Пекарня Шмидта

Гармиш, Германия

Людвигштрассе, 56

24 декабря 1944 года

– Элси, живей! – крикнула мама с первого этажа. – А то герру Хубу придется тебя ждать.

Элси сражалась с пуговицами на лайковых перчатках. Она надевала их лишь однажды, несколько лет назад, на первое святое причастие. В них все, что трогаешь, кажется мягким, как тесто. Во время причастия священник подал Элси потир, и она взяла гладкую чашу руками в перчатках. Чаша показалась ей поистине божественной, а вот вино – не совсем. Дар оказался таким терпким, что Элси инстинктивно поднесла руку ко рту – и на перчатке остался след. Мама сочла это святотатством и потом целый день вымачивала перчатки в растворе уксуса, но на указательном пальце все же не отошло пятнышко.

Элси еще немного помазала нижнюю губу помадой, сомкнула губы, проверила, не торчат ли в волосах шпильки, поморгала, чтобы блестели глаза. Готова. Первый раз она ехала на партийный праздник – ее первый выход в свет, – и выглядела она превосходно. Шелковое платье цвета слоновой кости, отделанное стеклярусом, сидело как влитое, бедра и грудь в нем казались пышнее. Элси надула губки перед зеркалом и подумала, что выглядит в точности как американская актриса Джин Харлоу в «Оклеветанной»[9].

Однажды они с Гейзель целое лето ходили на утренние сеансы контрабандных голливудских фильмов. «Оклеветанная» особенно нравилась владельцу кинотеатра, и он крутил ее по два раза в неделю. Элси как раз прошла краткий курс английского в школе и с удовольствием выдергивала из речи актеров знакомые слова. К началу занятий в школе она уже разыгрывала в спальне перед Гейзель целые сцены. Нарядившись в мамины шляпы с перьями и фальшивые жемчуга, Элси выдавала английские фразы так натурально, так музыкально, что Гейзель божилась, будто сестра сойдет за двойника американской звезды-блондинки. Это было еще до того, как Джин Харлоу умерла[10], а наци закрыли кинотеатр за показ американских фильмов. Владелец, как и многие, тихо исчез.

Вскоре в Союз немецких девушек стали принимать в обязательном порядке, и Элси с Гейзель однажды пришлось заклеивать афиши с Джин Харлоу и Уильямом Пауэллом суровыми фотографиями фюрера. То была инициатива их местной ячейки СНД, Элси она была не по душе. Честно говоря, она терпеть не могла СНД. Ей не давался ни один навык «жены, матери, хозяйки», кроме выпечки; а пуще всего она ненавидела групповую ритмическую гимнастику по субботам. Сестра Гейзель преуспевала и всем нравилась, а Элси душили униформа и жесткие правила поведения. Так что, чуть ей исполнилось одиннадцать, Элси упросила маму взять ее в пекарню помощницей. Папа как-то при ней ворчал, что придется платить помощнику, чтоб стоял за прилавком. Элси предложила себя. Ей – свобода от СНД, семье – подспорье. Папа согласился, но во имя национальной идеи заставил Элси пообещать, что она будет учиться доктрине Веры и Красоты гитлерюгенда у Гейзель. Поначалу Элси училась, но потом Гейзель объявила о помолвке, а замужних в СНД не оставляли. Затем выяснилось, что Гейзель беременна, и она отправилась в Штайнхёринг: материнства СНД тоже не признавал. Так что когда Элси доросла до практического воплощения принципов Веры и Красоты, учить ее стало некому. Ну а с началом войны Элси была занята в пекарне весь день. Что толку в «гармоническом развитии разума, тела и духа», если семья едва сводит концы с концами?

Теперь, за несколько часов до начала официальной вечеринки наци, Элси жалела, что в детстве манкировала уроками СНД. Это вроде как воображать вкус фрукта, который ты видела на картинах, но никогда не ела. Вот Гейзель могла бы дать ей хороший совет. Сама Элси ничего не знала об искусстве очаровывать – ну разве что вспоминала кинозвезду, скользящую по экрану. Сегодня она впервые пойдет на бал с мужчиной. Ошибка недопустима.

– Ты божественно танцуешь, – прошептала она зеркалу по-английски и представила себе, как Уильям танцует с Джин на серебристом мерцающем экране. – Элси! – крикнул папа.

