Семчин быстро пролистал услужливо подсунутую ему папку с личным делом «футболиста» и отрицательно мотнул головой. Бедолагу оторвали от козел и так, с голой жопой, поволокли к яме и скинули к остальным приговоренным.

— Ну что ж, господа присяжные заседатели, ваш вердикт? — громко и торжественно спросил Семчин.

Каждый из апостолов, в том числе две женщины, громко и внятно говорил: «Виновны» и, передернув затвор табельного «мини-калаша», подходил к яме.

— Ну что, капитан, не встречал этого сукина сына на Кавказе, когда с «духами» воевал? — спросил Семчин, указав Семенову на Эльмендина. — Жаль, славный был командир, боевой, замначальника милиции целого района! В рейды ходил, с бандитами боролся, а по ночам федералов резал. Не то что на два фронта — на трех хозяев сразу работал. В Воронеже целый пионерлагерь под тюрьму для украденных людей оборудовал. Смотри, как держится, орел!

Эльмендин и на самом деле держался молодцом. В то время как большинство приговоренных пытались выбраться из ямы, чуть ли не зубами вцепляясь в землю, он стоял с гордо поднятой головой и с ненавистью смотрел на апостолов.

И только побледнел за секунду до того, как Семенов всадил в его красивое лицо обойму своего «мини-калаша».

Яму с казненными зарыли. Над ней врыли столб с емкой надписью на дощечке: «Нежелательные элементы. Казнены по законам Чрезвычайного Положения и списком имен».

Из-за дверей бара раздавалось дружное ржание.

— Вот тебе и пожалуйста, — удивился Семенов. — Новое дело, народ гуляет…

Он тихонько приоткрыл дверь и сквозь хохот услышал мощный бас Васи Стрельцова.

— Приезжает, значица, мужик из Рязани в Москву. На электричке, значица, приезжает. А в Москве только-только «чрезвычайку» объявили: везде патрули, проверки, ну и остальная фигня. Во-о-о-т. Ну, выходит он на площадь трех вокзалов, ловит «тачку». Собирается сесть на переднее сиденье, ну а водила ему так вежливо, мол, извиняйте, не могли бы вы на заднее сиденье устроиться.

Ну, мужику че, ему не один ли хрен… Садится сзади. Видит, у водилы на передней сидушке целый арсенал: «калаш» лежит, винтовка снайперская, пара гранат. Мужик наш, конечно, в полной непонятке, думает: «Ну все, хана, к бандитам московским попал».

А таксер так вежливо разговор поддерживает, о погоде, о видах на урожай. И вдруг как даст по тормозам, «калаш» хватает и давай в окно шмалять.

Наш мужик побледнел, чуть на пол не свалился, а водила аккуратненько так автоматик отложил, блокнотик достал, на часики посмотрел, запись сделал. Мужик смотрит, а у дома трупешник свежий, «чурка» какой-то оттопыривается.

Едут дальше, таксер как ни в чем не бывало про дороги треплется, про гаишников злых. Вдруг — бац, опять по тормозам — снайперскую винтовку хватает, целится — стреляет. С балкона многоэтажки еще какой-то абрек падает. Опять блокнотик, время записывает. В-о-о-от. Ну, наш рязанец осмелел, спрашивает, мол, че это вы, охренели? Посреди бела дня в людей пуляете. А таксист отвечает:

— Это, брат, не люди, а «чурки», у нас от военного коменданта на их отстрел лицензия имеется.

— А оружие?

— Нам его на Лубянке выдают, вот разрешение.

Ну, рязанец, конечно, полностью обалдевает, спрашивает:

— А что, только таксистам их отстреливать можно?

— Нет, почему таксистам? Любой русский человек с нормальными документами может лицензию получить. Да хоть ты.

— Тогда давай, жми на Лубянку.

В-о-о-от. Ну, значица, приезжают «куда надо», где памятник Лужкову стоит, заходит наш мужик, боится, конечно. А там его с распростертыми объятиями встречают, едва проверив паспорт, лицензию ему выписывают, в оружейку заводят. Во что пальцем ни тыкнет, все выдают: «калаш», снайперку, базуку даже.

Вот выходит он, как Рэмбо, весь оружием увешан, едва на ногах держится, думает, ну ща я «черным» задам, ну я им все припомню… А «черных» нет. Ну трупы еще кое-где валяются, а живых не видно.

