– Я получил по своему каналу такое же указание, Луи, – отозвался Рокотов.

– Так вот, Жан. В городе, на квартире, – адрес я сейчас дам – вы переоденетесь, купив костюм и прочее, а затем переберетесь в гостиницу, потом мне позвоните. Как велено Центром, с этого часа я поступаю в ваше распоряжение.

Договорившись накануне со своим таможенным начальством, Фонтэн на следующий день взял отпуск в счет не использованного им отдыха в прошлом году (тогда, по сведениям швейцарской разведки, ожидалось вторжение в страну германских войск, и всякие отпуска для военнослужащих были отменены) и отправился в Лозанну. Жене он сказал, что едет по делам, и она, верившая мужу во всем и приученная к его внезапным отлучкам, которые, правда, случались нечасто, не стала расспрашивать, только попросила известить ее, если он надолго задержится.

Рокотов, прибывший в Лозанну утренней электричкой, сообщил Луи по телефону, что занял № 83 в гостинице «Централь-Бельвю». После этого Фонтэн связался по междугородной с другим лозаннским отелем и заказал комнату для себя. Они будут жить с мсье Шардоном по соседству, но в разных местах, как совершенно незнакомые люди, и вместе с тем при необходимости смогут переговорить.

«Центр напрасно так беспокоится за меня», – думал Луи, входя в вагон лозаннской электрички. Свою роль он прекрасно отрепетировал – не первый год этим занимается. Сколько людей прошло через его руки! Кого-то он переправлял через границу, кого-то укрывал от слежки, кому-то доставал надежные документы. Одни уходили, появлялись другие – смелые товарищи, единомышленники по борьбе. И каждому он помогал, а сам оставался в тени. Фонтэн отлично сознавал – и без напоминаний Центра – важность своей работы для общего дела и потому стремился не запятнать служебную репутацию, быть на лучшем счету у таможенного начальства женевского кантона. А когда получал очередное задание Центра, Луи, наделенный природной хитростью, пускал в ход такие лисьи уловки, пользуясь приобретенными знакомствами с влиятельными чиновниками, что всегда добивался, чего хотел.

…Сидя у вагонного окна, Фонтэн рассеянно глядел на Женевское озеро, по берегу которого мчался электропоезд. Он посасывал свою кривую трубочку, в задумчивости не замечая, что она погасла и седой пепел сыплется на его шевиотовый костюм, купленный по настоянию жены ко дню его рождения незадолго до войны. То ли воды голубого озера, то ли мысли о прожитом подтолкнули память Луи и увели его далеко, далеко. Вспомнились детские годы, отрочество, когда он, деревенский мальчишка из-под Марселя, с ватагой сверстников купался и играл на берегу теплого синего моря, с восхищением глядел на большие корабли у горизонта и мечтал стать матросом, чтобы уплыть в Индию или другую сказочно незнакомую страну. И упрямый паренек вопреки родительской воле стал матросом. Но детская мечта не сбылась: Индии он не увидел. Походив два года на рыбачьих парусниках вдоль побережья, юноша нанялся кочегаром на пассажирский пароход, курсирующий между Марселем и Неаполем. Однако ему удалось совершить только несколько рейсов: Луи призвали на службу в военно-морской флот, так как началась первая мировая война и вся французская молодежь была поставлена под ружье. До конца войны Фонтэн прослужил орудийным наводчиком на крейсере. А потом с морем пришлось распрощаться навсегда: ранение, полученное в одном из боев, пошатнуло здоровье, и Луи списали на берег. Его не брали даже матросом на суда местных марсельских линий. Тогда он, не желая расставаться с морем, стал докером.

Когда в Испании вспыхнул мятеж франкистских генералов и против республики началась итало-германская агрессия, старшие товарищи из профсоюза докеров поручили Фонтэну важное дело. В порту Луи возглавлял одну из бригад грузчиков, поэтому знал многих членов экипажей судов, заходивших в марсельскую гавань. Ему были известны все закоулки порта, все кабачки и тайные притоны. Половина портовых рабочих и служащих была в приятельских отношениях с общительным, любящим шутку Луи: А потому ему не стоило больших хлопот прятать от полицейских ищеек прибывающих в Марсель добровольцев, чтобы затем с помощью знакомых матросов и боцманов тайно переправлять их в трюмы кораблей, уходивших в Испанию.

