— А у тебя? — тихо сказал Семенов. — Или напомнить, как ты с голой жопой ноги нам целовал или как ты кричал, что сам из ментов бывших…

— Убью! — взвизгнул урка, выхватил с пояса нож и кинулся на сцену.

Очередь показалась оглушительной. Урка застыл на месте и удивленно обернулся.

Тот самый казак в белой папахе держал пулемет у бедра.

— Слышь, казак Клюв. Ты знаешь, почему я стреляю в стену, а не в потолок, как в кино? Потолка и крыши жалко, перекрывать замучаешься. Так вот, ради тебя я могу пожертвовать сценой и продырявить ее вместе с тобой, если вы сейчас же не уберете свои ножи. Быстро, давайте бросайте их под лавки.

Урки неохотно побросали ножи.

— Теперь говори, — предложил атаман. — Если хочешь что-то предъявить, предъявляй. Но чтобы беспредела не было. Здесь суд, понял? Здесь честный суд, и все будет честно! И не забудь, я тоже немного мент, полицейские — те же менты.

— Тоже мне, законники, — процедил урка. — Ладно, предъявляю! Этот мент убивал наших братьев, он должен ответить.

— Но его судили «крестники» с Поездков, — возразил секретарь, — и они признали апостола Семенова невиновным.

— А мне плевать, он убивал моих друзей, а не их. Он должен ответить.

Вдруг поднялся один из стариков:

— Казаки хутора «Разгуляй» — такие же равноправные казаки, как и мы все. И могут требовать от казачьего круга справедливости. Что говорит в этом случае закон?

Секретарь полистал свой гроссбух.

— В случае, если предъявивший не удовлетворен решением круга, он может вызвать обидчика на честный бой. Обидчик может отказаться, и никто не в праве его будет осудить.

— Я согласен! — громко сказал Семенов. — Стреляемся! Хоть сейчас!

— Ой! — раздалось с заднего ряда.

Все обернулись, медсестричка Маруся закрыла лицо платком и выбежала из зала.

— Молодец, апостол! — крикнул танкист. — Задай этому уроду!

— Что ж, — улыбнулся рыжей пастью урка. — Завтра поутру и начнем. Только никаких «стреляемся», бьемся, как мужчины, на ножах…

— Нет! — раздалось откуда-то из середины зала, и Семенов с удивлением увидел поднимающегося с места доктора. — Апостол не может завтра драться на ножах, он еще сильно болен, он на ногах-то еле держится…

Старики посовещались:

— Ровно через неделю на казачьем кругу. Драться на ножах до смерти.

— Любо!

Семенов скинул кеды, постанывая, стянул комбинезон и забрался под колючее одеяло. Эх, если бы не ноги, он бы с радостью сегодня же вцепился в глотку этому уроду.

Раздался скрип открываемой двери, в узкой полоске света промелькнул чей-то силуэт.

— Кто, кто здесь? — спросил Семенов, автоматически ища пистолет под подушкой.

— Тихо-тихо, це ж я, — прошептала Маруся и скользнула к нему под одеяло. — Любый мой, хороший мой. — Девушка нашла в темноте его руку, положила на свою обнаженную, тугую, как мячик, грудь и впилась в его рот горячими губами.

Танкист ввалился, как всегда, без стука. Маруся испуганно отпрянула от Семенова и тут же начала застегивать халат.

— Да ладно, ладно, не прячьтесь! Все уж знают… — хохотнул Тулин и утер пот тыльной стороной ладони, размазав еще больше масла по физиономии.

— Чего знают-то? — густо покраснев, сказала Маруся.

— Что свадьбу скоро играть будем. Бабы вон на каждом углу про ваши шуры-муры болтают.

— Бестолковые они, бабы эти, болтают ерунду разную… — пробурчала Маруся.

— Так уж и ерунду, — опять хохотнул Тулин и посерьезнел. — На, держи, как заказывал.

В ладонь Семенова опустился широкий охотничий нож с пилой у рукоятки, выполненной в виде кабаньей головы.

— Спасибо, Владимир, то что надо! — тихо сказал Семенов и начал одеваться.

— Не нравится мне все это, — сказал Тулин.

— Что именно?

— Слишком много урок наехало, чтобы на ваш бой посмотреть. И из «Разгуляя», и с остальных хуторов. Непохоже на обычный интерес. И ведут себя тихо, ни драк, ни скандалов.

