— Я хочу, чтобы ни одна живая душа в доме не узнала об этом. Вам понятно, Белла? Обещайте, что мое положение останется тайной для всех.

— Я умею держать язык за зубами, мадемуазель, — заверила ее горничная. — Вы можете полностью доверять Белле.

Вскоре Белла ушла, забрав с собой нетронутый завтрак, на который Mapa не могла смотреть без отвращения. Оставшись в одиночестве, Mapa откинулась на подушки и, сложив на груди руки, погрузилась в размышления.

Итак, она беременна. В ее чреве находится плод их с Николя близости. Mapa вдруг испытала чувство глубокой досады по поводу того, что за удовольствие, которое было обоюдным, расплачиваться приходится ей одной. Получается, что она одна наказана за прелюбодеяние, а Николя вышел сухим из воды. Но ведь это несправедливо! Пройдет еще немного времени — по приблизительным подсчетам, она была на третьем месяце, — и скрыть свое положение от окружающих будет уже невозможно. Интересно, что тогда предпримет Николя? Как он отнесется к перспективе стать отцом? Нет, она ни за что не допустит, чтобы Николя узнал о ребенке. Такого унижения ей не вынести! Скорее всего он начнет жалеть ее, но сносить жалость от Николя было выше ее сил. А что, если он, единственно повинуясь долгу чести, предложит ей выйти за него замуж? Разве может она принять его предложение в данных обстоятельствах? Нет, об этом не может быть и речи. Да и не способен Николя на такое донкихотство!

В полном отчаянии Mapa обратилась мыслями к покойному брату. Брендан помог бы ей найти выход, посоветовал бы, как поступить. Его задорная, насмешливая улыбка еще долго стояла перед глазами у Мары.

Через некоторое время Mapa спустилась вниз с самым беспечным видом, который только можно было себе вообразить. Казалось, ее интересовало лишь то, какая погода стояла на улице. Она на миг задержалась у зеркала в холле и украдкой оглядела себя, опасаясь, что ее положение уже стало очевидным. Однако плотно обтянутая зеленым шелком утреннего платья талия по‑прежнему оставалась тонкой и гибкой, а кружева, которыми был оторочен вырез, удачно скрадывали необычную полноту груди. Довольная своим видом, Mapa отбросила со лба выбившуюся прядь и направилась в гостиную.

— Доброе утро, мадемуазель О'Флинн, — приветствовала ее Селеста. — Я услышала, как вы спускаетесь по лестнице. Вы не откажетесь присоединиться ко мне и выпить чашечку чая? Я никак не могу уговорить Жана‑Луи поспать немного. — Она кивнула на ребенка, которого плавно покачивала на руках. Маре удалось разглядеть лишь темную макушку младенца.

— Благодарю вас, мадам, — отозвалась Mapa с опаской, так как не знала, минует ли ее приступ тошноты, если она сделает хотя бы глоток. Mapa с изумлением отметила резкую перемену в облике мачехи Николя. Всего за одну ночь из болезненной, раздраженной и сварливой женщины Селеста волшебным образом превратилась в цветущую радушную хозяйку.

— Пожалуйста, называйте меня Селестой, — предложила она. — Я знаю, что англичане всегда пьют чай по утрам. Когда я носила Жана‑Луи, то могла лишь пить чай с тостами. От остальной еды меня тошнило. — Она кивнула на малыша и извиняющимся тоном добавила: — Прошу вас, мадемуазель, разлейте чай вместо меня.

Mapa наполнила две чашки обжигающим напитком, затем, придвинув одну из них Селесте, удобно расположилась; на софе и стала слушать, как та с истинно материнской гордостью и пристрастностью рассказывает о своем сыне. Марат, пыталась угадать, всегда ли присутствие ребенка вынуждает сдержанную и немногословную хозяйку болтать глупости, не зная удержу. Вероятно, не только этим объясняется общительность Селесты. Казалось, она ждет чего‑то. Селеста вдруг замолчала и прислушалась к тому, что делается на улице. За этим последовало легкое замешательство, в ее глазах промелькнуло смущение, и Mapa уже не сомневалась, что она ожидает прибытия какой‑то важной персоны.

― Николя рано поутру отправился осмотреть поместье, и вряд ли он вернется скоро, — сказала вдруг Селеста, словно Mapa просила ее объяснить, почему он отсутствует в гостиной.

