Равнодушие равнодушием, но все-таки жутковато было.

Сколько уже времени прошло, а мне ночами до сих пор еще снится, будто сдираю я с головы компресс этот вонючий, и толком ничего не разглядеть, успеваю понять только, что там нечто уродливое, кошмарное, противное… просыпаюсь с чувством отвращения к своей голове, своему лицу. Вообще к себе.

Но наяву под косынкой обнаружились явственно светлые волосы. Когда же я их два раза вымыла шампунем да высушила, то оказалась яркой золотой блондинкой. Волосы шелковистые, естественным образом вьющиеся, волнистые. Под стать какой-нибудь кинозвезде. Даже неприлично!

Смотрела я в зеркало и глазам своим не верила. И странная мысль откуда-то пришла: «Это нечестно!»

Будто чужое что-то воруешь. Но потом я себя быстренько успокоила: «Ну почему уж так? А та, кому это просто так, за здорово живешь, от родителей досталось, она что, такое везение больше моего заслужила? Я-то хоть мучилась без малого месяц, рисковала… и кстати, еще неизвестно, чем все окончится, не будет ли каких-нибудь ужасных последствий для организма… И потом, почему это непременно чужое? Может, наоборот, это – мое, истинное, мне органично свойственное, извлеченное с помощью гормонов или чего там еще из глубин моей сущности? А?»

Ровно в 07.23 утра я стащила компресс с головы. А четверть девятого уже сидела перед зеркалом с дивной золотой копной.

И в этот момент в комнату вошел Фазер, как обычно бодро провозглашая: «Доброе утро, доч…»

Споткнулся, поперхнулся, замолчал на середине фразы. Стоит, смотрит, как баран, и ничего не говорит.

– Ну что ты молчишь? Разве не красиво? – не выдержала я.

– Красиво-то красиво… но как-то даже противоестественно… будто нарисовано… точно украшение такое. Талантливо нарисовано, это правда… Но – нарисовано… Жутковато смотреть.

– Да брось ты, отец, – говорю, – красота, она и есть красота. Та самая, которая спасет мир.

Он помолчал еще немного, вдруг сказал:

– Ты похудела…

И ушел. Поехал в свой институт.

Ну да, он же ту дочку привык любить – с мышиными волосами. Про эту, новую, он еще недостаточно знает и не до конца в ней уверен.

Он был совершенно прав в одном: от желтых пилюль я похудела, и довольно сильно. Килограммов пятнадцать скинула. Поглощенная борьбой с волосами, я сама не заметила, как это случилось.

Это был явный перебор, конечно, и лицо выглядело осунувшимся, нездоровым, глаза же лихорадочно блестели. Да и сами по себе глаза… с ними произошло такое…

Они стали большие. Может быть, даже чересчур… Цвет? Как был карий, так карий и остался. Но тон стал более глубоким и бархатным. На свету глаза начинали меняться, глубина завораживающе переливалась темно-зелеными оттенками. Это золото волос отражается, играет с цветом, догадалась я.

Сильное получилось сочетание: золотое сверкание, обрамляющее оливково-карие, миндалевидные очи, в результате они тоже приобретают щемящий, волшебно-золотистый отлив.

От пристального взгляда в эти бархатные пещеры мне сделалось страшно. Наверно, действие пилюль окаянных продолжается, решила я.

Похудение было катастрофическим, я это чувствовала. Еще немного, еще чуть-чуть, и меня затянет туда, откуда нет возврата. Растаю навсегда.

А может, это и к лучшему, мелькала мысль. Нет-нет! – спорила я с собой. С этим соблазном надо бороться, пока силы есть. Неужели я напрасно мучилась столько времени? Нет, надо хоть немного пожить красивой. Попробовать, каково это. А поддаться соблазну всегда успеется. Нельзя давать ему вырасти в размерах, завладеть собой… А он ведь и так норовит… Наглый, жестокий, уверенный в неизбежности своего торжества. С узкими волчьими глазами.

«Господь с тобой, разве бывают соблазны с глазами, да еще волчьими?» – спрашивала я себя. И сама же отвечала: «Этот – именно такой».

Но в тот день реакция Фазера все же меня расстроила. Посмотрела я на свое отражение еще раз. Может, и вправду нарисованная? Сон чей-то, а не женщина.

