День превратился в отпечаток грязного ластика — им пытались стереть небо, но за окном клиники остался этот серый мазок с комочками облаков. Приборы спали. Маша сидела на жёсткой кушетке, закрыв глаза, и пыталась слушать мир вокруг себя. Мир жил привычной жизнью, хлопали двери, звучали голоса. Потусторонних шагов не было.

Наверное, у специализированной клиники была очень хорошая оборона. А она маялась невозможностью перебить оборону, выйти, услышать те шаги. Ключи у неё отобрал Миф, но она всё ещё могла доехать до улицы Восстания и через окно влезть в заброшенный дом. Хотелось на волю.

Мазок неба за окном потемнел до синевы.

В комнату вошли — Маша вздрогнула и очнулась. Врач — высоченный мужчина, белый халат на нём казался куцым, сел за стол. В его руках зашуршали тонкие приборные ленты, ослепительно-голубые, с тонкими чёрными ниточками графиков. На стул опустилась Горгулья.

— Так, — сказал врач и привычно потянул низким голосом: — Та-а-ак. Странно. Ничего тут нет. Совсем ничего.

Под взглядом Горгульи он просмотрел всю ленту до конца, хотя и после этого не изменил решение.

— Ничего нет. Я, дамы, в войну ещё здесь работал. Я такое видел, вы себе не представляете.

— Представляем, — глухо подтвердила Горгулья. Он как будто не услышал.

— Я такое видел. А с этой девочкой всё совершенно нормально. Сами взгляните. Ладно, не надо. Но я понятия не имею, по какому поводу паника.

Маша смотрела на него зачарованно. Под её взглядом врач откинулся на спинку стула и закинул руки за голову. Обернулся к Маше и подмигнул. Горгулья сидела, не шевелясь. Казалось, даже на её лице двигаются одни лишь губы.

— Может быть так, что приборы не увидели проклятья?

Врач дёрнул плечами.

— Теоретическим может, конечно. Техника ведь не совершенна. Но я никогда такого не встречал, да. Обычно хоть что-нибудь да проявляется.

— Можно я пойду? — сказала Маша громко. На неё никто не обратил внимания.

Сейчас ей выскажут. Сейчас ей всё выскажут, чтобы не смела очернять образ Великолепного Мифа.

Горгулья взялась за переносицу.

— Можно повторить все эти опыты?

— Теоретически да. Буду ждать вас завтра.

— Можно мне идти? — сказала Маша с отчаянием. Её передёргивало от ужаса, стоило представить, как она остаётся с Горгульей один на один.

Врач обернулся к ней, глянул жалостливо.

— Ну иди уже, иди, горе. Ты радоваться вообще-то должна. С проклятьем, знаешь, как живётся. Врагу не пожелаешь. От проклятий умирают вообще-то.

Она вспомнила болезненное лицо Мифа после того, как он пропал в первый раз. Тени под глазами, бесцветные губы, глубокую морщину на лбу. Значит, не пожелаешь врагу? Тогда что же, почему она ничего не ощущала, кроме острого желания забиться в угол?

Маша сползла с кушетки и поплелась к двери. Затёкшие ноги приходили в чувства.

— Стоять, — скомандовала Горгулья. Она заставила её обернуться и долго смотрела в глаза. — Лучше тебе сразу сказать правду.

Ошалевшая от усталости и несправедливости, Маша не стала сдерживаться.

— Миф сказал мне, что где-то подцепил проклятье. Он не мог выяснить, где, не мог его снять. Он сказал, что если перекинет проклятье на меня, ему будет легче, он сразу со всем справится. Если он врал, то зачем?

— Горе, тебе в эти дни бывало плохо? Болело что-нибудь?

Маша перевела взгляд на врача. Над его головой мазок неба красился в серо-жёлтый. В больничном парке зажигались фонари. Горгулья смотрела на неё устало и выжидательно. Даже если бы Маша бросилась сейчас бежать по вихляющимся коридорам, Горгулья всё равно бы поймала её этим взглядом и остановила бы.

— У всех бывают дни, когда плохо, — сказала Маша уже не так уверенно.

— Как у всех — не считается.

— Тогда нет. — Она опустила голову.

— Тогда нет и проклятья. Нечего тут доказывать. Я уж не знаю, зачем вашим недоброжелателям такое выдумывать. — Он повертел в руках приборную ленту, как будто пытался завязать её в бантик.

