«Посмотрите внимательно. Эти перчатки выпускают за рубежом специально для строителей-монтажников. Они очень удобны для работы — эластичны, мягки и прочны. По данным строительных фирм, использование таких перчаток со всеми пальцами позволяет существенно сократить травматизм и намного повысить производительность труда рабочих».

Демонстрация монтажных перчаток закончилась деловым поручением: наладить их производство у нас, если потребуется помощь, доложить лично ему, Косыгину.

…Когда Косыгин позвонил министру угольной промышленности СССР, Борис Федорович Братченко вел коллегию. Разумеется, его тут же позвали из зала коллегии. Он поднялся в свой кабинет, взял трубку первой «вертушки». Алексей Николаевич сказал, что вместе с замами обсуждает перспективы угольной промышленности и хотел бы послушать мнение министра и ряда руководителей, приглашенных с мест: «А потом продолжите коллегию».

Братченко пригласил с собой первого заместителя Графова, министра угольной промышленности Украины Худосовцева, руководителей крупнейших комбинатов — Романова (Кузбасс), Тарадайко (Донбасс), Щадова (Восточная Сибирь), еще нескольких товарищей.

В кабинете Косыгина были его замы — Дымшиц, Лесечко, Мартынов… Косыгин попросил Братченко рассказать о положении в отрасли. Потом задавал вопросы его спутникам.

— Алексей Николаевич всех очень внимательно слушал, — вспоминает Михаил Иванович Щадов, — никого не перебивал. Вопросы и он, и его заместители задавали по существу дела, интересовались проблемами: и нынешними, и перспективными. До этого Щадов видел премьера в Иркутске. Там все судачили, как обкомовские начальники, приехав поутру в гостиницу, не застали Председателя Совета Министров. А он, ускользнув даже от охраны, походил по набережной Ангары. «Наш мужик», — подумал тогда Щадов.

Дошла очередь до угольной промышленности Восточной Сибири. Косыгин задал несколько вопросов о добыче, послушал ответы Щадова и вдруг потребовал объяснить, почему он дает «такой плохой уголь».

— Я был в Братске, видел, какой дым валит из труб электростанции.

Щадов не растерялся:

— Энергетики не научились сжигать черемховский уголь. У нас его японцы покупают и говорят, что жечь такой уголь все равно, что червонцы сжигать.

Все рассмеялись.

— Вы в Сибири всю жизнь живете? — поинтересовался премьер.

— Он у нас коренной сибиряк, — поспешил представить начальника комбината Братченко. — Добывал слюду, теперь — уголь. Всю Восточную Сибирь прошел.

Настроение Косыгина заметно переменилось. Редко оказывался в этом кабинете человек, который мог бы напомнить ему о местах, по которым бродила его юность. Он спрашивал о Киренске, Бодайбо — сильно ли они изменились? Кого из давних знакомых Косыгина знает Щадов? Видно, этот диалог растрогал Алексея Николаевича и он сам спросил, не надо ли помочь комбинату. Щадов тут же перечислил: нужны бульдозеры, тяжелые самосвалы…

— А еще что? — спрашивал премьер.

После короткой паузы, продолжавшейся, кажется, вечность, Щадов вспомнил: 400 квартир стоят без сантехники, а очередь на жилье огромная. Косыгин что-то пометил в блокноте. На следующий день Михаил Иванович собрался улетать в Иркутск. И вдруг — звонок из приемной Косыгина:

— Алексей Николаевич приглашает вас к себе.

Щадов в мельчайших подробностях помнит ту встречу. Косыгин усадил его, предложил чаю и сказал:

— Даю все, о чем говорили вчера. А к вам вот какой вопрос. Сможет увеличить «Востсибуголь» добычу? Прибавит за два года два миллиона тонн?

— По миллиону тонн в год прибавлю, можете не сомневаться.

— Когда добавите миллион, доложите. А теперь идите к Дымшицу, он вас ждет…

По нарядам с красной полосой техника шла вне очереди. Никогда в жизни Щадов не чувствовал себя таким счастливым и богатым. Запасные бульдозеры поставил на специально подготовленную площадку, обнес забором — ключ с собой носил.

Три года девятой пятилетки выдались засушливыми — 1972, 1974, 1975. Обострилось положение в легкой и пищевой промышленности, горели планы розничного товарооборота, но колоссальные средства по-прежнему вкладывались в вооружения, чтобы добиться ядерного паритета с США. В Госплане страны ситуацию определили так: «Страна стала жить не по средствам».