В Лозанне Фонтэн вышел из вагона на перрон. Набив табаком свою трубочку, прикурил и с дорожным чемоданчиком стал подниматься по бесчисленным лестницам, которые вели в верхнюю часть города. Там находились гостиница «Централь-Бельвю», где проживал теперь Ришар-Шардон, а неподалеку – отель, в котором Луи заказал номер.

Резко зазвонил телефон. Леонид снял трубку. Послышался хрипловатый голос:

– Мсье Шардон? Добрый день! Вам привет от вашего Папаши. Да, я только что прибыл, уже устроился в гостинице.

Через четверть часа они встретились в условленном месте.

В отглаженном шевиотовом костюме, с торчащей изо рта трубочкой под рыжевато-прокуренными усами Луи был похож на зажиточного крестьянина, приехавшего в город повеселиться.

Рокотов решил, что сейчас пора посвятить Фонтана в замысел операции, и рассказал ему все, что имел право рассказать.

– Сегодня я приступаю к проверке Зигфрида, – закончил Леонид. – Сперва нужно убедиться, все ли в порядке в этом звене цепочки, а потом подумаем, как действовать дальше.

– Вы предварительно позвоните Кинкелю или пойдете к нему без предупреждения? – спросил Фонтэн, взглянув снизу в худое лицо товарища.

– Ни то, ни другое. Я хочу сначала понаблюдать за самой виллой и ее хозяевами. Кто входит туда, кто выходит. Так сказать, ознакомиться с обстановкой. Осторожность не помешает.

Дом Кинкелей Леонид нашел по номеру на воротах и их фамилии на почтовом ящике с висячим замочком. Дача эта мало чем отличалась от соседних владений. Вилла в два этажа, насколько можно было разглядеть с улицы через решетчатые ворота и калитку, стояла в большом старом саду, ее белые стены наполовину прикрыты кустами, кронами буков и елей; перед фасадом кусты роз и еще какие-то цветы; между деревьями посыпанные гравием дорожки, зеленые полянки; от гаража к воротам ведет асфальтированный выезд. Двухметровый кирпичный забор скрывал остальную часть территории, и Леонид не мог определить, есть ли сейчас кто-нибудь на участке или хозяева в доме.

Рокотов прошел мимо ворот с видом человека, отыскивающего нужный адрес. И успел многое заметить: влажный след от автомобильных шин за воротами на асфальте, не запертый на замок гараж, пустой почтовый ящик, без газет и писем, – значит, кто-то из супругов или оба сейчас дома.

Он прошелся по пустынной улочке, вдоль таких же кирпичных оград с виллами, посматривая вокруг и думая о том, где бы отыскать место, откуда удобно понаблюдать за домом Кинкелей. Разумеется, исподволь. Ходить взад-вперед не годится.

Кое-где на улице у оград стояли автомобили – их владельцы, очевидно, заехали сюда ненадолго. Машина! Вот замечательное укрытие! Нужно такси.

Минут через двадцать Леонид подкатил в «Пежо» к вилле, расположенной против дома Кинкелей. Остановив машину так, чтобы видны были сквозь стекло калитка и решетчатые ворота этого дома, он сказал шоферу, что хочет подождать приятеля, который обещал быть здесь через полчаса.

– Как вам будет угодно, мсье, – любезно сказал владелец такси и, достав очки, принялся читать вечернюю газету.

А Леонид с рассеянным видом уставшего человека рассматривал купленный по пути иллюстрированный журнал. Людей на улице почти не было, а те, что проходили, не обращали ни малейшего внимания на стоявшее у обочины такси.

На участке Кинкелей, за оградой, вдруг раздались яростный лай, рычание и хрип рвущегося на привязи пса. Потом послышался успокаивающий женский голос, и все стихло. «Что там? – подумал Леонид. – Да, собака у них есть. Кажется, ньюфаундленд… Ньюфаундленд на цепи? Почему? Или теперь у них другая собака? Сколько злобы было в лае – кто-то дразнил? Не свои же. Посторонний? Гость? А голос чей? Голос женщины – не дочери же их девятилетней принадлежит этот ласковый, грудной голос. Очевидно, вышла успокоить пса хозяйка. Вера Сергеевна Кинкель, жена Герберта. Его связная. Псевдоним «Анжелика». Она русская, по отцу, но мать у нее француженка. Да, это скорее всего она…»