…Все замолкает в звенящей тишине, и я словно проваливаюсь в сладостном полете в ту, другую реальность…

…Надвигается гроза: быстро темнеет, серые и черные облака беззвучно сталкиваются друг с другом, лучи солнца быстро и робко вспыхивают то в одном, то в другом месте. Угрожающий гул ветра усиливается.

Я нахожусь в небольшом гроте. Путь к нему, да и сам он, сплошь застлан, увит виноградными лозами. Так что, несмотря на ветер и шум деревьев в роще, здесь спокойно. Рядом со скалой бьет ключ, и струйки воды уносятся по пологому склону вниз, в Акмею.

— Сдается мне, что те, которые учредили для нас посвящения, давно уже дают понять нам, что, если кто непосвященным и неочищенным спустится в преисподнюю, тот погружен будет в тину. Очищенный же и посвященный, придя туда, обитает с богами. Ибо, как говорят имеющие дело с посвящениями, тирсоносцев много, но мало истинно вдохновенных. Эти же последние не кто иные, как те, кто правильным образом изучал мудрость, ибо мудрость не есть мудрость сама по себе, она есть путь к себе. И я старался в этой жизни по мере сил и возможностей остаться таким.

Это говорит Платон. Он сидит недалеко от меня и, хотя меня не видит, обращается в мою сторону. Каким-то образом он узнал, что нечто находится в гроте вместе с ним.

— Я уже могу утверждать обо всех, кто писал или будет писать, будто они знают, в чем мое стремление, — слышали ли они это от других, или выдумали сами, — что им нельзя доверять всецело… У меня нет сочинения относительно этих предметов, и таковое не могло бы и появиться. Эти вещи никоим образом нельзя охватить словами… Для этого нужно долгое занятие данным предметом, и нужно вжиться в него, нужно вдыхать его. Зато потом вспыхивает как бы искра, зажигающая в душе оттоле неугасимый свет.

Платон очень стар. Остается три этих года до того, как он должен будет уйти. Весь в белом, с белой седой бородой, с по-прежнему пронзительными черными глазами, он похож на далеких пророков, дельфийских жрецов, индуистских брахманов, в гордом спокойствии внимающих клубящимся видениям.

— Но ведь и подготовка к посвящению есть и само уже посвящение. Сократ умер, как может умереть только посвященный, для которого смерть — только один из моментов испытания Великой Жизни, подобный другим. Смерть как испытание, как подготовка к посвящению… Но не только: умирающий Сократ не случайно и не по привычке поучает своих учеников о бессмертии. Посвященный, знающий по опыту, что материальная жизнь сама по себе не имеет цены, действует здесь как доказательство совершенно иное, нежели все доводы рассудка. Словно здесь говорит не человек — ибо человек этот как раз безвозвратно уходит, — но сама вечная истина.

Я прервал его беззвучно:

— Где временное разрешается в ничто, там подходящая атмосфера, в которой может звучать вечное.

— Преодоление глубинного страха смерти означает очень важный шаг к истине, ибо это уже выход за рамки части, которой является тело. Что в вещах истинно и ложно, решает в нас нечто такое, что противополагается чувственному телу, что, следовательно, не подлежит его законам. Прежде всего душа не подлежит законам возникновения и уничтожения, то есть она ничего общего не имеет со становлением. Ибо это «нечто» в себе самом имеет истину. Истина же не может иметь «вчера и сегодня», она не может один раз быть этим, другой раз — тем, подобно чувственным вещам. Следовательно, только преодолев страх смерти, возможно приблизиться к истине. Ведь смерть принадлежит становлению. И высшая манифестация такого преодоления — это готовность безупречно умереть.

Но такая смерть — как смерть чувственного, материального в человеке — одновременно означает и рождение: рождение пра-человека, в котором-то и освобождается скрытая связь с Богом…

В этот момент начался ливень. Я опять прервал его, беззвучно прошептав:

— Прежде чем светлая искра истины вспыхнет в человеческой душе, в ней должно уже существовать смутное тяготение, устремление к божественному, то, что влечет человека к тому, что, прорвавшись, проявившись, составит его высшее счастье.

