Я помню, как беседовал с читателями Штифтера, коим его самоубийство казалось несовместимым с его творчеством и образом жизни. Между тем следовало бы обратить внимание на черты педантизма и преувеличенной совестливости, легко переходящие в ипохондрию. Это проявляется как в грамматике, так и в повествовательной манере, и указывает — по крайней мере в духовной сфере — на тонкую и ранимую конституцию.
«На детях были широкополые соломенные шляпы и платья с рукавами, из которых вырастали руки».
Кирххорст, 22 ноября 1944
Налеты и бомбардировки участились, приобрели более продуманный, злокозненный характер. В Мисбурге снова горели цистерны с нефтью. Днем в небе появляются длинные вереницы авиаэскадр, словно по воздушному океану петляют белые гидры. Над ними, со скоростью снарядов, пространство прорезают истребители.
Продолжаю Штифтера, в чью прозу влились также элементы архаичного австрийского канцелярского стиля. К таким ненужностям, как «тот», «та», «вышеупомянутый», «оный», привыкаешь как к особенностям, кои начинаешь ценить.
Ночью снились сны. Мне показывали растения, среди них — дерево размером с вереск, увешанное бесчисленными темными вишнями. «У него то преимущество, что никто не знает, что они съедобны».
Потом стоял у края бассейна напротив другого такого же бассейна и разыгрывал с ним шахматную партию. Однако у нас не было фигур, и мы оперировали плодами нашего духовного творчества. Так, на поверхности воды разворачивались целые армады, готовые к морскому сражению, в которых решающей была не боевая сила, а красота. Всплывали диковинные животные, гоняясь друг за другом или заключая друг друга в объятия; смотру подвергались сокровища глубин.
«В бесконечности каждая точка является средоточием». Эта аксиома, которую я установил сегодня утром, перекапывая грядки, призвана подтвердить, что бесконечность обладает не количественным, а качественным метафизическим превосходством. Крут или шар можно мыслить сколь угодно растянутым, при этом число срединных точек ни на одну не прибавится — оно всегда будет одним и тем же. Дабы каждая точка стала сердцевиной, должен начаться процесс, восприятие которого неподвластно нашим органам чувств, — таинственная переделка пространства; по всей вероятности, на простой лад.
Это соотношение обладает, подобно всякому математическому или физическому факту, также и моральным свойством. Будучи существом метафизическим, каждый человек представляет собой сердцевину универсума и в этой позиции не поддается воздействию даже отдаленнейших звездных миров. Кулисы космического пространства, при взгляде на которые у нас кружится голова, в момент нашей смерти отступают, выявляя действительность.
Чувство, вызываемое в нас непомерной удаленностью, сродни животному страху, это отражение иллюзорного мира.
Rendezvoux. Здесь царит настроение великой охоты и магической операции. В нем есть волшебные черты, вроде приближения чрезвычайно робких животных или осуществления снов, в которые с трудом веришь. Оно вызывает смешанные чувства недоверчивого удивления, ужаса и счастья, но и великой нежности. При повторении все это пропадает, уступая место добротной уверенности.
Джудар, рыболов. Входя в подземные сферы, в поисках кольца высшей власти он встречается с целым рядом фантомов, которых должен побороть. Наконец, его собственная мать, — и она ведает о том, что, как выражается Боэций, побежденная Земля дарит нам звезды.
Завоевание мира каким-нибудь Цезарем или Александром следует понимать также символически; порфира — символ победы, в то время как жезл из слоновой кости является символом победителя; один из них имеет матриархальное, другой — патриархальное происхождение. Золото есть высшая порфира, сконцентрированная земная власть.
Кирххорст, 23 ноября 1944
В большом незнакомом городе я занимал одну из бесчисленных меблированных комнат, предоставленных мне для моей сновидческой жизни. Вошел Понс и расположился в кресле, дабы рассказать мне об одной любовной сделке. Добавил, что завтра женится. Просыпаясь, я подумал: «Смотри-ка, женщина, которую он описал, подходит ему — если учесть все обстоятельства их знакомства — гораздо больше, чем та, на коей он женился в действительности».
