Прослушав все это, наш друг молча кивнул в знак согласия. По пути же Рогациан добавил к тому вот что.
Марк Випсаний Агриппа не только возвел в Риме первые термы, но и позволил римлянам в год, когда он был городским эдилом, посещать их бесплатно. В дальнейшем было построено много других терм — роскошных, комфортабельных, позволяющих римлянам провести время с пользой и удовольствием, особенно с тех пор, как при термах были открыты библиотеки: так, при термах Каракаллы их было даже две. За термами Агриппы последовали термы Нерона на Марсовом поле, термы Тита, возведенные близ Золотого дома Нерона, термы Домициана на Авентинском холме, термы Траяна. Внутри терм появились мозаичные полы, стенные росписи, скульптура. Так, статуя Аполлона Бельведерского украшает термы Каракаллы, а знаменитая скульптурная группа Лаокоона располагается в термах Траяна.
Но Рогациан все ж был сильно удивлен впоследствии: хотя Плотин и внимательно осмотрел термы Агриппы и даже посидел несколько минут в тепидарии, после чего сделал ему массаж огромный, обезьяноподобный банщик, тем не менее все же стремился быстрее добраться до той рукописи, о которой говорил Рогациан.
А затем уж, когда мы направлялись в коляске в загородную виллу отца Рогациана, сказал он следующее мерным своим голосом, больше обращаясь ко мне и имея в виду, что я ему говорил по поводу терм и характера римского народа. И постараюсь то, что говорил он, как можно точнее воспроизвести здесь:
„В прошлом году был я с Малюткой в поместье некоего Эгиала, которое когда-то принадлежало Публию Сципиону Африканскому Старшему. И увидел я там усадьбу, сложенную из прямоугольных глыб, башни, возведенные с обеих сторон виллы как защитные укрепления, водохранилище, выкопанное под всеми постройками и посадками, так что запаса хватило бы хоть на целое войско.
Видел и баньку, тесную и темную, по обыкновению древних: ведь им казалось, что нет тепла без темноты. И сейчас я пытаюсь сравнить нравы Сципиона и нынешние… В той Сципионовой бане окна крохотные, высеченные в камне, — скорее щели, чем окошки… А теперь называют тараканьей дырой ту баню, которая устроена не так, чтобы солнце целый день проникало в широченные окна, не так, чтобы в ней можно было мыться и загорать одновременно и чтобы из ванны открывался вид на поля и море. И вот те бани, на посвященье которых сбегалась восхищенная толпа, переходят в число устаревших, едва только роскошь, желая самое себя перещеголять, придумает что-нибудь новое. А прежде бани ничем не украшали: да и зачем было украшать грошовое заведение, придуманное для пользы, а не для удовольствия? А ведь кое-кто сейчас назвал бы Сципиона деревенщиной за то, что его парильня не освещалась солнцем через зеркальные окна и что он не пекся на ярком свету и не ждал, пока сварится в бане“.
И, клянусь, не только сами слова, но и спокойствие, и уверенность, с какой они были произнесены, внутренняя сила, которая звучала в них, повлияли так внушительно на Рогациана, что даже его природная гордость уступила место растерянности. И больше до самой усадьбы не проронил он ни слова.
Но затем я понял и иную природу его смущения. Пригласив Плотина на пир к отцу, Рогациан хотел по молодости поразить его богатством отца, единственным наследником которого был только он. Но уже по пути стал догадываться, что роскошь производит на нашего друга иное впечатление.
И действительно, за все время обеда Плотин почти ничего и не съел из того бесконечного потока изысканных яств, в неимоверном количестве проявлявшихся на большом квадратном столе. Только изредка жевал он небольшие жесткие сливы с кусочками хлеба, с искренним любопытством глядя на распалившихся, с горящими глазами гостей, ошеломленных разнообразием невиданных и неслыханных блюд.
Сначала внесли весьма изысканные закуски: на серебряном подносе стоял ослик из коринфской бронзы с двумя корзинками, в одной из которых были маслины зеленые, а в другой — черные. На серебряной решетке лежали горячие колбасы, под ней — сливы и карфагенские гранаты. Тем временем, пока все еще были заняты закусками, в триклиний внесли на большом подносе корзину, где находилась деревянная курица с распростертыми крыльями, словно высиживающая цыплят. Подошли двое рабов и под звуки музыки начали шарить в корзине, раздавая гостям непрерывно доставаемые огромные павлиньи яйца. Затем были вручены ложки весом в полфунта каждая, чтобы разбить скорлупу. Новички, не привыкшие к таким причудливым угощеньям, не сразу справились с обвалянными в муке яйцами и даже опасались, не выглянет ли оттуда птенец. Но сотрапезники более опытные с возгласами: „Тут должно быть что-то вкусное!“ — разломили скорлупу и обнаружили в усыпанном перцем желтке жирного вальдшнепа.
