Папа, конечно, принял приглашение, и мы поехали все вместе — с нами были родственники, два мальчика лет по 10–11, а мне тогда было 18. В Ливадию приехали уже вечером, часов в 6–7. Нас поместили в две большие смежные комнаты, идеально убранные, но пустоватые, с кроватями, на которых были красивые, легкие покрывала.
Через некоторое время маму и папу пригласили поужинать к И. В. Сталину, а мы остались в комнате, из которой открывался прекрасный вид на море. Про нас, видимо, забыли, и мы втроем коротали несколько часов. Наступил вечер, а потом и ранний рассвет, я увидела на рейде, на фоне восходящего солнца, военную эскадру, к которой шел катер. Тут-то я поняла, что мы остались во дворце без родителей».
Людмилу и мальчиков вскоре отправили обратно в Муха- латку, а Косыгины действительно ушли с эскадрой и вернулись на дачу через день или два. У Клавдии Андреевны это была первая и, скорее всего, единственная встреча со Сталиным. Надо отдать ей должное: держалась она с большим достоинством и сумела заинтересовать Иосифа Виссарионовича. По горячим следам свидетельства отца и матери об этой встрече записала дочь, а позже — академик Ойзерман. Перечитывая их воспоминания, можно подробно реконструировать свидание в Ливадии.
У Сталина и его гостей было общее прошлое: Сибирь. Хозяин вспоминал о своем побеге из Туруханской ссылки, а Клавдия Андреевна и Алексей Николаевич — о своей жизни в Сибири, в Новосибирске и Киренске в 1924–1930 годах. Сталин тоже побывал в Сибири в самом конце двадцатых, с продразверсткой; вполне возможно, вспомнил Новосибирск, Омск, Барнаул…
Вообще, беседа легко переходила от одной темы к другой и Сталин спросил Клавдию Андреевну, как она представляет себе роль жены, ее место в семье, ее, так сказать, предназначение.
«Клавдия Андреевна ответила, что у нее, конечно, есть собственное представление на этот счет, но она была бы весьма признательна своему собеседнику, если бы он первым высказался по этому вопросу. Сталину, по-видимому, понравилось это замечание, и он сказал, что жена — это товарищ, подруга, любовница, хозяйка дома, воспитательница детей. На это Клавдия Андреевна заметила, что она, конечно, ни в какой мере не отрицает важности всех этих характеристик. И все же да будет позволено ей не согласиться с тем, что полагать главным в характеристике жены. Ведь главное состоит в том, что жена — это судьба».
После этих слов Сталин поднял тост за женщину, которая определила судьбу Алексея Николаевича Косыгина. Потом разговор продолжался об их жизни в Ленинграде. Клавдия Андреевна рассказывала, как в начале 30-х годов, когда Алексей Николаевич учился в Текстильном институте, она работала в Кронштадте, в плавмастерских.
— Значит, вы, Клавдия Андреевна, морячка? — спросил Сталин. И когда адмирал Октябрьский, командующий Черноморским флотом, доложил, что крейсер «Молотов» к отплытию готов, снова обратился к ней:
— Ну, что, морячка, может быть, пойдете с нами в эскадре?
Клавдия Андреевна сдержанно возразила: моряки, мол, считают недопустимым присутствие женщины на военном корабле.
«Товарищ Октябрьский, — обратился к адмиралу Сталин, — может быть, команда сделает исключение, ведь Клавдия Андреевна — морячка!» Шутка была хорошо воспринята, и мама по трапу направилась на катер, а потом перешла на крейсер «Молотов» и всю дорогу провела в кают- компании.
Во время плавания Сталин и адмирал Октябрьский беседовали с командирами, командой крейсера. Папа рассказывал, что тогда ему было поручено улучшить экипировку моряков — форму, обувь, а также позаботиться о снабжении флота продовольствием.
Вскоре в газетах появились фотографии: Сталин, адмирал Октябрьский и Косыгин с моряками Военно-Морского флота. По этому поводу мама, натура очень эмоциональная и умевшая чувствовать обстановку, сказала при мне отцу: «Знаешь, Алеша, они тебе этого приближения не простят». И как в воду смотрела! В последующие годы Алексею Николаевичу Косыгину не раз приходилось встречаться с недоброжелательным отношением к себе некоторых членов Политбюро».