— Любовью одно существо притягивается к другому. Через любовь бесконечная множественность вещей стремится вновь к гармонии, к единству. Поэтому любовь имеет в себе нечто божественное, и поэтому каждый может понять ее только в той мере, в какой он сам причастен божественному. Любовь — не Бог, ибо Бог — совершенен. Любовь же есть только жажда красоты, добра. Следовательно, Эрос стоит между человеком и Богом; он — посредник между земным и божественным. Точнее даже вот что: любящая душа, даже еще лишенная мудрости, ведет в высшие сферы Божественного.

Он замолчал и протянул свою чуть дрожащую руку в мою сторону. Я спокойно глядел, как пальцы его проходили через клубок вращающегося черного тумана, в котором я был и в котором меня не было. Затем я опять сосредоточился:

— Перед посвящением необходимо пройти три ступени — вверх и вниз — два вместе: объятие любви и смерти; умирание как стремление, смерть — взрыв становления; любовь как кольцо — верх, низ, внутри, вовне. И тогда пра-человек готов проснуться, и обнаружится, что…

Платон побледнел. Он приподнял в отчаянии левую руку:

— Кто ты, я не знаю. Но не богохульствуй…

— Оглянись, ты увидишь множество даймониев и богов, которые притихли и внимают нам.

Великий Платон был мужественнейшим из мужей. Он внезапно успокоился, поняв меня, и кивнул:

— Божественное связывает себя с временной, отчужденной, земной человеческой душой. Но лишь только это божественное, дионисийское зашевелится в душе, как она ощущает властное стремление к своему собственному истинному духовному образу. Земная душа ревнует к рождающемуся высшему. Она натравливает силы низшей природы человека. Еще незрелое дитя Бога растерзывается. Таким образом, оно существует в человеке как разорванная на части, расчлененная божественная сила, чувственно-рассудочное знание. Но если только довольно в нем высшей, деятельной мудрости, то она охраняет и растит незрелое дитя, которое затем возрождается, как… Но, пожалуй, этого достаточно…

…Божественный Платон! — он знал, что до его прорыва оставалось три земных года.

…Я вновь — где? — и снова слышу беззвучный голос внутри себя:

— Душа — это сущность, и сущность — это потенция и активность. Душа — это динамическое единство, по мере удаления от своего источника — ума — постепенно слабеющее и рассеивающееся как потенция и активность.

— Конечно. Весь Космос в целом, все космические части в отдельности, наконец, Земля и весь живой мир — растения и животные, — все это имеет свою душу. Но в телах души как смысловая потенция и жизненная активность проявляются различно. Возьмем, например, души звезд. Они не обладают памятью и дискурсивным мышлением. Они не вспоминают о том, что они созерцали Высшее, так как они вечно созерцают Его. Они не вспоминают о своей деятельности, круговращении, ибо для них нет времени. И это только люди подчиняют якобы их движение измерению… Великие души звезд не хранят воспоминаний о наших ничтожных событиях, о случайных и привычных вещах. Да и вообще, у них, обладающих понятием Целого, отсутствует интерес к частным мелочам. Вся жизнь их заполнена без остатка созерцанием целого. Души звезд обладают менее грубыми телами, чем тела людей, и потому легче могут стать совершенными.

Точно так же, как звезды, обладает душой и наша Земля. Она обладает производящей потенцией. Людей порой смущает, что Земля не имеет органов чувств. Но ведь не имеют этих органов и небо с Космосом. Однако они же обладают со-ощущением, со-чувствием. Эта же эмпатия, общее космическое чувство присуще и Земле. Кроме того, мы знаем, что слышат и лишенные ушей животные. Точно так же и наша Земля может видеть, слышать, иметь вкус и так далее. Таким образом, Земля обладает растительной душой и производит растения; является животным и производит животных. Но самое главное, являясь частью Вселенной, обладает умом и является богом.