Из Чиатуры Косыгин поехал в одной машине с Шеварднадзе и Медзмариашвили. Министра посадили впереди, рядом с водителем, так что Нодари пришлось всю дорогу вертеть головой, отвечая на вопросы Косыгина. За разговором он и не заметил, как машину внезапно окутал густой мрак, который с трудом пробивали фары. Косыгин обеспокоенно спросил, что случилось. Шеварднадзе объяснил: здесь, у Зестафонского завода ферросплавов, всегда так. От ядовитых выбросов страдают и рабочие, и горожане, и жители соседних районов, куда ветер доносит смог.

Возможно, Эдуард Амвросиевич специально выбрал такой маршрут, рассчитывая обратить внимание премьера на экологические проблемы этого промышленного района. Мол, увидит своими глазами, пусть и из машины, потом легче будет просить средства на реконструкцию. Шеварднадзе плохо знал Косыгина. Алексей Николаевич потребовал немедленно свернуть к заводу. Там, не заходя в контору, а только попросив найти директора, направился в плавильный цех. Пролеты были окутаны клубами пыли, дыма и гари.

— Как же вы здесь работаете? — удивленно воскликнул премьер, обращаясь к плавильщикам. — Покажите кто-нибудь установки пылеулавливания и фильтрации воздуха.

В допотопном хозяйстве их просто не оказалось. Тем временем доложили: директора на месте нет, уехал на охоту. Шеварднадзе, похоже, уже жалел о своей затее, предлагал ехать дальше, но Косыгин предложил пройтись по заводу. Зашли в рабочие бытовки, столовую, медпункт, баню. Премьер все больше мрачнел. Все здесь свидетельствовало о многолетнем глубоком безразличии начальства к своему делу.

После Зестафони «отдых» продолжился в цехах Кутаисского автозавода и на шахтах в Ткварчели…

Вернувшись в Москву, Косыгин распорядился оперативно разработать план обновления Зестафонского завода, подобрать нового директора. Деньги на реконструкцию, валюту на приобретение современных систем очистки выделил Совмин СССР. А вести стройку пришлось Нодари Медзмариашвили, человеку, который прошел свои университеты в Донбассе, где мы когда-то впервые встретились. За год с небольшим завод перешел на новую технологию.

Нодари в очередной раз приехал в Зестафони, когда там пускали цех пылеулавливания с английскими фильтрами. Завод работал на полную мощность. Над заводскими трубами в чистом небе едва угадывались прозрачные дымки. Новый директор Гурам Кашакашвили крепко пожал руку министру. А на следующий день он неожиданно позвонил Нодари в Тбилиси:

— Ты знаешь, дорогой, собрались у проходной люди, волнуются: «Вы что — остановили завод?» Что мне им сказать от тебя лично?

— Скажи, чтобы хорошенько поливали розы… И вспоминали Алексея Николаевича Косыгина.

Можно набрать десятки таких сюжетов — за каждым из них будет дело: новые фабрики в городах, ориентированных прежде только на мужской труд — в Южноуральске и Шахтах, Усть-Каменогорске и дальневосточном Артеме; новая техника, облегчающая условия труда, и даже уникальный исторический музей.

О крепости-герое Бресте известно всем. Многие, возможно, бывали там, на месте ожесточенных боев, где окруженный гарнизон летом сорок первого года, когда фронт откатился далеко на восток, держал героическую оборону и не сдавался. Но есть в Белоруссии еще один музей, «Берестье». Это древняя славянская крепость, белорусская Троя. Ее открыл белорусский археолог, профессор Петр Федорович Лысенко, а спас — Алексей Николаевич Косыгин. Над уникальными раскопками надо было срочно поднять крышу, для этого требовалось найти полтора миллиона рублей. Но никто в Белоруссии этих денег для музея не давал.

Ранней зимой 1975 года Лысенко оказался в Пицунде. В это время, писала позже «Литературная газета», там отдыхал «знаменитый и, может быть, самый человечный из кремлевских владык — Алексей Николаевич Косыгин. Его фигуру можно было увидеть у моря, на берегу которого звенели длинными иглами пинии и шелестели покрытые снегом кипарисы.

Лысенко понял, что это его последний шанс, и храбро отправился к Косыгину».