— Ты, я вижу, здесь уже освоился?

— А что, нормальные люди. Живут, работают, дома строят, золотишко моют. И не нужно им ни властей, ни армии. Таежная идиллия, если бы не урки…

— Откуда их здесь столько?

— Знамо откуда — вы, апостолы, привезли на Поездках своих.

Семенов промолчал, попрыгал на месте и сделал ножом пару выпадов, проверяя, удобно ли сидит одежда, не сковывает ли движения.

— Волнуешься? — спросил танкист.

Семенов кивнул, хотя внешне он выглядел совершенно спокойным. Отойдя к окну, он резко развернулся, взмахнул рукой, и дверь задрожала от воткнувшегося в нее ножа.

— Классно! — восхитился Тулин. — Тогда я за тебя спокоен. Может, тебе сразу кинуть в него ножом и все?..

— Нет, этот прием — на самый крайний случай. Специалист от такого броска легко увернется. Будем надеяться, что этот Клюв — не специалист.

— Да, но боров-то он здоровый…

— Справимся, — сказал Семенов. — У тебя-то как дела?

— Нормально, танк завели, только маслопровод подтекает. До штаба полка никак не дозвонюсь, но в бригаду о себе доложился, там вроде как даже обрадовались.

— Как Анюта?

— Мечта поэта! — вздохнул Тулин. — Красавица, умная, ласковая. Вот судьба-то! Думал, везут в тайгу убивать, оказалось — женить. Женюсь, ей-богу, женюсь! И детишки хорошие, опять же, готовые уже, ха-ха-ха…

Семенов глянул на часы.

— Пора. Марусь, иди попрощаемся. Мало ли что. Ты же обещала, что не пойдешь смотреть. Успокойся, все будет хорошо…

Джипов и снегоходов на площади у казачьего круга заметно прибавилось. Семенов с удивлением увидел даже два вертолета на специальной площадке. Да, зажиточно живут местные казачки.

С часовни дважды ударило в колокол, и Семенов решительно вошел в круг. Казаки ободряюще зашумели: «Давай, апостол, вырви ему гланды»! Другая часть зрителей, в основном урки, эмоции выражала несколько по-иному: «Ментяра поганый, мы тебя все равно замочим!»

Семенов скинул ватник и остался в простой камуфляжной куртке. Нож у него был приторочен к бедру.

Толпа взревела — это появился Клюв. Он шел вразвалочку, словно боец-тяжеловес на ринг, в шикарной дохе до пят. Ступив в круг, он скинул на руки дружков доху и повел плечами.

Толпа снова взревела. Такого иконостаса увидеть приходилось не каждому. Грудь Клюва украшала красочно выполненная татуировка известной картины «Три богатыря», только у каждого богатыря на коленях сидело по обнаженной красотке. Руки Клюва обвивали змеи и драконы, а на спине красовался пятиглавый собор.

Мороз был градусов 25, и Семенов поежился от холода, представив, каково сейчас его противнику. Надо же, обнажиться решил, все дешевые понты.

— Ну, мент, готовься! Сейчас я тебя уработаю! — прошипел Клюв и начал глотать из горлышка услужливо поданной бутылки. Выпив чуть ли не треть бутылки, он отбросил пойло в сторону, выхватил из-за пояса нож и бросился на Семенова.

Семенов даже не ожидал, что все получится так легко. Он присел, выдернул нож и, когда махина Клюва была в двух шагах, резко отпрыгнул в сторону. В прыжке рубанул по широкой спине, нарушив архитектурное совершенство божьего храма. Клюв взревел, как раненый бык, развернулся и, выставив вперед руку с ножом, снова ринулся на Семенова. Семенов опять дождался, когда Клюв разгонится, неожиданно нырнул на снег и врезал шипованным ботинком под коленку врагу. Урка рухнул грудью на снег, Семенов, ни секунду не мешкая, прыгнул ему на спину, левой рукой вцепился в глазницы Клюва, вздернул голову вверх, а правой ухватил покрепче нож и рубанул по кадыку.

Толпа ахнула.

— Как овцу, — прозвучал отчетливо чей-то бас.

Семенов выпрямился, отер лезвие ножа о горсть снега, не глядя, сунул его в ножны на бедре.

— Все честно? — спросил он стариков, стоявших отдельной кучкой.

Старики кивнули. В гробовой тишине Семенов развернулся и пошел обратно в дом: