Крыло упало на близлежащий луг; самолет врезался в землю сразу же за Ботфельдом и сгорел. У Гросхорста нашли голову и кисть руки. Неподалеку лежали два разодранных трупа; было ясно, что парашюты зацепились друг за друга и не смогли раскрыться.

Один из пилотов приземлился в Штелле; рассказывают, что обитатель этого местечка, а именно дезертировавший голландец, бросился на него и нанес два удара топором. Сосед Ребок, отставной солдат, мимо проезжавший в этот момент со своей тележкой, вырвал у него жертву и с опасностью для своей жизни спрятал в надежном месте.

Кирххорст, 28 ноября 1944

Сегодня на маленьком кладбище хоронили обоих американцев, чьи парашюты зацепились друг за друга.

После полудня пришел генерал Лёнинг, до него тоже дошли слухи, циркулирующие уже несколько недель, согласно которым я либо арестован, либо расстрелян.

Задачей автора является точность не абсолютная, а оптимальная. Она зиждется на различии между логикой и языком. Отсюда предпосылкой хорошего стиля является, чтобы автор довольствовался оптимальными выражениями. Поиск абсолютного уводит на окольные пути.

Слова — мозаика; это значит, что между ними есть зазоры. Если посмотреть логически, то они являются пробелами; зато корням, достигающим истоков, они отдают в распоряжение всю Землю.

Кирххорст, 29 ноября 1944

Перпетуе приснился сон, что ей вырвали глазной зуб.

Около полудня при значительной облачности появились бесчисленные эскадры и сбросили бомбы. Казалось, что над деревней вертится огромная карусель, из которой выпадают железные осадки. Они выпадали вокруг Кирххорста — в Штелле, у Лоне, где, как я видел из сада, взметнулись взрывы по меньшей мере тридцати бомб, в Буххольце, сильно пострадавшем, в Мисбурге, где из развалин извлекли трупы пятидесяти женщин из вспомогательного состава военно-воздушных сил.

Среди почты телеграмма от графини Подевильс. Ее муж написал ей из Англии; среди потока печальных известий — хоть одно радостное.

Во сне я виделся с отцом, ходил его навещать, но обе колонны перед входом в дом так тесно срослись, что я с великим трудом протиснулся внутрь.

Кирххорст, 2 декабря 1944

Ночное дежурство, введенное в нашей деревне из-за налетов. У крестьян сон глубокий, и их будят, как правило, только падающие бомбы. К счастью, моим напарником оказался сосед Ламанн, который далеко не глуп. Благодаря присутствию умного или приятного человека время идет быстрее. Эта явная взаимосвязь простирается так далеко, что духовные или эротические переживания вовсе лишают время его весомости, даже существования. Напротив того, скорбь и духовное отупение растягивают его до бесконечности. Эту мысль нужно постоянно иметь в виду, если хочешь познать смерть как разрушительницу времени в ее настоящем чине. Смерть дает то, что никто другой дать не в состоянии.

Утром визит Кольберга; поговорили о Лёнсе и о нижнесаксонских авторах вообще. Наша сухая почва весьма неблагоприятна для произрастания мусических натур. «Frisia non cantat»[304] — это касается и нас.

После полудня в Бургдорфе забрать роделендеров,[305] подарок Ханны Менцель из Силезии.

Кирххорст, 4 декабря 1944

Чтение: Ориген, «О молитве». Потом дневники Леона Блуа.

Блуа подчеркнуто человечен в своем умении пребывать в низменном, в грязи, в смраде, в стихии ненависти — в то же время познавая великий, незримый закон. Это делает чтение мучительным, уподобляя целые пассажи иглам, загнанным под кожу. И все же смею сказать, что как читатель я старался это преодолеть, принимая во внимание отягчающие обстоятельства. Здесь нельзя бояться обид и оскорблений. Иначе вымоешь из песка золотые крупицы.

Возможно, я включу Блуа в список авторов, которым в знак духовной благодарности задумал посвятить специальные исследования. С давних пор я собираю материал для такой документации, посвященной людям, книгам, вещам, кои встретились на моем пути, щедро меня одарив.

