Мы еще посмеялись, уже просто остановиться не могли.

Хороший парень все-таки этот Чайник. Надо с ним выпить как-нибудь, думал я.

До конца дня мы с ним листали папки уперто, старались, наверстывали упущенное, тратили не больше двух минут на каждую. Так, заглянешь, почитаешь, увидишь уровень сообщений соответствующий и хрясь на стол – в архив! Так я чудесным образом уже почти достиг плановой цифры, как споткнулся на одном деле. Читаю – и глазам своим не верю!

– Слушай, – говорю я Чайнику, – здесь психиарта вербанули!

– Не может быть! – отвечает Чайник. – Ты ничего не перепутал? Или, может, опечатка? Это часто бывает. Хотят написать: психиатр, это такое старинное название профессии врача по сумасшедшим… Да ты без меня знаешь…. Ну так это запросто. Переставят две буквы местами, а народ пугается…

– На, посмотри сам, если не веришь.

Чайник схватил папку, почитал и говорит:

– Ну, это же не действующий психиарт. Это – расстрига. Теперь вот в школе преподает. И обрати внимание, это не все дело, а только третий том. Два первых, можешь не сомневаться, уже списаны в архив спецотделом. А этот к нам, видать, попал по ошибке. И теперь надо его отправить вслед за первыми. И все дела.

Вижу я, лень Чайнику спецотдел оформлять. И наверно, прав он, бессмысленно все это…

– Думаешь, списать, и все? – Я взял у него из рук папку, раскрыл, вижу: во дела-то: учетная карточка агента в папку почему-то подклеена! Вот разгильдяи-то! Так спешили, что ли? По-хорошему надо бы отдельно заактировать факт грубого нарушения правил хранения секретной документации. Но Чайник почему-то молчит: то ли не заметил, то ли лень ему связываться. И тут я вдруг, сам не знаю почему, «сфотографировал» карточку и две первые страницы дела, заложил в память, недаром же у меня в вышке всегда было «отлично» по мнемотехнике… Запомнил кличку, адрес и имя агента, звание и имя оперативника. Изобразил равнодушие, швырнул папку на архивный стол…

Почему-то мы потом долго молчали, с отвращением перебирали папки, хлопали ими по столу. И у меня вдруг опять начался приступ тоски, так все противно стало… Даже Чайник мне как-то разонравился. Да и устали мы физически. Пальцы стали отсыхать. Ну, он и уговорил меня пойти покурить. То есть постоять с ним за компанию, пока он дымить будет. И вот стояли мы вдвоем у окна на лестничной площадке седьмого этажа гастронома, смотрели вниз на унылую, засыпанную грязным снегом площадь и копошащихся внизу муравьев. Стояли и молчали, думали каждый о своем. И тут я возьми и брякни:

– Вот бы выпрыгнуть сейчас из этого окна с мини-планером и покружить над памятником Дзержинскому, потом пролететь над «Метрополем» и опуститься перед самым Мавзолеем. Представляешь, как у народа челюсти отвиснут! Сколько людей будут это всю жизнь вспоминать, детям и внукам рассказывать. И может быть, даже про Контору станут чуть-чуть иначе думать.

Сказал и сам перепугался: что я несу! Посмотрел на Чайника, увидел, как лицо его перекосилось, представил себе ясно, что в голове у него сам собой складывается рапорт. Вообразил даже, как он повторяет про себя мои слова, чтобы запомнить все как можно точнее («…вот бы выпрыгнуть из этого окна… чуть-чуть иначе думать станут…»).

– Что напрягся? Рапорт сочиняешь? – Я посмотрел Чайнику прямо в глаза и даже представил, как выну сейчас из кармана нож и воткну ему в живот. Но Чайник взгляд выдержал, не дрогнул, мысль «срочно надо рапорт писать, прямо сегодня вечером» спрятал так глубоко, что самому не достать. Засмеялся, как учили на «Белорусской», – расслабленно-беззаботно. Сказал:

– Ты что, перебрал вчера сильно?

Отвернулся, подставляя мне незащищенный бок, снова уставился в окно. Что он там интересного увидел, думаю, представляет, как я над Лубянкой парю? Так хоть бы улыбнулся тогда.

А он как раз взял и улыбнулся. Я тоже посмотрел на тоскливую серую площадь внизу и говорю:

– Почему это все бабы в Москве стали такими уродливыми?