— Понятно, — кивнула Mapa, почувствовав невероятное облегчение. Ей было бы трудно встретиться с ним вскоре после разговора с горничной. — Полагаю, ему очень интересно увидеть снова те места, к которым он привык с детства.

— Еще бы! Хорошо, что погода стоит сухая, а то когда пойдут дожди, дороги развезет, и верховая прогулка уже не будет доставлять столько удовольствия. Случается, что река выходит из берегов, и мы здесь, в Бомарэ, просто страдаем от наводнений.

— И часто здесь бывают наводнения? — спросила Mapa озабоченно.

— Каждый год, — с тяжелым вздохом кивнула Селеста. — Раз на раз не приходится, но иногда нас заливает основательно. Не так давно река разлилась столь сильно, что весь нижний этаж ушел под воду. Я решила тогда, что дому пришел конец, да и поместью тоже, поскольку мы понесли огромные убытки. Но самое ужасное то, что, когда вода спала, в доме оказалось невероятное количество змей — их принесло течением вместе с грязью, сухими корягами и прочим мусором. Терпеть не могу этих тварей! — Она с отвращением поморщилась. — Бог мой, я до сих пор помню, как чуть было не лишилась Жана‑Луи, когда увидела змей на полу своей собственной гостиной! Мы опасались, что придется полностью перестраивать дом или даже переносить его повыше, но все обошлось, река вернулась в свои берега. Так что возможно еще, что Бомарэ переживет старую сикомору, которой бог знает сколько лет!

— Вы больше не боитесь наводнения? — поинтересовалась Mapa.

— Нет, почему же, боюсь. Но знаете, моя милая, ко всему со временем привыкаешь. Когда я переехала сюда из Честертона, здешние топкие болота и близость реки произвели на меня удручающее впечатление. Иногда по ночам мне, снились кошмары: казалось, я бегу, но не могу сдвинуться с места, болото наступает мне на пятки и, в конце концов, засасывает. Я думаю, что только родившийся здесь может считать Бомарэ своим домом, остальные же всегда будут чужаками, — с тяжелым вздохом ответила Селеста.

Mapa вздрогнула, поскольку хозяйка словесно выразила те чувства и мысли, которые одолевали ее саму.

— Белла сказала мне, что Пэдди, мой племянник, куда‑то вышел. Вы не знаете, где он может быть? — Mapa решительно переменила тему разговора.

— Наверное, он вместе с Дамарис. Хотя, думаю, долго он отсутствовать не будет. Как только она обнаружит, что… — Селеста прислушалась к отчетливо доносившимся с заднего двора крикам ярости. — Так и есть, Дамарис очень недовольна, — пояснила она за секунду до того, как в гостиную ворвалась ее запыхавшаяся от бега дочь.

— Мама, он уехал на Сорсьере! Он взял мою лошадь! Как он посмел?! — кричала Дамарис, не владея собой, и лицо ее побелело от гнева. Пэдди тихонько вошел за ней следом и, остановившись у двери, молча слушал гневную тираду своей новой подружки, обращенную против Николя.

— Успокойся, это я разрешила Николя взять Сорсьера. И тебе прекрасно известно, Дамарис, что лошадь эта не твоя. Отец купил его для себя, а достался он тебе лишь потому, что никто другой не смог с ним справиться. Кстати, если бы отец был жив, он и близко не подпустил бы тебя к такому норовистому коню — это очень опасно.

— Но ведь только я могу ездить на нем, — не унималась Дамарис. — Он никого не любит, кроме меня.

— Вот именно. А между тем это дьявольски опасное животное, злобное и неуправляемое. Я недаром собиралась продать его еще несколько месяцев назад. Если же Николя он придется по нраву, я подарю ему его. Только сомневаюсь, что кому‑нибудь может понравиться Сорсьер.

— Нет, вы этого не сделаете! Я не позволю! — воскликнула Дамарис, и из ее глаз неудержимо хлынули слезы. — Хорошо бы он сбросил Николя! Он не имел права брать мою лошадь. Зачем он только вернулся! — С этими словами она выбежала из гостиной, и через миг громко хлопнула входная дверь.

— Извините, мадемуазель. Поведение моей дочери непростительно. — Селеста поджала губы — это означало, что она не в духе. — Иногда она бывает просто неуправляема, чем доставляет мне много хлопот. Дамарис с детства отличалась вздорным характером. Как жаль, что она совсем не похожа на Николу которая уж скорее полдня проведет в раздумьях о том, ленту какого цвета выбрать к платью, чем будет носиться сломя голову верхом неизвестно где!