Вообще-то насчет храбрости коллега немного преувеличил. Гражданам, отдыхавшим в Пицунде, Кисловодске или на Волге, вовсе не надо было прорываться к своему премьеру. Он не отгораживался от людей и потому предпочитал не виллы за высокими заборами, недоступные для простых смертных, а общие корпуса. Часто отпускники, узнав Косыгина, подходили поздороваться, просили разрешения вместе сфотографироваться, иногда обращались с какими-то просьбами. Охрана Косыгина, его референты давно привыкли к этой манере и не оттесняли людей.

За день до отъезда из Пицунды археолог Лысенко получил ответ: решение вопроса поручено председателю Совмина Белоруссии Т. Я. Киселеву и министру культуры СССР П. Н. Демичеву. Так было спасено Берестье, открыт уникальный музей, в котором с тех пор побывало свыше двух с половиной миллионов посетителей.

15 августа 1979 года Алексей Николаевич вышел после отпуска на работу. В этот же день он провел заседание Президиума Совета Министров, вечером готовился к Политбюро. Что в отпуске, что после — для него все дни были труженические, отданные работе на общую пользу. Рассмотрение проектов плана на 1980 год — эта тема повторяется на каждом заседании — с подробным анализом по министерствам и республикам; отдельными пунктами — программа строительства АЭС на 1981–1985 годы и на период до 1990 года и о развитии мощностей по производству оборудования и материалов для этих электростанций; об утверждении технического проекта на строительство Богучанской гидроэлектростанции на реке Ангаре (после перестройки она стала недостройкой); встречи с министрами, учеными, руководителями республик и областей; переговоры, совещания о развитии угольной промышленности Украины и Кузбасса…

Десятого сентября Косыгин прилетел с официальным визитом в столицу Эфиопии Аддис-Абебу. Переговоры с председателем Временного военного административного совета и Совета Министров Социалистической Эфиопии Менгисту Хайле Мариамом, положенные по такому случаю высокие слова об успешном развитии сотрудничества во всех областях. Это — официально. А неофициально, на встрече в советском посольстве, Косыгин говорит откровенно:

«Мы с Эфиопией работаем в одном направлении — мы продаем или строим, а отсюда к нам пока не поступает ничего. Нам надо найти все-таки какие-то возможности. Эфиопия очень большая страна и, очевидно, здесь есть много полезных ископаемых, которыми они могли бы торговать, товарооборот организовать. Но эти вопросы следует хорошо продумать, и вам тоже». (Цитируется по «Дневнику работы Алексея Николаевича Косыгина (1979 год)».)

Семнадцатого сентября Косыгин вернулся в Москву, а на следующий день его принял Брежнев. «В 11 час. 45 мин. Алексей Николаевич был у Л. И. Брежнева, — говорится в том же «Дневнике», — информировал, в частности, Л. И. Брежнева о результатах поездки в Эфиопию и Южный Йемен».

Эта была едва ли не единственная за год встреча с глазу на глаз генсека и премьера. Разумеется, они встречались на Политбюро, совещаниях, но прием у Брежнева в «Дневнике» зафиксирован только один. Два-три раза говорили по телефону. Чаще других из ЦК Косыгину звонил Суслов. По количеству звонков Председателю Совмина второй человек на Старой площади — абсолютный рекордсмен.

17 октября Косыгин провожал в аэропорт президента Сирийской Арабской Республики Хафеза Асада — между ними после памятного дипломатического курьеза сложились очень добрые отношения. Дальше цитирую уже известный нам «Дневник».

«Из аэропорта Алексей Николаевич, почувствовав недомогание, поехал на дачу. Из машины он позвонил Б. Т. Бацанову и сказал, что сегодня на работе не будет, так как чувствует себя неважно.

На даче он жаловался на боли в области лопатки. Думали, что его продуло. Приезжал А. Н. Прохоров, предлагал сделать электрокардиограмму, но Алексей Николаевич отказался. Боли продолжались, и в конце концов Алексей Николаевич решил поехать в больницу на Мичуринском проспекте. По пути в больницу боли еще усилились, и находившийся с ним в машине Е. С. Карасев предложил Алексею Николаевичу таблетку валидола. После этого стало полегче. Алексей Николаевич сам вышел из машины, поднялся на лифте на пятый этаж, прошел до своей палаты, где уже находились врачи. Ему немедленно сделали кардиограмму, которая показала острое заболевание».