Я молчу, потому что молоко ненавижу – ни парное, ни кипяченое, ни в каше, ни в какао. Но бабушка поставит из него мацони в маленьких баночках, наберет горсть земляники, и будет мне десерт – почти как мороженое.

Вечером папа ведет меня в гости по соседям – там куча детей и собак, женщины сидят с платками на головах и в фартуках, пьют кофе и слушают разговоры, сложив загорелые руки под грудью, мужчины играют в нарды и курят, а бычки бросают под ноги – все равно каждое утро хозяйки начинают с выметания двора и улицы большой метлой.

Бычки мне кажутся очень соблазнительными – я пробираюсь под деревянный стол, беру один сплющенный и делаю вид, что курю – мне нравится повторять все, что делают мужчины.

Они вообще все делают такое интересное! У них лопаты, топоры, рубанки и особенно ружья, они водят машины, громко разговаривают и смеются, и еще они курят.

Женщины делают тоже много чего интересного, но их предметы – кастрюли, тазики и прищепки – можно взять в любое время, а мужские – недоступны, папа ружье даже потрогать не дает.

– Мурадович, посмотри, что твоя красавица делает!

Папа смотрит под стол и видит меня с бычком во рту.

– А ну-ка вылезай, – вытаскивает он меня оттуда и отнимает бычок. – Я в жизни ни одной папиросы не выкурил, а эта в кого пошла? Смотри, бабушка увидит – будешь все лето с курами играть.

Папа на меня никогда не сердится, называет – отрада старости.

Больше ничего интересного я не вижу – может, пойти домой? Хотя вон на крыльце спит большая хозяйская собака.

Я давно хочу с ней поиграть – она лохматая, как маленький мамонт, а у нашей Найды – шелковые гладкие волосы.

Иду к собаке и трогаю ее, она утробно рычит в полусне. Наверное, она так с детьми играет. Сажусь на собаку верхом, неожиданно та рывком вскакивает, опрокинув меня, утыкается носом в мой живот, и вдруг – ай, как больно!

Я кричу, все начинают шуметь и бегать, папа тащит меня на руках домой, бабушка причитает, и они мажут мне чем-то горючим живот.

– Ну что за ребенок, Господи, дай мне ее вырастить, ни одной такой у меня не было. – У бабушки слегка дрожат руки, и я понимаю, что я очень драгоценная. Бабушка и папа собираются везти меня в больницу.

Дальше было много дней очень интересно, потому что мы с бабушкой ходили в дальнюю дорогу до больницы и обратно.

– Укола не боишься? – поразился доктор. – Ты смотри, какая смелая, от иголок все дети орут!

– Ох, доктор, хоть вы ее напугайте, а то совсем ничего не боится, как родилась, покоя не знаю, – жалуется бабушка, но я думаю, что это она хвастается, потому что сама же недавно про меня сказала – «пятерых мальчиков стоит».

Я и сама это знаю.

Обратный путь утомляет, мы часто присаживаемся отдыхать в тени.

– Ба, возьми меня на ручки, – прошу я.

– Я тоже устала, ты меня потом понесешь? – хитро говорит бабушка.

Открываю глаза во всю ширь – я же маленькая, ну как я такую большую бабушку подниму, с ума, что ли, сошла. Но она обещает, что скоро будет вода.

Это самая холодная в мире вода из железного желобка, наверху шумят гигантские деревья с длинными листьями, они очень хорошо пахнут лекарством.

– Наберем эвкалиптов, я тебя в отваре выкупаю вечером, а то комары совсем ребенка закусали, – говорит бабушка.

Последний кусок дороги ведет мимо кладбища.

Я с интересом смотрю на камни с портретами и не понимаю, почему бабушка не разрешает их трогать.

Совсем скоро наш двор.

– Ну что, уходила бабушку? – встречает нас возле ворот соседка, чья собака меня укусила.

– Здравствуй, Сурие, – сдержанно отвечает бабушка. – Что ребенок может понимать? Куда взрослые смотрели, интересно.

– Мы-то ее привязали, но ваша сорвиголова все равно собак не боится, что значит – городской ребенок, – качает головой Сурие. – Ты в кого такая уродилась?

– Она теперь каждый день мне будет это говорить? – вполголоса ворчит бабушка и запирает ворота. – В кого уродилась! Да уж вам такая и не приснится!