Элси быстро натянула на плечи бордовый плащ, бросила последний взгляд в зеркало, кивнув утонченной даме, которая там отразилась, и направилась вниз.

На первом этаже мама в своем лучшем платье с эдельвейсами мела пол. Жесткий веник так и ходил по вычищенным половицам.

– Вряд ли Йозеф станет разглядывать хлебные крошки. Оставь мышкам на подарочек.

Мама, увидев Элси, перестала мести и подбоченилась:

– Ach ja, ты сегодня будешь блистать не хуже самых нарядных девиц.

– А то! – Папа вышел из кухни. – Йозеф будет счастлив. – Папа положил руку маме на плечо, мама прильнула к нему.

– Я обещала Гейзель фотографию, – сообщила Элси.

Папа пошел за фотоаппаратом. Мама расправила складки ее плаща.

– Непременно смейся его шуткам, – сказала она. – Мужчины это любят. И постарайся… постарайся быть сдержанной. Фюрер ценит в женщинах сдержанность.

– Знаю я, знаю, – простонала Элси. – Хватит меня опекать, мамочка.

– Пожалуйста, дорогая, постарайся.

Элси не ответила.

– Папа, ты нашел камеру? – крикнула она.

Мама гнула свое:

– И, умоляю, не будь непредсказуемой, как еврейки и цыганки. Ты же понимаешь, у тебя сестра в Программе. И пекарня, ты же понимаешь. А герр Хуб такой щедрый. – Она прокашлялась. – Как бы мы жили без него? Худо, как все. Вон герр Кауфманн. Пришли из гестапо средь бела дня – и поехал в лагерь. А всего-навсего отказался сына отпустить в юнгфольк. Одно слово поперек – и все, Элси.

Папа вернулся с камерой.

– Не уверен, что с пленкой порядок. – Он открыл затвор и взвел ручку. – Kein Thema[11].

Элси вздохнула. Мама слишком волнуется. Как большинство женщин в Германии, она хотела, чтобы ее дети были совершенны, брак – превосходен, хозяйство – образец приличия. Но, как ни старайся, Элси до совершенства недотягивала.

– Он будет с минуты на минуту, пап, скорей. – Элси встала рядом с мамой и попросила Боженьку, чтоб нынче все прошло хорошо. Только бы родители были счастливы.

– Смотри-ка, – сказал папа. – Две из трех прекраснейших женщин Германии. Ты будешь хорошей женой, Элси. Как говорит фюрер, – он сделал паузу и поднял жесткую ладонь, – твой мир – это твой муж, твоя семья, твои дети и твой дом. Мама и Гейзель – отличный пример.

Последние полгода отец только и твердил, что Элси – будущая жена, и при этом непременно цитировал фюрера. Это действовало Элси на нервы. Непонятно, зачем цитировать. Сама она старалась не цитировать никогда и никого. У нее и свои мысли есть.

– Хорошо. Ясно. Постараюсь вести себя на отлично. Снимай.

Папа посмотрел в линзу камеры:

– Луана, поближе к дочке.

Мама придвинулась, благоухая укропом и вареными можжевеловыми ягодами. Элси не хотелось тоже ими пропахнуть, и она расправила плечи, чтобы не прижиматься к маме.

– Готовы? – Папа занес палец над кнопкой.

Элси улыбнулась в объектив. Хоть бы Йозеф пришел поскорее. Ей не терпелось выпить свой первый бокал шампанского. Он обещал.

Шофер остановился перед банкетным залом на Гернакерштрассе.

– До чего же красиво, – сказала Элси.

Деревянный дом облепили балконы с резными сердечками; с разноцветных фресок глядели пастухи в кожаных штанах, разодетые баронессы и ангелы с распростертыми крылами. На каждом окне трепетали на альпийском ветру черно-красные флаги со свастикой. Каскады фонариков над снежной крышей подсвечивали ряд сосулек, будто на дом надели корону. Замерзшие карнизы – точно сахарные разводы на имбирном прянике. Сказочный пряничный домик из братьев Гримм.

– До чего же ты красива. – Йозеф положил ладонь ей на колено. Тепло его руки проникло сквозь габардиновый плащ и шифоновое платье.