За спиной неслось — кто или что, уже не важно — хрипело и взрывало мокрую гальку. Они подбежали к первому же дому, перемахнули через низенький огородный заборчик и дёрнули дверь. Тонкий крючок, на который запирался дачный дом — может, такой же фанерный, как и их барак в стационаре, — вылетел из петли.

Шорох, шум, им навстречу выскочила бабушка в белой ночной рубашке со свечкой в руках.

— Девочки?

— Только не пугайтесь! — предупредила Маша, спиной прижалась к двери, и тут же в неё ударило, как тараном.

Как выдержала фанерная дверь, она не знала. Может, чудо, и боги вправду так любят курсантов, как поётся об этом в их песнях. Но больше ударов не последовало.

— Ох, лишенько, — прошептала бабушка, крестясь непослушными пальцами. — Что за ироды детей гоняют ночью по лесу. Ох, мой разум…

— Если бы кое-кто в него фонариком не светил! — выдохнула Сабрина больше от испуга, чем от желания обвинить Машу.

Та по двери сползла на пол и скорчилась там, обхватив дрожащие коленки. Снаружи — она слышала — гудела ветром ночь, никто не дышал за дверью, роняя на порог слюну, никто не ходил вокруг дома, выискивая лазейки. Мелькнула шальная мысль — показалось.

Но была Сабрина, которая тоже тяжело дышала и смотрела на неё сверху вниз, и это значило, что тот, кто гнался за ними в темноте, существовал на самом деле. Маша поднялась, когда ощутила в себе силу подняться. Бабушка всё ещё стояла, прикрывая одной рукой пламя свечки, и с ужасом смотрела на дверь. В неверном свете дрожало всё: и её губы, и руки, и оборки на ночной рубашке.

— Он ушёл?

Сабрина раздражённо тряхнула головой, и вместо ответа в тишине прозвучал тот страшный звук, который чудился Маше ночью на острове. Трещало дерево, хрустели кусты, ломались ветки. От глухого удара о землю содрогнулся летний дом.

Гулко тикали часы, но несколько секунд перед тем, как они решились выглянуть на улицу, показались бесконечными. Смотреть в окно было бессмысленно: вокруг разливалась густая темнота, дрожали силуэты лоз малины у самого стекла, и только. Маша дёрнула дверь, но её тут же отстранила Сабрина.

Она беззвучно спустилась с крыльца, пересекла дорожку и оглядела узкую улицу, где между двумя заборами едва могли разойтись два человека. Маша не сразу поняла, что снова запели сверчки, и тишина перестала быть мёртвой.

— Нет его, кажется. Но упал столб, и напрочь разломал соседский забор, — рассказала Сабрина, когда вернулась. Она растопыренными пальцами заправила выбившиеся пряди назад и выжидательно посмотрела на Машу.

— Ох, лишенько, — горько вздохнула бабуля.

За лесом загорался бледный рассвет, а ветер с реки разом выдул всё тепло, стоило им только покинуть дом. Маша уже и не пыталась согреться, хоть по привычке прятала руки в карманах куртки.

Они вернулись в стационар в дурном настроении и с самыми нехорошими ожиданиями от наступающего дня.

— Мы ещё завтра дежурим, — напомнила Сабрина. — То есть сегодня.

— Я со стационара ночью вообще больше не выйду, — мрачно повторила Маша — уже в который раз. — Пусть ставит мне что угодно. Нет уж, ко всем демонам!

Она остановилась, не дойдя до вросшей в землю террасы десятка шагов. Сырой от росы орешник покачивался на ветру, на верхней ветке болтались чьи-то носки, брошенные сушиться.

— Слушай, у Эльзы есть дети?

Сабрина пожала плечами.

— А что?

Вдалеке запела ранняя птица, протяжно и с переливами. Загудел теплоход. И от всего этого Маше стало ещё противнее: на сон оставались считанные часы. Скорее бы уже закончилась эта практика!

— Кто-то рассказывал мне, что она — старая дева. — Маша обернулась к преподавательскому домику. Его чёрные окна пристально смотрели на лес.

— Не удивительно, я бы с ней жить не стала. Она же ненормальная. Не-нор-маль-на-я, — для достоверности повторила Сабрина и взбежала на крыльцо.

Сон пришёл быстро, хоть одеяло не грело, а фанерный дом весь шатался и гудел от ветра. Сон был муторный, но глубокий, и в первый раз за всю невыносимо долгую практику Машу никто не разбудил утром.

