Он просыпался, как всегда, рано, тщательно брился. Потом долго листал журналы и думал, что старость — это когда молчит телефон. Когда лодку уж больше не столкнешь на воду.

…В летние дни, когда выпадало свободное время, Алексей Николаевич любил оседлать свою спортивную лодку- одиночку и погонять по Москве-реке. Эта привязанность сохранилась у него еще со студенческих лет в Ленинграде, с начала 30-х годов, когда он с однокурсниками выходил размяться на Неву. Вот и в тот летний день, 1976 года, когда случилось несчастье на даче в Архангельском, Косыгин собирался проплыть на лодке. Привычно закрепил ноги (позже это спасло его) и отчалил от мостков.

Несмотря на годы — премьеру шел уже 73-й — он был в хорошей форме. По-прежнему много ходил, даже под дождем (в Кисловодске одну из троп до сих пор называют косыгинской); во время отпуска на море заплывал подальше, два-три часа в воде считал нормой; не стеснялся выйти на волейбольную площадку, на каток… И вообще, по свидетельству его лечащего врача Анатолия Николаевича Прохорова, Косыгин был физически крепким, здоровым, спортивного склада человеком.

Следом за косыгинской лодкой-одиночкой отчалили охранники. Доктору запомнилось, как Алексей Николаевич подтрунивал над ними: «Смотрите-ка, молодые, крепкие ребята, гребут — все в поту и в мыле, но никак не могут угнаться за мной. Я-то ведь уже в годах». А через несколько минут, совершенно неожиданно для тех, кто плыл во второй лодке и смотрел с берега, косыгинская одиночка перевернулась. Алексей Николаевич потерял сознание и ушел под воду…

«До самого последнего момента я все помнил, — рассказывал он позже доктору Прохорову. — Вот самолет летит — вижу. Шум доносится — слышу, а потом вдруг шум исчез. Я еще успел подумать — почему самолет вижу, а шума нет? И все — дальше ничего не помню».

Тот день в мельчайших подробностях помнит внучка Косыгина, Татьяна Джерменовна.

— Я как раз прилетела из отпуска и поехала на дачу в Архангельское к Алексею Николаевичу, — рассказывала она мне. — Ждали его после лодочной прогулки к чаю и вдруг внизу, у реки, шум. суета: «Косыгин захлебнулся!» Спас его один из охранников — Николай Егоров. Вызвали «Скорую» и рванули в Красногорск — там ближайшая больница, точнее, госпиталь. Военные врачи вытаскивали Алексея Николаевича с того света, спасибо им.

Можно представить, что переживала совсем молоденькая девушка, когда видела своего деда Лешу без сознания. Вокруг него хлопотали доктора, а самый близкий ему человек, дочь, еще ничего о несчастье не знала — она с мужем отдыхала в Юрмале. Таня позвонила маме, рассказала, что произошло. Людмила Алексеевна и Джермен Михайлович прилетели ближайшим рейсом. Косыгина уже перевели в кремлевскую больницу, он постепенно приходил в себя и, как запомнилось Татьяне, все называл какие-то цифры. Хозяйственные расчеты не оставляли его даже в те дни.

Выйдя из больницы, Алексей Николаевич пригласил своих спасителей на обед. Он старался держаться бодро, но было видно: ЧП не прошло бесследно… Несмотря на это, премьер работал в прежнем режиме. Осенью 1979 года, как зафиксировано в рабочем дневнике Косыгина, его догнал сильный инфаркт. После двух месяцев больницы и санатория он вернулся в свой кабинет в Кремле.

«Однажды, обдумав и подписав какой-то документ по здравоохранению, Косыгин странно посмотрел на меня долгим взглядом и начал беседу на неожиданную тему, — вспоминает Николай Константинович Байбаков. — Он любил иногда поговорить на отвлеченные темы, вероятно, чтобы снять напряжение. На сей раз после длительной паузы он вдруг спросил:

— Скажи, а ты был на том свете?

Мне стало чуть-чуть жутковато, и я ответил, что не был, да и не хотел бы там оказаться.