«…у некоторых руководителей партии и государства, — вспоминал Д. Гвишиани, — были причины для недовольства Косыгиным. Одних настораживало то, что его на какой- то короткий период приблизил к себе Сталин. Другим не нравились некоторые поручения, которые Косыгин получал лично от Сталина, например, такая неблагодарная миссия — разобраться с привилегиями членов Политбюро — не могла не вызвать их раздражения. Как рассказывал нам Алексей Николаевич, началось с того, что однажды на заседании Политбюро Сталин учинил разнос.
— Мне прислали списки с продуктовых баз, — говорил он, — в которых указано, сколько продуктов расходуется в семьях Молотова, Кагановича, Микояна и других. Это просто возмутительно — вместе с ними кормится и охрана, и вся обслуга. Причем все воруют и никто не считает. Поручим Косыгину разобраться с этим, пусть внесет предложения, чтобы ввести жесткий лимит.
В те времена члены Политбюро, имея сравнительно невысокую зарплату, получали практически бесплатно любое количество продуктов, но после вмешательства Сталина, поручившего Косыгину навести порядок, были установлены ограничения. Недовольство же влиятельных членов Политбюро пало на голову Алексея Николаевича».
Членов ПБ вождь приструнил сам. А как быть с остальной влиятельной публикой? Своею собственной рукой Сталин написал постановление «О суде чести при Совете Министров СССР и ЦК ВКП(б)» — принято 7 апреля 1948 г. (РГАНИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 19. Л. 36–37). Создавался Суд чести «в интересах укрепления партийной и государственной дисциплины, борьбы с проявлениями разложения и антигосударственными поступками, роняющими честь и достоинство руководящих советских и партийных работников». Контингент Суда чести — министры союзных министерств и их заместители, председатели комитетов при Совете Министров СССР и их заместители, начальники главных управлений при Совете Министров СССР и их заместители, секретари ЦК компартий союзных республик, председатели Советов Министров союзных республик и министры союзных республик. Председателя и четырех членов Суда чести назначало Политбюро ЦК ВКП(б), оно направляло дело в этот суд.
В документе подробно описывается процедура рассмотрения дел и мера наказания: объявить общественное порицание обвиняемому; объявить общественный выговор; просить КПК об исключении из партии или переводе в кандидаты в члены ВКП(б); просить Совет Министров Союза ССР и ЦК ВКП (б) о снижении в должности или снятии с работы в связи с несоответствием занимаемой должности; передать дело следственным органам для направления в суд в уголовном порядке. На одном из заседаний Суда чести рассматривали дело министра пищевой промышленности Зотова и зам. министра Попова. По просьбе Косыгина там побывал Горчаков. В докладной записке он написал, что их допрашивали четыре с половиной часа, причем Зотов часто сбивался, отвечал невпопад, что вызывало смех в зале. А зал был переполнен. Как писал Горчаков, на суде присутствовали все министры и руководители центральных учреждений. «Кроме того, присутствовало 600 человек рабочих пищевой промышленности союзных республик и 200 человек рабочих пищевой промышленности г. Москвы». Зотову, рассудил Горчаков, после такого спектакля не сдобровать. И точно — в августе 1949 года его отправили в отставку. Вернулся он к своим министерским обязанностям лишь в правительстве Косыгина.
Суды чести еще продолжались, но вся эта затея уже казалась вождю ненужной. Стоит ли чикаться с порицаниями и выговорами, если сразу можно «в уголовном порядке»? Именно по такой схеме разворачивалось «ленинградское дело».
Ленинградское дело
Н. Вознесенского, первого зама Сталина в правительстве, председателя Госплана, члена Политбюро, А. Кузнецова, секретаря ЦК ВКП(б), М. Родионова, Председателя Совмина РСФСР и других (всего судили около 200 человек) обвинили в попытке антиправительственного заговора и измене Родине. Седьмого марта 1949 года ЦК ВКП(б) утвердил постановление Политбюро ЦК ВКП(б): «В связи с постановлением Совета Министров СССР от 5 марта с.г. о Госплане СССР — вывести т. Вознесенского Н. А. из состава Политбюро ЦК ВКП (б)». Следующий пункт в этом же протоколе «О т.т. Кузнецове А. А. и Родионове М. И.: «Освободить т.т. Кузнецова А. А и Родионова М. И. от обязанностей членов Оргбюро ЦК ВКП(б)».