Она поднялась сама, с шумом в голове и непослушными руками и ногами. Поскрипывала открытая дверь — её часто оставляли незапертой в тёплые дни, чтобы хоть немного согреть барак, высушить отсыревшие за год матрасы. Ни Сабрины, ни Ляли не было в комнате, и, судя по яркому солнечному свету, давно наступил день.

— …отчёт! — вещала Эльза, размахивая посреди площадки. — Вы знаете, что обязаны начинать его писать? К вечеру он должен быть готов. И завтра утром мы всё устроим для конференции.

Парни рассеянно слушали её, перебрасывались понимающими взглядами, и ни один из них не рвался в полутёмную и страшно отсыревшую лабораторию. Ещё чего, ведь наконец-то выглянуло солнце. Стоя на крыльце, Маша подставляла ему продрогшие руки, понемногу отходя ото сна. Заложенное спросонья горло болезненно саднило.

Она размышляла, не рассказать ли кому-нибудь о ночном происшествии, когда вдруг вспомнила про дежурство. Остатки сна слетели, как будто её с головы до ног окатили холодной водой. Маша бросилась по разбитой дороге к кухне, и даже не заметила, как перескочила через столб.

Столовая пустовала, зато из кухни слышались голоса. Громко и очень сердито тараторила Ляля, изредка пару слов вставляла Сабрина. Обе двери кухни были распахнуты настежь, но света там всё равно не хватало. Маша добралась до порога и на нём чуть не столкнулась с Лялей, выносящей груду пластиковой посуды на большой общей сковороде.

— Гляди, — вздохнула она, придерживая подбородком чью-то жёлтую чашку. — Вот гады, а!

— Проснулась? — из полутёмной кухни поинтересовалась Сабрина. — Хорошо.

Маша снова отступила в сторону, пропуская теперь её — с веником и ведром осколков.

— Можешь не переживать, завтрака не было. Ну, сухой паёк и всё такое. — Сабрина сдула с лица упавшую прядь и жалостливо посмотрела на Машу. — Ты чего такая испуганная?

Та опустилась на скамейку в столовой, растерянно потирая затылок. В одном из верхних осколков она узнала чашку Ляли с голубой розой у ободка, и вопрос застрял в пересохшем горле.

— Это ты ещё удачно пришла. Утром здесь знаешь, что творилось? — Сабрина выразительно завела глаза под потолок, потом снова взялась за ведро и вышла, окликнув по дороге Лялю.

Только сейчас Маша различила плохо замытые пятна на кафельном полу, и заброшенный за лавку осколок стекла, и одинокую макаронину в углу. Наверное, Сабрина с Лялей трудились тут всё утро, чтобы привести обе комнаты в прежний вид.

Выходит, ночью сюда явился тот, кто швырялся посудой, рвал упаковки с продуктами и разбрасывал их, насколько хватало сил, а сил ему было не занимать. Или ночных визитёров было несколько? Но зачем? Глупая шутка — разбросать макароны — могла обернуться большими неприятностями. Когда они ещё доберутся до города! А из дальнего посёлка не принести столько продуктов, чтобы накормить ораву курсантов.

Кому-то могло показаться, что Сабрина ни капли не расстроена погромом в столовой — она улыбалась, своеобразно, но всё же пыталась шутить, вот только Маша знала, что скрывается под напусканным весельем. Так лучше бы Сабрина сжимала губы и отводила глаза.

Маша заставила себя встать и подойти к большому шкафу в углу кухни. За ним спрятали основной стратегический запас еды, и он, к счастью, оказался нетронут.

— Бу!

Маша вздрогнула от неожиданности и закашлялась, раздражая больное горл ещё сильнее. Оглянулась: в проёме двери стояла Аника. Она неторопливо прошла за шкаф, пальцем проделала дырку в полиэтиленовой упаковке печенья, вытащила одно и захрустела.

— Видела, что тут было?

Вместо ответа Маша покачала головой, хоть в полутёмной комнате вряд ли Аника заметила её жест.

— Такой разгром! — Она по-мальчишески грубовато и громко засмеялась, зашуршала пакетами. Неизвестно, что хотела найти там Аника, но макароны её не впечатлили. Поэтому она ограничилась ещё одним печеньем, которое тут же сунула в карман тренировочной куртки, и повернулась к двери. — Да уж, не позавидую тем, кто сегодня дежурит.