Под громкие крики одобрения подали еще одно кушанье, которого никто из гостей не ожидал, но которое своей необычностью обратило на себя внимание всех. На большом круглом подносе, где разместили все двенадцать знаков зодиака, создатель этого блюда положил на каждый соответствующую ему пищу: на Овна — бараньего гороху, на Тельца — кусок говядины, на Близнецов — почки, на Льва — африканские смоквы, на Весы — настоящие весы, в чашах которых лежали всевозможные пирожки и лепешки, на Стрельца — зайца, на Козерога — лангуста, на Водолея — гуся и так далее.
Затем принесли на подносе громадного кабана; с клыков его свисали две корзинки, сплетенные из пальмовых ветвей. Одна из них была полна сушеных, а другая — свежих фиников. Это была самка кабана: на это указывали маленькие поросята, сделанные из теста и уложенные вокруг нее так, словно тянулись к ее соскам. Слуга охотничьим ножом взрезал бок кабана — и оттуда вылетели дрозды. Стоявшие наготове птицеловы при помощи прутьев, намазанных клеем, поймали всех птичек. Хозяин распорядился раздать их гостям.
Затем последовало блюдо, называвшееся „щитом Минервы-градодержицы“. Здесь были смешаны печень рыбы скар, фазаньи и павлиньи мозги, языки фламинго, молоки мурен. Далее настал черед мелких птиц, обсыпанных пшеничной мукой и начиненных изюмом и орехами. Потом появились плоды айвы, утыканные шипами, так что походили на ежей. Их сменили устрицы, улитки, морские гребешки…
И хотя хлебосольный хозяин не один раз обращался к нашему другу, тем не менее Плотин тихо, но твердо отказывался от того, чтобы даже попробовать все эти лакомства.
А в конце концов и сам Рогациан отказался даже притрагиваться к яствам, беря пример с учителя. Таково воздействие этого человека!
И будь здоров на этом, Малх!»
…Пламя вновь вернулось к своему обычному состоянию. Но Порфирий еще стоял со слезящими глазами…
…Меня словно толкнули: странноносый кивнул мне чем-то похожим на руку и затем нырнул в экран…
Амелий Марциану шлет привет!
Я благодарю тебя, дорогой брат, за твое письмо, которое получил несколько дней назад. Ты льстишь моему тщеславию, хваля меня за мой подробный стиль, которым описал я в прошлом послании то, что отличает, пожалуй, Рим от всех других городов мира. Но, поскольку желание твое читать мои пространные письма пока что не убавилось, разреши мне продолжить, начав с описания знаменитого римского цирка.
В глубокой и узкой долине между Авентином и Палатином со времен незапамятных справлялось в честь бога Конса, охранителя сжатого и убранного хлеба, религиозное празднество, существенной частью которого были бега лошадей и мулов. Бега оказались тем зерном, из которого развились «цирковые игры». Место, где происходили бега, римляне до сих пор называют цирком, имея в виду форму этого места — цирк, если ты знаешь, обозначает всякую фигуру без углов, будь то круг или эллипс.
Лощина между Палатином и Авентином словно самой природой создана для бегов: эта низина по размерам своим (1300 локтей в длину, 320 локтей в ширину) вполне годилась для конских ристаний. Сейчас на обеих длинных сторонах и на одной короткой, полукруглой, устроены в три яруса сиденья для зрителей; в нижнем ярусе они каменные, в двух верхних — деревянные. Крыши над этим огромным пространством нет, но в защиту от солнца можно натягивать над зрителями полотно. Против полукруглой стороны расположены по дуге двенадцать стойл, из которых выезжают колесницы и которые открываются все разом. Посередине между стойлами находятся ворота Помпы, через которые входит торжественная процессия, а над воротами располагается ложа для магистрата, ведающего устройством игр. Он же и дает знак к началу бегов, бросая вниз белый платок. С обеих сторон за стойлами возвышаются башни с зубцами, создающие впечатление крепостной стены, ограждающей город. Напротив ворот Помпы находится Триумфальная арка, воздвигнутая в честь Тита, покорителя Иудеи, через которую выезжает возница-победитель. Платформа (длина ее равняется 750 локтям) облицована мрамором, уставлена алтарями, фигурами зверей и атлетов. Есть еще колонны со статуями Победы наверху, Великая Матерь богов, сидящая на льве, и два «счетчика» для счета туров. Главное украшение платформы — египетский обелиск, поставленный Августом. У обоих концов платформы стоят высокие тумбы, напоминающие по форме половину цилиндра, разрезанного вдоль, и на каждой из них — по три конусообразных столбика Здесь же устроены клетки для зверей — в цирке иногда бывают звериные травли. Однажды Помпей устроил в цирке сражение со слонами; с ними должен был биться отряд гетулов (африканское племя). Двадцать огромных животных, взбесившись от боли, непривычной обстановки и воплей толпы, повернули и попытались убежать, сломав железные решетки — они отделяли арену от рядов, где сидели зрители. Для защиты от диких зверей поставлен был тогда по парапету между ареной и зрителями вращавшийся деревянный вал, облицованный слоновой костью: зверям не за что было уцепиться и не на чем удержаться. Вмещает ныне цирк 200 тысяч человек.
