Я так увлеклась, что когда она внезапно обнимает меня со спины и говорит: «Вот вы и попались!», — чуть не падаю с табуретки. «Я не застала вас в каюте и решила поискать в баре. На самом деле я боялась, что вы не придете на ужин. Значит, если вы не в каюте, вы в баре. Я сразу почувствовала, что вы любите выпить».

— Откуда ты знаешь? — вскидываюсь я. Я злюсь, что она давит на меня, а от этого мне все меньше хочется видеть ее.

— Ага. Слушай, давай перейдем на «ты»! По-моему, такая обходительность ни к чему. Когда отправляешься с кем-то в долгое путешествие, и тем более собираешься быть рядом с ним и во время сна…

Не договорив, она начинает хохотать. Пытаюсь посмеяться вместе с ней. Отчасти от того, что нервничаю, отчасти от того, что виски уже действует вовсю.

— А теперь вставай, пошли ужинать.

— Еще рано. Посидите со мной, выпейте колы.

— Ты что, совсем ку-ку? — крутит она у виска и заказывает бармену два скотча. В двенадцать-то лет!

— Мне никто не говорил о вашей матери, — говорю я. (Не хочу обращаться к ней на «ты»).

— Это тайна, покрытая мраком! — заливается опять она. — Мама папу бросила. А папа покончил с собой. Папа был сто двадцать седьмым в списке тех, кого мама бросила. А он страшно переживал. Но семья — то есть Деловой центр — маму так и не простила.

— А ты простила?

— Простить мать, которая бросила ребенка, невозможно, — вдруг тихо говорит она. И, отвернувшись, прячет лицо.

— Не расстраивайся. Кто из нас не расстраивался из-за матери?

— Ты… — она запинается.

— Послушай, разве мать может любить только своего ребенка и больше никого? Допустим, в мире еще остались такие ископаемые. Но разве ты бы хотела, чтобы твоя мать была такой? По мне, так любая такая мамаша — вампир и людоед в одном. Так и норовит выпить душу своего ребенка да закусить его сердцем. Или жизнью. Матери все такие. Я, правда, не говорю про матерей, которым на все наплевать. Таких я пока не знаю.

— Думаю, что моей-то как раз на все наплевать, — говорит она дрожащим голосом. — А может, она просто безответственная. Может, просто не знает, что со мной делать. С одной стороны, ей хочется быть со мной, с другой стороны — быть на свободе. Глядя на меня, она понимает, что ей пора бы уже повзрослеть, стать ответственной, но ненавидит все это. Я ведь напоминаю ей, что она уже не ребенок и не девушка… Так что ей делается со мной плохо и грустно, вот она и сбегает.

— Ладно, пошли есть, — говорю я. — И что это за выкрутасы: виски в двенадцать лет?

— Мне хотелось тебя шокировать, — хохочет она.

— Получилось. Я в шоке. Но учти: я тоже умею шокировать.

— Не сомневаюсь, — хихикает она. — Ни капельки.

Едва подхожу к столу, сразу понимаю, что пожалею, что пришла на этот дурацкий ужин. Нас удостоили великой чести — сидеть за капитанским столом. Для меня это — ужасная неприятность, ибо на таких мероприятиях я всегда веду себя как трудный подросток, недавно вернувшийся с исправительных работ. Так будет и на этот раз.

Капитан — обычный эгоист, из тех, что всегда требует к себе максимального внимания, любви, уважения, почтения, восхищения. А мне до лампочки и его моря, и его океаны. Длинные с проседью волосы его стянуты в хвост. Серебристая борода, сто лет не ведавшая бритвы, огромные голубые глаза. Они без устали просвечивают всех вокруг, как маяки, контролируя наличие интереса к хозяину у окружающих.

Сопровождающим наследников престола приходится терпеть многое. Капитаном беды не кончаются. Я вынуждена любезничать не только с ним. Все присутствующим еще кое в чем оказана великая честь: сама Парвати Норан, богиня экрана (бывшая) почтила нас присутствием. С ней ее пожилой покровитель. Естественно, мультимиллиардер.

Не удержавшись, краснею до корней волос. Как дура. В детстве кинострадания Норан доводили меня до слез. А теперь она не принцесса. Мне даже неприятно на нее смотреть. Тем более так неожиданно. (А когда случайные встречи бывают «ожиданными»?) Может, взять себя в руки и, как все, рассыпаться в комплиментах?