Целый день бродил по Москве, вспотел весь, а стрелять не в кого. Тут его осеняет: «Елы-палы, так их на рынке искать надо. В Рязани на рынках их видимо-невидимо, значит, в Москве и подавно».

И точно, приходит на «Лужу», а там их как собак нерезаных. Хватает базуку и по ним хлобысть! Гранату кидает: бабах! Из автомата: та-та-та-та!

Вдруг вокруг мигалки загораются, машины ментовские визжат, к мужику нашему спецназовцы летят, ласты ему вяжут. Он орать, мол, пустите, бля, у меня же лицензия!

— Какая, на хрен, лицензия! Кто тебе, урод, в заповеднике охотиться разрешил?!!

Бар опять взорвался хохотом. Тофик Абрамян в восторге стучал кулаком по стойке бара и, чуть не плача от смеха, повторял:

— Нет, ну надо же, в заповеднике, ха-ха-ха, охотиться, гы-гы-гы…

— Вечно вы, Василий Петрович, анекдоты бородатые травите, — сказал Семенов, подходя к стойке. — Да еще, — он взглянул на часы, — за полминуты до планерки. Я этот анекдот еще в прошлом веке слышал, до «чрезвычайки». Ну ладно, коллеги, давайте работать, давайте на вечерню. Если сегодня быстро успеем, я вам такой анекдотец расскажу!…

Лепила, он же майор Фрязин, снял очки и закончил доклад уже без бумажки:

— В целом состояние дел на Поездке считаю нормальным, опасность эпидемии педикулеза, конечно, есть, но не стоит поднимать паники, это не холера.

— Прошу задавать вопросы Лепи… ээээ… майору Фрязину, — предложил Семенов.

— Доктор, а в вагоне у «венеричек» на самом деле все венерические? — серьезным голосом спросил Стрельцов. Апостолы захохотали.

— Коллеги, давайте будем серьезней! — сказал Семенов. — Вопрос медицины в Поездке весьма серьезный. Мы ведь в какой-то мере ответственны за физическое состояние контингента, а оно отнюдь не радует. Доктор, скажите, что показал последний анализ мочи в «наркоманском» вагоне.

— Ничего определенного, — ответил Фрязин. — Ни в одном анализе нет признаков наркотических средств. Да и моча какая-то странная, одинаковая…

— Мне кажется, наша операция по забору мочи у контингента не оправдалась, — вставил Стрельцов. — Как, не знаю, но контингент все-таки мочу подменил, потому пробы ничего и не показали. Наркота в Поездке есть, и ее много, очень много. Только за один «шмон» мы пять тайников с «белым» и шприцами обнаружили, и у многих следы недавних инъекций. Предлагаю сделать большой «шмон» с полным выводом контингента из Поездка.

Семенов кивнул:

— Думаю, возражающих не будет и вопросов доктору тоже. Вы свободны, товарищ майор, я к вам зайду сегодня часиков в одиннадцать.

Лепила закончил слушать спину Семенова, снял дужки стетоскопа и принялся что-то записывать в журнале.

— Ну что, доктор?

— Все нормально. Легкие в норме, а вот давление меня несколько тревожит. Отдыхать вам надо чаще.

— Куда уж чаще! Сплю как сурок и отоспаться не могу. Даже твои таблетки не помогают. День еще продержался кое-как, а на второй опять на ходу засыпаю. Что скажешь о моей болезни?

— Болезнь, конечно, интересная и, возможно, тут дело больше в психологическом аспекте, нежели физическом. Работа-то у вас ого-го! Нервная! Я же врач, я знаю. Нам, врачам, тоже приходится делать человеку больно, чтобы потом ему сделалось легче. А вам приходится лечить общество, и не всегда обходится без хирургии.

— Где-то я уже эту фразу слышал, но спорить не буду.

— А вот вы говорили про сны. Мертвых часто видите?

— Бывает. Да что там, в основном мертвых и вижу.

— Может, все-таки совесть? — сказал врач и снял очки.

— Чиста у меня совесть, чиста! — резко сказал Семенов, натягивая куртку. — Я апостол! Понял?!! Я исполняю закон, и закон — моя совесть! Дай-ка, лепила, мне еще твоих таблеток, а то засну на ходу.

Когда великий Данте писал свою бессмертную «Божественную комедию», он даже и не подозревал, что этот по сути политический памфлет через многие годы будет восприниматься потомками как… конкретный путеводитель по преисподней. По аду.