Удивительно повезло моей семье, что я родилась именно у них.

У меня остались три крошечных белых шрамика на память о жизни в раю.

На меня надели темно-синий костюмчик. Шерстяной, кусачий. Я все время ерзаю и чешусь.

На костюме тонкие белые и красные полоски – по низу свитера и на рукавах.

– Как ей хорошо синее к золотым волосам! Красавица, русалочка!

– Твой глаз в твою жопу, – вполголоса бормочет бабушка, – никуда ребенка вывести нельзя, налетят как коршуны. Своих нарожайте и хвалите!

– Мама! – шепотом вскрикивает мама.

– Никто не слышал, что ты нервничаешь, – осаживает ее бабушка и прерывисто вздыхает.

Я впервые в таком странном месте.

Очень много людей, очень шумно, все с большими чемоданами, и какая-то женщина квакает непонятное по радио, а люди хватают чемоданы и бегут – все в одном направлении.

Мы с мамой, папой и бабушкой стоим возле длинного железного домика. У него огромные колеса, которые сильно пахнут – как трактор в деревне у соседа Тамаза.

Старшие говорят о чем-то своем, я у папы на руках верчу головой – мне ужасно нравятся светящиеся буквы на стене.

Мы заходим внутрь домика – а там комнатки! Папа поставил меня на пол, я немедленно побежала, потому что устала без движения – ножки затекли.

– Стой, стой! Куда! Мама, как ты ее довезешь, не знаю, ей-богу!

Меня ловят на входе в одну из маленьких комнат – там темно, и сидят какие-то незнакомые люди.

– Наше купе вот тут, – говорит папа. Свет включается, я вижу диванчики с подушками и столик у окна. Папа сажает меня на один диванчик, а второй – о, чудо! – поднимает, а под ним – яма.

Мама и бабушка складывают в эту яму наши сумки и чемоданы. Диванчик снова захлопывается.

– Не вздумай пальчик туда засунуть, – предупреждает папа.

– Мы с бабушкой здесь будем жить? – догадываюсь я.

Старшие смеются – они каждый раз смеются, стоит мне сказать хоть слово. Наверное, я специальный человек, чтобы смешить других людей. Снисходительно похохатываю.

– Вот билеты, а деньги проверила? Шукри вас встретит, ничего не бойтесь. Лекарства вроде все взяли. Чай вам дадут, а где сумка с едой?

– Идите уже, – спохватывается бабушка.

Мама с папой целуют нас, выходят из комнатки. Бабушка снимает наконец с меня жаркий свитер, башка застревает, я отбиваюсь руками, падаю с диванчика, и башка вылетает вон! Какое облегчение!

Бабушка отодвигает занавеску на окне и – о, еще чудо! – мама с папой стоят уже там!

– Они не будут с нами жить? – тревожно спрашиваю я.

– Мы сейчас поедем, – успокаивает бабушка.

Как поедем? Это же дом, а не машина! Я ездила в машине. Она пахнет так противно, что меня сразу начинает мутить, и голова кружится, и я начинаю хныкать, машину часто останавливают, дают мне воды, моют лицо. Не люблю ездить в машине – если бы не деревня, вообще бы в нее не села никогда.

Но это не машина, водителя нет. Люди ходят взад-вперед по коридорчику, может, это самолет?

Вдруг домик качнулся. Мама и папа замахали так, будто собрались оторваться от асфальта и полететь. Я оглядываюсь на бабушку, она тоже машет, значит – опасаться нечего. Мама и папа, и все это странное место со светящимися буквами, и квакающим радио – все поплыло вбок, и вскоре пропало, а вместо них, как в телевизоре, пошли другие картинки.

– Мы едем? – догадалась я.

– Едем, едем, чуку-чуку, – соглашается бабушка, вздыхает, как будто сбросила большой мешок, и обращается к Богу – это ее невидимый друг и собеседник, которого она постоянно о чем-то просит: – Отец Небесный, пусть наша дорога благополучно начнется и закончится, пусть мы с миром приедем, и пусть там, где нас ждут, все будут здоровы, и те, кого мы оставили, тоже будут здоровы. Аминь.

– Аминь, – повторяю я, потому что бабушка сказала – это слово должны сказать все, и тогда все сбудется.