— А я там был, — с грустноватой ноткой отозвался Алексей Николаевич и, глядя перед собой отрешенно, добавил:

— Там очень неуютно…»

Почти о таком же мистическом эпизоде рассказывал мне Петр Леонтьевич Куранов:

— Секретариат Косыгина долгие годы возглавлял Алексей Кузьмич Горчаков. До войны мы оба жили в Щелково, там близко познакомились и подружились. В отличие от своего шефа, всегда подтянутого и стройного, Горчаков был от природы полным человеком. То ли в шутку, то ли всерьез Алексей Николаевич не раз говорил ему: «Мне неловко ходить рядом с тобой». Горчаков мне признавался, что старается сбросить вес, но не может. Он погиб в автомобильной катастрофе, возвращаясь с работы на дачу по Успенскому шоссе. Лобовое столкновение… Косыгин приехал на поминки к своему тезке.

Прошло несколько месяцев после похорон. По звонку Косыгина в его кабинет вошла одна из сотрудниц секретариата.

— Позовите ко мне Горчакова, — сказал Косыгин. И только увидев, как переменилось лицо женщины, спохватился: — Извините. Можете быть свободны.

Можно представить, как, обрастая «подробностями», клубились такие эпизоды по курилкам и кабинетам совминовского корпуса в Кремле, вырывались за кремлевские стены. Смерть Косыгина, уверен Байбаков, была ускорена и внешними факторами, обострением отношений с Брежневым, Черненко, Тихоновым.

— Знаешь, Владимир, — сказал как-то Косыгин своему заместителю Владимиру Николаевичу Новикову, — меня эти «украинцы» все равно сожрут.

«Украинцами» он называл Брежнева и Тихонова, давних приятелей по Днепропетровску. «Сжирали» премьера они планомерно, хотя генсек отлично знал, что Председатель Совмина никогда не проявлял интереса к руководящей партийной деятельности.

«Роковую роль, на мой взгляд, в ухудшении отношений между Брежневым и Косыгиным сыграл Н. А. Тихонов, — утверждает Новиков. — С 1974 года Брежнев начал болеть, уже через год недуг стал резко прогрессировать. У него явно развивалась подозрительность, и Тихонов умело направлял ее против Косыгина, стремился вбить клин между ними. Это ему удалось, и с 1975-го их взаимоотношения стали ухудшаться. Тихонов без конца докладывал Брежневу о тех или иных, большей частью надуманных ошибках Алексея Николаевича. В оппозицию Косыгину он стремился втянуть и остальных его заместителей. Например, мне он говорил:

— Знаешь, ведь мы в Совмине простые пешки, даже не имеем права подписать незначительное распоряжение. Вся власть у председателя и его заместителя Дымшица, который располагает материальными ресурсами.

Я не соглашался, говорил, что у меня власти хватает. Я подписываю протоколы совещаний, которые провожу, и не знаю случая, чтобы их не исполняли. Из-за того, что я всегда поддерживал Алексея Николаевича, у меня обострились отношения с Тихоновым».

Деликатнейший человек Борис Федорович Братченко высказался с шахтерской прямотой: «Тихонов подло относился к Косыгину и ускорил его отставку».

…Четвертого октября в автомобильной катастрофе под Минском погиб Петр Миронович Машеров, первый секретарь ЦК компартии Белоруссии. Под некрологом, опубликованным 7 октября, подписи всех членов Политбюро. Здесь в последний раз в одной «связке» после А. П. Кириленко и перед Д. А. Кунаевым появилось имя Косыгина.

В это время после второго инфаркта Алексей Николаевич лежал в клинике на Мичуринском проспекте. «Для всех подобных больных вероятность летального исхода достаточно высока, а у него, после двух тяжелейших инфарктов миокарда, это могло случиться в любой момент, — рассказывал доктор Прохоров. — Но ведь все индивидуально, и мы предпринимали усилия, чтобы уменьшить эту вероятность. Понемногу он стал поправляться, ему были даже разрешены прогулки по территории больницы».

Постепенно Косыгин возвращался к делам. Как всегда, очень внимательно смотрел газеты. Подчеркнул заметку о праздновании в Хельсинки 80-летия Урхо Кекконена, президента Финляндии. Их связывали давние, очень добрые отношения. Поздравлять Кекконена Москва послала Василия Кузнецова, в то время первого заместителя Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Урхо Кекконен «просил делегацию передать сердечные поздравления Л. И. Брежневу, А. Н. Косыгину, всем советским руководителям». Эти несколько строк в официальной тассовской заметке не смел вычеркнуть ни один редактор — они согрели последние дни Косыгина.