Дело в том, что много лет назад, когда вышла моя первая книга, я послала ей экземпляр, подписав:

Будто сама полный ноль. Потом с огромным трудом раздобыла ее номер телефона и позвонила. Ответил какой-то секретарь, и мне пришлось унизительно объяснять ему, кто я такая и почему хочу познакомиться с Парвати Норан. Потому что я пишу ее биографию.

Ничего не вышло. Ибо самая красивая женщина Азии никогда не отвечает на звонки незнакомых людей.

Во всех своих книгах я всегда пишу (повторюсь и здесь, если уместно): обожаю биографии. Биографии читать намного интереснее, чем любую другую современную литературу с неумелыми описаниями, дурацкими намеками, глупыми проблемами и неумными (главное что авторскими!) мыслями, растянутыми на много страниц. Все эти книги — нелепое отражение нашей реальности. Что в этом хорошего?

В реальной жизни ведь некогда скучать и размышлять над описаниями и намеками — даже если хочется заниматься только этим. Жизнь бросает тебя в водоворот событий. Поэтому плохо написанные биографии бывают скучны. Если о жизни известного человека написано неудачно, о нем быстро забывают. Зато хорошо написанная биография — редкость и сокровище.

За биографию королевы Азии я все-таки взялась. Писала ее с удовольствием, хотелось, чтобы и читали ее с удовольствием. А еще хотелось выразить уважение к Норан. Книга вышла, но в результате все оказалось напрасно. Мне прозрачно намекнули, что биографию королевы кино позволено писать только писателям уровня Марио Пьюзо, как минимум.

Пока я объяснялась с секретарем во время того первого звонка, мне все время казалось, что королева подслушивает наш разговор. А сейчас мы вместе за этим столом. Дай бог, чтобы она меня по голосу не узнала.

Не узнает. Она занята только собой. В реальности она очень робкая, напряжена, кажется даже, что у нее руки отчего-то дрожат. Сжимает в пальцах сигарету. Напряжены ее губы, напряжение в ее прекрасных, огромных, как у лани, глазах. Говорит отрывисто, тихим голосом. Ее робость поначалу повергает в изумление и кажется изяществом и кокетством. Потом начинает выглядеть чрезмерной и наводит на мысль, что королева кого-то боится. От этого неловко. Она делает вид, будто гибнет от собственной слабости, но губит ею все вокруг.

Поглощаю красное вино бокал за бокалом. Хуже всего то, что девочку усадили на другом конце стола, между известным писателем и его любовником. Смотрю на нее. Там положение не лучше: малютка тоже хлещет вино. И это в двенадцать лет!

Капитан вещает:

— Родители, росшие во времена хиппи, воспитывают в своих детях чувство всеобщего равенства, способность принимать зрелые решения и совершать зрелые поступки. Моя сестра с мужем воспитывали детей именно так, и те, пока были маленькими, держались со мной неуважительно. Так было, пока им не исполнилось пятнадцать. Потом я стал для них богом. Они стали называть меня «капитан».

Рот болтуна не закрывается ни на минуту. Сотни историй, и в каждой — мораль, а еще самовосхваление. Правда, пусть лучше такие рассказы (хотя бы реальные), чем всякие моряцкие враки. Капитан заводит речь о душе: он так любит себя и так страдает от того, что мир его не замечает, что решает произвести впечатление хотя бы этой темой. К концу ужина он меня ужасно бесит.

Актриса Норан слушает капитана: она — само внимание, интерес, само воплощение страсти. Томным голосом с придыханием она то и дело произносит нечто одобрительное. «Я всегда мечтала рассказывать столь же прекрасно, как вы», — поет она капитану, окончательно лишая его способности соображать.

Почти лысый, с седыми бакенбардами, покровитель звезды являет собой красу ушедших лет. Его тонкие усики открыто заявляют: наш владелец — знаток жизни. Он наблюдает за происходящим с таким видом, с каким смотрят пошлый спектакль, однако не без удовольствия. Он весьма умен. Деловой человек. Такой всегда сумеет и денег заработать, и жизнью насладиться. Познакомился он со звездой, когда та была совсем молодой, красивой, но очень бедной. Именно он сделал из нее королеву. И, как любой творец, обожает свое творение. Все понимает. Снисходителен. Все видит, ничего не осуждает. Все знает. Знает, кстати, и то, что только так можно познать истину. Бывают ли минуты, когда у Норан кончаются силы играть богиню? Если бывают, их видит только он. И, я уверена, смотрит на это с удовольствием.