Так люди вступают в наши сновидения не только в своем историческом обличье, но одновременно и с его возможностями. В снах мы воспринимаем человеческие характеры не как эмпирические, но как интеллигибельные.
Сегодня начал переписывать свой родосский дневник, уже несколько недель не прикасаясь к «Тропе Масирах». Нынешнее время слишком неблагоприятно для таких работ. В «Тропе Масирах» я предполагаю дать набросок морали в фигурах исторических, географических и физических. Духовный мир должен в физическом не только высвечиваться, но запечатлеваться, как в воске.
Кирххорст, 24 ноября 1944
Истории нет, есть свод философии, изображение философского камня с гранями, отшлифованными гением времен и народов.
Говорил с Александром о том, «как вести дневник». Об этом же написал некоему капитану Мюллеру, приславшему мне записки.
Просмотрев свои путевые дневники, убедился в том участии, какое принимает в них время. Оно меняет их содержание, как брожение и зрелость меняют вино, хранящееся в глубине погреба. Его нужно только еще раз осторожно перелить, освободив от осадка. Об этом у меня был долгий разговор у Флоранс с Леото, не одобрявшим такую практику, — слово, как оно упало в первом броске, он объявлял непогрешимым и неприкосновенным. Такое предписание для меня уже технически невыполнимо, ибо многое я разбрасываю по тексту в виде намеков, своего рода мнемонических клейм. Лучшая оправа для первого впечатления создается путем неоднократных усилий, вдохновенных переписок.
Кирххорст, 26 ноября 1944
Воскресное утро. После сильных дождей, ливших в последние дни, сухая и ясная погода. Так как за ночь мы пережили два налета, я отложил родосский дневник, чтобы привести в порядок элатериды, вид которых напомнил мне о прогулках в лесу Сен-Клу.
Затем объявили о приближении мощных авиаэскадр. Я надел пальто, собравшись выйти в сад, откуда было видно, как большая группа самолетов пересекла пространство на севере. Затем со стороны Целле вылетело свыше пятисот машин, выстроенных по сорок в каждом ряду. После подачи белых дымовых сигналов, расписавших южную часть неба зигзагообразными лентами, они друг за другом повернули на Мисбург и сбросили бомбы. Слышны были рокот и грохот, перекрывавшие шум пушек ПВО, а также сильные взрывы, сотрясавшие землю далеко вокруг. Захватчики пролетали низко, облачка обороны поднимались над ними.
Две или три эскадры повернули прямо на дом и оборвались над ним, так что бомбы, по моей оценке, упали поблизости от Ботфельда. Оборона стреляла сильнее, чем прежде. Флагманский самолет был поражен метким попаданием и, сопровождаемый длинным красноватым хвостом пламени, рухнул где-то неподалеку. Взрыв поднял облака дыма, вскоре окутавшие весь дом. Казалось, что одна из частей, большое серебряное крыло, на котором висел мотор и которое медленно вращалось, вот-вот обрушится на нас, но, издавая фыркающие звуки, оно перекатилось через дом учителя и исчезло за ним. Над садом протащило также двух парашютистов, одного так низко, что можно было видеть висевшего на парашюте человека, будто встретил его на улице. В ту же минуту воздух, словно самолет разодрало в черные клочья, наполнился щепками и обломками. Зрелище пьянило, раздражало разум. Такие действа могут достигать степени, когда собственная безопасность становится второстепенной: зримые элементы увеличиваются до размеров, вытесняющих рефлексию, даже страх.
Кирххорст, 27 ноября 1944
Ни света, ни воды, ни электричества, поскольку разрушена электростанция в Альтене. По сводкам, вчера вечером на нас совершили налет более тысячи шестисот самолетов. Вычерчивая белые спирали и петли, они напоминали скопления микробов, копошащихся в огромной синей капле воды.
