниз — вокруг сапфировых сапог расползалось пятно синевы. Ей вторили тонюсенькие трещины: они расширялись и ветвились прямо на глазах, а в ушах все бился визг Агсдеда.

Потом визг мага и отрывистый резкий треск камня слились в беспорядочный рев, и плиты пола под ногами у Аэрин подались. Падая, она успела заметить, как на нее валятся стены.

«Вот теперь самое время потерять сознание», — подумала она, но не потеряла, а продолжала стискивать Гонтурана, только переместив окровавленную руку на рукоять.

«Приземляясь, я перекувырнусь и разрублю себя пополам собственным мечом, если только падение не убьет меня раньше».

Грохот рушащейся башни-горы сделался таким оглушительным, что в голове не осталось места для мыслей. Чернота неслась мимо нее, и тяжелые фрагменты этой черноты падали вместе с ней, но не задевали ее, и Аэрин уже прикидывала, не предстоит ли ей вечное падение, как прежде подъем, и не станет ли она таким образом Богом, Который Падает или, может, Богом, Который Поднимается и Падает.

Затем последовал удар, только непонятно, по ногам, по черепу или только по разуму. То, по чему пришелся удар, закачалось, Аэрин очнулась и обнаружила, что трясет все-таки головой. Она проморгалась, взглянула вверх и осознала, что смотрит на солнечный свет, просачивающийся сквозь трещины развалин древнего здания. В то же время, пока сбитые с толку зрение и разум привыкали к солнечному свету, пришло понимание, что ноги на что-то опираются, что она не разрубила себя пополам, приземлившись на Гонтурана, и что падение кончилось.

Аэрин неуверенно шагнула, не доверяя пока зрению, и мелкие камушки под ногой захрустели и посыпались. Куча обломков шаталась и грозила снова увлечь ее в бездонную черноту. «Только не рассчитывай, что тебе всегда будет так везти», — строго сказала себе Аэрин, убрала Гонтурана в ножны, машинально потерла грудь и замерла, моргая, пока глаза ее не начали привыкать к простым вещам — солнечному свету и растрескавшимся каменным стенам.

Она стояла на плоской верхушке груды битого камня, вокруг поднимались стены. С правой стороны, у подножия кучи, виднелась брешь, достаточно широкая, чтобы ей удалось протиснуться. Аэрин медленно и осторожно двинулась по склону к пролому в стене, но россыпь под ногами смещалась и ползла, поэтому к подножию она приехала, сидя на корточках и подняв здоровой рукой Гонтурана в ножнах над головой, чтобы не скрести им по камням. Аэрин встала, направилась к щели и действительно ухитрилась в нее пролезть, хотя и с трудом. И тут солнечный свет ослепил ее, измученные ноги резко превратились в студень, и она быстро села и свесила голову между колен.

Глядя в землю, она подумала: «Интересно, когда я в последний раз ела?»

Еда поможет. От этой приземленной мысли она сразу почувствовала себя лучше, но и втрое голоднее. Аэрин подняла голову, затем неуверенно и с трудом встала, по-свойски опершись на Гонтурана. Колени дрожали, но она почти радостно списала это на голод.

Она огляделась. «Где я?»

Раньше черная башня вздымалась над голой равниной. Теперь вокруг теснилась непроходимая чаща: деревья, оплетенные густыми лозами (хотя сарки среди них не было видно), под деревьями — густой подлесок. Солнечный свет падал на полуразрушенную башню и небольшую, усыпанную осколками камней прогалину вокруг, но дальше свет не проникал из-за густой листвы. Гм. Не очень-то приятно будет выбираться отсюда. И где искать Талата? Аэрин решила обойти то, что осталось от башни.

Ничего, кроме каменного крошева и наступающего леса. Ничего больше. Непохоже, чтобы здесь вообще когда-то было по-другому… Но где она? А разрушенная башня, которую она сейчас, спотыкаясь, обходит, — та же, которую она штурмовала вместе с Талатом и дикими зверями, или нет? Аэрин запрокинула голову, изучая остатки стен. Нет, на ту громадину это совсем непохоже. Обрушившихся плит явно не хватило бы, чтобы построить черную башню, отпечатавшуюся в памяти. Аэрин вздохнула, потерла лицо рукой… и отдернула ее, вспомнив о порезе. Но порез уже зажил. На ладони остался лишь тонкий белый шрам. Она уставилась на него, не понимая. Но не понимала она многое, и среди этого многого были вещи поважнее.

Так, и что теперь? Она одна… где-то… голодная, а солнце садится. Ночевать в одиночку в таком месте как-то не хотелось… хотя вряд ли нечто достаточно крупное, чтобы побеспокоить ее, сумеет пробраться сквозь такую чащу. Правда, всегда остаются, ну, например, пауки… При мысли о пауках до нее дошло, что грудь всего лишь слегка зудит, почти незаметно, словно раз уж начала, так и останавливаться как-то неловко, хотя продолжать вроде уже и незачем.

«Что-то в этом есть», — подумала Аэрин и снова взглянула на шрам на ладони.

Она уселась, закрыла глаза, организовала одну-две простые вещи, которым научил ее Лют, и подумала о воздухе. Она следовала за невидимыми волнами и крохотными течениями, набегавшими на нее и утекавшими обратно в чащу деревьев. Вскоре она вычленила из них одно, влажное на ощупь, и последовала за ним, пока оно не нырнуло в землю, и там она обнаружила родник. Выглядел он вполне нормально, вода как вода.

Аэрин открыла глаза и встала. Родник, когда она до него добралась, по-прежнему выглядел как вода и пах водой. Она вздохнула — все равно выбора нет, — наклонила голову, откинула назад мокрые волосы и как следует напилась. Затем села на корточки и хмуро глянула в подлесок. Крохотный родничок находился всего в нескольких шагах от края прогалины, и однако ей потребовалось немало времени и сил, чтобы прорубиться к нему. И как отсюда выбираться?