«Сдвиги в ассортименте все чаще стали проявляться на тех предприятиях легкой и пищевой промышленности, которым дали право самостоятельно планировать свою работу и вести хозрасчет, — вспоминает Н. К. Байбаков. — Часть прибыли увеличивалась не за счет роста эффективности производства и ресурсосбережения, а, как выяснилось, путем скрытого повышения цен на выпускаемые товары. Этот так называемый «ассортиментный хор» не учитывался в индексах ЦСУ СССР и осуществлялся ведомственным путем в обход Госплана.

Доложил мне об этом явлении начальник сводного отдела В. П. Воробьев. По его поручению этой проблемой занималась Галушкина Нина Андреевна. Когда-то она работала на производстве, затем в министерстве, была знакома с крупнейшими учеными в области пищевой индустрии. Нина Андреевна поехала на места, побывала в различных научно-исследовательских институтах, на заводах и фабриках и на основе собранного уникального материала сделала подробнейший анализ. Ее расчеты показывали, что примерно половина средств от товарооборота достигалась за счет ухудшения качества и скрытого повышения цен.

Долго и подробно мы обсуждали с Воробьевым этот вопрос, пока не пришли к заключению, что руководство страны должно знать о сложившемся положении.

— Подготовьте обстоятельный доклад! — попросил я Воробьева.

Пока готовился доклад, я ушел в отпуск. Отдыхал в доме отдыха «Сосны» под Москвой. Руководить Госпланом остался мой первый заместитель Виктор Дмитриевич Лебедев, высокообразованный инженер-экономист. Накануне ухода в отпуск я обсудил с ближайшими сотрудниками результаты анализа ситуации и дал указание В. Д. Лебедеву представить в правительство подготовленные Госпланом предложения по развитию экономики.

На закрытое заседание Президиума Совета Министров, кроме Лебедева, вызвали начальника сводного отдела Воробьева. Позвонили в «Сосны» и сказали, чтобы я тоже прибыл.

Когда Лебедев вышел на трибуну и начал зачитывать свой доклад, в котором давалась нелицеприятная оценка характера развития народного хозяйства в девятой пятилетке, Косыгин стал нервничать.

— Почему мы должны слушать Лебедева? — Недовольно хмурясь, непривычно резким тоном спросил он. — Ведь Байбаков не видел этот документ.

Я возразил, что видел этот документ и много раз, к тому же обсуждал его.

— Но ты же не подписал его? — Все еще не желая верить тяжелому смыслу доклада, как бы с надеждой обратился Косыгин ко мне.

— Я в отпуске, но с содержанием доклада согласен…

Впервые я видел, как Косыгин пытается увернуться от неприятной правды, которую невесть как и почему родило само время.

Косыгин тщательно просматривал экземпляр доклада. По всему было видно: неприятно ему читать информацию о негативных процессах в легкой и пищевой промышленности.

Нелегко было докладывать обо всем этом Лебедеву, хотя он был тверд в доказательствах и читал доклад ровным голосом. Косыгин, вздохнув, отодвинул от себя печатный экземпляр и резким тоном запретил Лебедеву продолжать доклад.

Интересна и показательна судьба этого документа. Доклад был размножен и роздан всем заместителям Косыгина, а затем, буквально на следующий день, экземпляры были у них изъяты и уничтожены. Никаких решений по докладу не принималось».

Таким запомнился эпизод Николаю Константиновичу Байбакову.

Размышляя о причинах такой реакции премьера, он пишет о том, что для Косыгина и его заместителей правда оказалась неожиданной и неприемлемой, так как противоречила всем их представлениям о социалистической экономике, которая не может «болеть» и не соответствовать привычным представлениям. Думаю, это поверхностный вывод. О болезнях социалистической экономики Косыгин знал не меньше Байбакова и, как видно из воспоминаний многих хозяйственников, ученых, политиков (В. Новиков, Л. Штроугал, Д. Гвишиани и других), откровенно обсуждал их. Причина его тревоги, по-моему, в другом. Девятую пятилетку вслед за восьмой Брежнев объявил самой лучшей. Партийный аппарат прибирал к рукам всю власть, в том числе и в экономике. (Когда-то Хрущев хотел, чтобы ЦК занимался только политикой. В 1954 году руководители Узбекистана направили в ЦК КПСС и Совет Министров СССР записку с предложениями о развитии сельского хозяйства республики. Затем Н. Мухитдинов позвонил в ЦК и спросил, получили ли предложения. В ответ услышал: «Получили. Ими будет заниматься Совет Министров, поскольку ЦК теперь хозяйственными вопросами не занимается». Увы, очень скоро ЦК снова замкнул на себя все. Структура Центрального Комитета все больше напоминала Всесоюзный хозяйственный штаб, а не орган политической партии. Обычными для обсуждений в ЦК становились чисто производственные вопросы.)