— Так можно мне пойти? — повторила Маша голосом двоечника с задней парты.

Она ушла со второй пары. Сабрину бросила в библиотеке и сбежала, стараясь не обращать внимания на суровый взгляд охранника. Куртку насквозь продувал ветер.

За ночь лужи покрылись льдом, и под ногами хрустело. Маша добежала до автобусной остановки, только потом оглянулась. В сонном мареве институт блестел окнами.

Сегодня должно состояться заседание кафедры. И хорошо бы без неё. Маша отключила телефон и сунула его поглубже в сумку. Не хватало ещё сидеть там, в сотый раз рассказывая, в сотый раз убеждаясь, что ей никто не верит. Приборы не врут, значит — врёт она.

…Заполночь в комнате горел свет.

— Хоть ты мне веришь?

Сабрина неопределённо покачала головой, так что край ей широкого рукава мазнул Машу по плечу. Пауза всё тянулась. Пауза была слишком красноречивой.

— Я верю в то, что твой Миф — сволочь. Этого мало?

— Ясно, — сказала Маша и легла лицом к стене. Спать она не могла, а лежать лицом к стене — запросто. — То есть, по-твоему, я вру, что он меня проклял, да?

Сабрина соскользнула с края постели. Неслышно прошла по комнате — Маша наблюдала за её тенью на выцветших обоях и кусала ноготь. Тень взмахнула руками-крыльями.

— Почему ты так вцепилась в это проклятье? Довольно уже того, что Миф приводил тебя к сущностям высокого уровня. Я понимаю, что ты на него обижена, но зачем говорить о том, что не может быть доказано в принципе? — Она помолчала и добавила потухшим голосом: — Даже если проклятье и было, но, скажем, ушло со временем, нужно было сразу идти к Горгулье, а не выжидать неизвестно какой погоды у моря.

Маша крепко зажмурилась, чтобы не видеть тень. Можно, к примеру, представить, что её нет в этой комнате, а вокруг — разрушенный дом на улице Восстания.

— Но ты же не хотела мне говорить, ты же молчала до тех пор, пока совсем паршиво не стало, — сказала Сабрина и выключила свет.

Утром Маша видела, как секретарша из деканата крепит на доске объявлений листок: «Собрание состоится…». Оставалось только убегать.

Что ей слушать на собрании? Маша и так закрывала глаза и видела, как Миф поднимается, тянет паузу, чтобы слова его звучали весомее. Как он мерит широкими шагами расстояние от задней парты до кафедры.

— Коллеги, вы знаете историю этой девочки с её собственных слов. Было бы неплохо выслушать ещё и мой взгляд на это. Понимаете. — Он отводит глаза. В очках играют солнечные блики. Ворот светлой рубашки аккуратно расправлен над воротом свитера. — Произошла неприятность. Да, именно неприятность, по-другому это назвать трудно. Так случается. Девочки влюбляются в преподавателей. Возможно, я неправильно среагировал, не сразу понял.

Блики в очках. Взгляд поверх — на всех сразу и ни на кого. Холодное безразличие.

— Она обиделась, когда я сказал, что между нами, естественно, ничего быть не может. От обиды и наговорила всякого, проклятье ещё какое-то приплела. Молодость, гормоны. Это простительно, конечно.

Простительно! Простительно, к чёрту его! Маша была точно уверена, что он скажет именно так. И слушать это она не собиралась и не могла.

Она знала, что проклятье есть, и этого было достаточно. К чёрту всё.

Автобус ехал очень медленно — капля в ливне городского транспорта. На всех перекрёстках стояли заторы. Телефон мёртвым камнем лежал в сумке. Маша буквально ощущала его, и её казалось, что ей должны названивать с десятка номеров. Скоро заседание кафедры.

Она никогда ещё не сбегала с занятий.

Автобус вырвался из пробок и покатил по улице, которая с обеих сторон была заставлена типовыми пятнадцатиэтажками. Спальные районы потянулись справа и слева. Маша вышла на остановке — снова пропустила нужную — и по замерзшим лужам пошла к брошенному дому.

Она увидела его издали. В тени чёрных, словно обожженных деревьев дом казался непривычно маленьким. В Машиных мыслях он давно вырос до размеров небольшого замка. Миф стоял на дорожке, ведущей к дому, и курил.