Два дня в зеркало не заглядывала. Уже почти готова была Фазера попросить: нельзя ли достать средство, чтобы в обратную сторону процесс запустить? Впрочем, кажется, такого препарата не существует. А в таком случае зачем зря расстраиваться?

На следующий день Фазер сопел, сопел, потом говорит:

– Хорошо, что в паспорте фотография черно-белая… А то с милицией бы намучилась… А что ты подругам скажешь? Никто тебя не узнает.

– Ничего, – говорю, – во-первых, подруг, собственно, и не осталось… При нашем-то с тобой образе жизни – какие подруги могут быть? Ну Нинка еще иногда звонит… Но скоро, думаю, перестанет. Зато знаешь, какой плюс огромный? Прежние ухажеры теперь узнавать перестанут. Блеск!

– А, так вот в чем дело! Вот для чего ты это сделала…

– Ну да, – говорю, – и для этого тоже. В значительной степени…

Догадливый Фазер, ничего не скажешь… Недаром академик. Хотя мне, честно говоря, и туповатые академики встречались. Но мой не из тех, его не обманешь…

Ну, в общем, погоревала я три дня, в мерихлюндии побыла…

А на четвертый день… проснулась, смотрю – солнышко в окошко светит… подумала: черт возьми, жизнь продолжается! Побуду искусственной красавицей, нарисованной… Не для мужиков, а для самой себя. Бывают жребии и пострашней.

Но все же насчет мужиков, решила я, надо бы проверить. Убедиться. Ну так, чтобы иллюзий в будущем не питать.

Три недели я из дому почти не выходила. Заставляла себя есть побольше. На диване валялась, книжки читала. И потихоньку стала набирать вес. Щеки округлились, глаза, соответственно, чуть уменьшились – но это было только к лучшему. Стало исчезать ощущение нездешности, образ больного туберкулезом эльфа сменился обликом вполне аппетитной кареглазой блондинки. «Надо вовремя остановиться, думала я, а то перегну палку, стану опять толстушкой, хоть и с красивыми волосами».

Я же не знала тогда, что в моем случае побочный эффект пилюль окажется на удивление благотворным. Обмен веществ надолго стабилизируется, сбалансируется. И прыщи заодно тоже исчезнут. Поначалу поверить в это было трудно. Еще долго каждое утро хваталась я по привычке за дефицитный крем «Балет», собираясь замазывать уродливые красные пятна.

В то время я еще не знала, что преобразилась надолго и всерьез. Решила, надо поспешить с проверкой, пока вес оптимальный. И волосы не потускнели.

Пошла на лестничную клетку, стала соседей обзванивать. На нашем этаже никого дома не оказалось. Но зато этажом ниже, прямо под нами, дверь открыла Нонна Викторовна, жена академика Леонова, бывшего коллеги и приятеля Фазера. Теперь, правда, они совсем не общаются, по понятным причинам, но мы с его женой и сыном Володей продолжаем здороваться. И они к нам, кажется, за какой-то надобностью забегали пару лет назад. Так что шока не должно было быть. Однако Нонна Викторовна уставилась на меня широко открытыми глазами. Видно, не уверена была, кто перед ней. Наконец выдавила:

– Саша? Это ты? Я что-то…

Тут в прихожую вышел Володя. Он, кажется, с женой развелся и вернулся жить к родителям, в академическую квартиру. В последнее время я встречала его в подъезде довольно часто.

Вышел и, похоже, остолбенел. Стоит молча и смотрит во все глаза.

Я откашлялась, и говорю:

– Здравствуйте, Нонна Викторовна, здравствуй, Володя… Простите за беспокойство… Я на секундочку… У вас отвертки не найдется? А то мне батарейку надо срочно заменить…

– Отвертки… – говорит Нонна Викторовна, а сама смотрит на меня не отрываясь. Повернулась к сыну и пробормотала растерянно: – Володя, посмотри, пожалуйста, в стенном шкафу…

Тот некоторое время стоял неподвижно, глазел на меня, будто и не слышал. Потом с видимым усилием оторвался и торопливо прошел в комнату… Оттуда доносились какие-то странные звуки, точно он ронял там что-то, с шумом бросал на пол, словно торопился очень в поисках своих.

А мама его сказала:

– Ты, Саша, как-то сильно изменилась…