Утром любимую кошку Эрнстеля, красавицу-персиянку Колдунью, нашли мертвой на соседнем поле, уже остывшей; мы предполагаем, что она съела яд. Она была дочерью старой Киссы, прожившей в нашем доме долгую жизнь, и матерью юной Киссы, моей любимицы. Кроме нее, компанию нам составляют большой белый упрямец, ангорский кот Жако, и сиамская принцесса Ди-Пинг.

Кирххорст, 5 декабря 1944

Ночное дежурство с соседом Ламанном. Обсуждая нынешние времена, откупорили бутылку вермута. Пожар в Гросхорсте, фугас в Штелле, воскресное утро и прошлый вторник навсегда войдут в хронику деревни, и еще внуки будут рассказывать об этом своим внукам, если таковые после них останутся.

Утром сильные налеты, но без бомбардировок. Я это предчувствовал и посему, как лакедемонец, «в тени» перекапывал сад.

Читал дальше «Mon Journal» Леона Блуа. Там попадаются — как, например, сегодня — места наподобие следующего: «Кольдинг, Дания. 8 апреля 1900. Вербное воскресенье. Ужасная погода. Сегодня день рождения тупоумного короля Кристиана, и во всей Дании праздник. Его отвратительный зять, принц Уэльский, прибыл в Копенгаген, избежав пули, приготовленной для него в Париже на Северном вокзале. Молодой бельгиец выстрелил в эту свинью и промахнулся. Предпочтительнее их закалывать. Это надежней и лучше для колбасы!»

Чтобы такое записать и паче того — опубликовать (Париж, 1904), нужно иметь чудовищное бесстыдство или маниакальную уверенность в своей правоте. Действительно, в особе этого Эдуарда гниль от сознания собственной безнаказанности скопилась в совершенно невероятных размерах, не имеющих эквивалента.

В Париже в качестве воспоминания о нем хранится аппарат, некое подобие ортопедического стула, который он заказал для себя и который позволил ему, несмотря на толстое брюхо, с максимальным удобством заниматься любовью. Путешественникам этот аппарат показывают в одном из больших публичных домов как особую достопримечательность, и Морис, считавший его, по-видимому, одним из новых чудес света, подстрекал меня на него посмотреть. Хотя я обычно не сторонюсь эротических курьезов, здесь никак не соглашался, — насквозь механическое и бездуховно-комфортабельное измышление рассудка действует слишком отталкивающе. Такие машины были бы кстати на больших полотнах Иеронима Босха.

Делая эти записи, наблюдаю за непрерывными воздушными боями, происходящими на голубых участках небесного пространства между моим кабинетом и Изернхагеном. Возможно — нет, совершенно определенно, — эти спектакли самым магическим и даже причинным образом связаны с наличием монархов, подобных этому Эдуарду и Леопольду Бельгийскому или, хоть и в ином смысле, также Вильгельму II, которые отнюдь не принадлежали к последним осколкам западноевропейского рыцарства.

Сквозь замочную скважину рассматривал новых кур; пока они у меня еще в сарае. Петух величественно стоит возле миски с зернами, — одних наседок подзывает, других гонит прочь. После обеда одна из них, возможно фаворитка, подходит к нему, становится на цыпочки и нежно дотрагивается клювом до розовой бородки и гребня, отчего петух гордо выпячивает грудь.

Кирххорст, 7 декабря 1944

Сад постепенно возрождается. Об удобрениях, слишком долго пролежавших на воздухе, говорят, что они «выгорают». Это весьма наглядно.

О распределении интеллигентности. Она приспособлена к своеобразию органов, но в то же время приобретает смысл только во взаимодействии с ними. Утка, лягушка, пеликан, лилия — все они обладают особой интеллигентностью, скроенной по их стати. Благодаря ей они выживают. Чрезмерность вредила бы им точно так же, как недостаточность.

Выдающаяся интеллигентность человека, по-видимому, превышает эту разумную потребность; между тем переизбыток объясняется постольку, поскольку он подчинен невидимым органам. Когда метафизические органы становятся лишними, когда они атрофируются, наступает, как мы видим это нынче, нарушение равновесия, вследствие чего огромные массы интеллекта высвобождаются, превращаясь в губительную силу.