– Зима, – серьезно ответил Чайник.

Я засмеялся. Смеялся и думал: напишет Чайник на меня рапорт или нет? По логике, должен написать, обязательно.

Но Чайник рапорта не написал. Лень, что ли, его одолела, хотя ведь всего-то пятнадцать минут работы. Но все, наверно, находились какие-то дела да случаи… Так, по крайней мере, я себе это представлял. Но это поразительное обстоятельство – что он поступил так рискованно и, в общем-то, непрофессионально – надолго выбило меня из седла. Я потом ходил сам не свой, все думал: по логике – должен же был написать! Глупость какая.

Но все эти сложные размышления были потом, а в тот вечер я приказал себе об этом забыть. Мы сухо попрощались с Чайником до следующей пятницы, когда должны были продолжить наши игры. Я шел домой и пытался избавиться от тоски, подозревая, что без серьезной выпивки не обойдется.

Но только я отпер дверь в свою квартиру, как ощутил: что-то не так. То ли звук какой-то до меня донесся, пока я в замке ключом ковырял, то ли запах я ощутил чужой, то ли просто пресловутая интуиция сработала, но только вдруг точно ударило меня что-то по надпочечникам, и адреналин хлынул в кровь. Затворил я дверь тихонечко, стою в полумраке прихожей неподвижно и слушаю. Стою и думаю: господи, хоть бы чертова интуиция меня на этот раз подвела, хоть бы оказалось, что это мои разгулявшиеся нервы виноваты и никого в квартире нет. Или пусть даже – черт с ней! – будет так, что жена раньше времени вернулась, меня не предупредив.

Минуты не простоял, как из гостиной отчетливо донеслись звуки. Кто-то там возился, шелестел газетой, что ли. В общем, никаких сомнений больше быть не могло. В квартире кто-то был, так что вариант с больными нервами отпадал. На жену тоже было мало надежды, хотя могла бы, между прочим, хоть разок озаботиться, попытаться поймать меня с поличным, как другие жены, говорят, делают. Но от моей не дождешься, клуша такая.

Я стоял, вслушивался в странные звуки из гостиной, пытаясь определить, сколько там людей и чем они, собственно, заняты. Таким вещам ведь нас тоже в вышке учили. Выходило вроде так: человек был, скорее всего, один, и он, видимо, неподвижно сидел или стоял, хрен его знает, меня, значит, поджидая. Где-то справа от двери, судя по всему. В районе журнального столика, предположительно, сидит в кресле, высчитывал я. Ну и что, Санек, делать будем, поинтересовался внутренний голос. Пистолет-то, как водится, у тебя в сейфе, на работе. А по единоборствам – кто еле-еле зачеты сдавал, а? Пренебрегал, пренебрегал физической подготовкой! Нет, просто даже интересно посмотреть, как ты выпутаешься теперь. Если, например, там вооруженный грабитель. Или какой-нибудь диверсант. Ну, это уж вряд ли, огрызнулся я. Взял с горя и снял с крючка в прихожей деревянную вешалку – ничего умнее не придумал. Сделал один осторожный шаг по направлению к гостиной, аккуратно переставляя ноги. Постоял, послушал – все то же самое, легкое шуршание доносится, и тишина.

Ну, вообще!

Сделал я еще шаг. И еще один. Дверь все ближе. Наконец, вобрав в легкие побольше воздуха, чтобы быть готовым к атаке, пододвинулся вплотную к двери. Просунул голову в проем. Увидел часть журнального столика и кресло, вернее, только его небольшую часть. И женскую ногу увидел – в черной лакированной туфле, очень стройную, с изумительным коленом – такой красоты, что из меня даже весь воздух сразу вышел. Я подумал, все, кранты, снова вдохнуть уже не удастся. Но нет, кое-как сумел. Вздохнул и смело шагнул вперед.

А дальше ничего не помню. То есть вообще, аб-со-лют-но ничего.

Я увлеклась собственным рассказом, расчувствовалась, даже не сразу заметила, что Нинка недоверчиво крутит головой.

– По-моему, Сашка, ты у меня баронесса все-таки, – говорит.

Я нахмурилась, смотрю на нее недоуменно, даже с раздражением. Что это еще за глупости такие она несет.