На следующий день щенок снова пропал, и повторилась та же история. Но в этот раз он не пришёл ни на следующий день, ни через. Он пришёл через неделю, совсем уже слабый. Он не мог даже пить. Ночью он умер.

Отец отнёс его подальше и закопал, и тогда же дети узнали, что оба раза он заводил их щенка подальше, чтобы тот не смог вернуться. Во второй раз он даже завёз его на другой берег озера. Больной, — так объяснился отец, — вдруг вы бы заразились.

Но щенок вернулся снова. Теперь он изменился, он больше никогда не смог ни есть, ни спать. Он просто очень хотел вернуться туда, где его ждали.

В том доме больше никогда и никто не жил, и когда его снесли, на его месте даже не смогли построить новый».

Иллюминация проспектов осталась позади, Маша свернула во дворы, чтобы вокруг было меньше фонарей и людей. Их и так было немного — в предпраздничном городе, в хрупком морозном вечере живые жители города разбегались по домам. Она замерзала и тут же забывала об этом, потому что четверо обступали её.

«У одного мальчика умер папа, и мама вышла замуж второй раз. Но отчим невзлюбил мальчика, и как только мама уходила из дома — бил, издевался, как мог, выгонял его на улицу. Мама не верила в рассказы мальчика, она думала, что это обычная детская ревность.

Но однажды отчим ударил мальчика так, что тот умер. Тогда отчим закопал его тело рядом с домом, а матери сказал, что мальчишка, наверное, сбежал куда-то и скоро вернётся. Мама заплакала и стала искать мальчика, но найти не могла.

Мальчик всегда был рядом, но она его не видела. Он оказался привязан к дому и не мог даже уйти к тем родным, которые были похоронены на местном кладбище. Он так и остался не в мире живых и не в мире мёртвых — посередине. И к человеку, который умирал, он приходил воплощением смерти, чтобы проводить его душу туда, куда ему самому дороги не было».

Она дышала на коченеющие пальцы — перчатки остались в комнате. Снежинки падали на лицо и каплями воды текли по щекам, по шее.

«Эта женщина была известна всему посёлку. Местная легенда и развлечение — сумасшедшая. Её покосившийся убогий домик ютился на окраине. Чаще всего женщина никого не трогала — просто сидела на обочине и плакала. Если какой-нибудь сердобольный незнакомец спрашивал, чем ей помочь, она трясла головой, выкрикивала только:

— Сын! Сын мой ушёл. На войну, без разрешения. Я запретила ему, а он ушёл. Я всё жду, а он всё не возвращается.

Она не хотела слушать, что война закончилась много лет назад. Она всё плакала и плакала, пока не исчезла. Жители посёлка забеспокоились, пошли к ней домой и нашли там её труп. Женщина была одета в старомодное платье, на руках — перчатки, испачканные в земле. Было похоже, что перед смертью она копала земляной пол своей хибары. Удивились, но не слишком — всё-таки сумасшедшая, что с неё взять.

Вскоре её похоронили, а на месте её дома решили построить новый — нашлись хозяева и желающие. А когда принялись копать яму для фундамента, нашли человеческие кости в полуистлевшей военной форме. Череп был проломлен, а шее нашёлся именной жетон.

Это был сын умершей женщины, которого она убила сама, лишь бы не выпустить из дома. Сумасшедшая. Сумасшедшая».

Маша сидела на каменной тумбе, у лап оскалившегося демона. Ей не было холодно — она давно стала частью города, а город не может мёрзнуть. Четверо стояли полукругом. Каждый — неподвижная восковая кукла.

— Знаете, мы с вами больше не увидимся, — сказала Маша. — Я не смогу к вам приходить. Но я буду вас помнить. Обещаю.

Где-то далеко взорвался фейерверк, рассыпав по желтому мрамору неба цветные осколки. Квадраты окон зажигались и гасли, поднимался и утихал ветер.

Они ушли по очереди, и каждый на прощание прикасался к Машиной руке, даря каплю собственной силы, как когда-то она дарила им свою кровь. Последним ушёл Смертёныш, и когда его фигурка растворилась в сыпучем снеге, Маша ещё сидела на каменной тумбе. Слушала холодный город, смотрела в небо. Прощалась.

Когда холод пророс в ней изнутри, Маша поднялась и побежала через широкий двор. Здание больницы было уже близко — через дорогу, где впустую мигал светофор.

Она вошла: никого не было в просторном холле. На вымытых ступенях оставались её следы — потёки тающего снега. Мимо прошла санитарка, охая и вздыхая, что приходится работать в такой праздник, на непрошеную гостью она не обратила и капли внимания.

Маша бежала по лестницам, старательно перепрыгивая седьмые ступени на каждой. Она не смотрела в тёмные окна, не оборачивалась, слыша шорохи за спиной. В тёмной ванной жутко выли трубы — Маша пробежала мимо.

У кого-то из пациентов она спросила про Мифа, ей указали в конец коридора. Под высокими потолками притаились тени — свет горел не везде, а в том отростке коридора, куда она попала, было совсем мрачно. Маша стукнулась в одинокую дверь — никто не ответил, и она вошла.

Здесь пахло сигаретным дымом, но совсем не так, как пахло им в кабинете под лестницей. Здесь витал только призрак того запаха, и Миф — нет, его призрак — стоял у окна, под открытой форточкой. Просторное помещение, гулкое и холодное, освещалось только городскими фонарями.

— Спасибо, что пришла, — сказал он как обычно. Колечко дыма вместе с окурком улетело в прозрачную темноту.

Маша сняла мокрую куртку и бросила её на железный стол. Она ощутила на себе взгляд Мифа: коленки под тонкими колготками, завиток волос, прилипший к щеке. Вряд ли она ему нравилась, хоть когда-то, но он смотрел, не отрываясь.

На Мифе были футболка с драконом, потёртые джинсы. Он снял очки, повертел их за дужку, снова надел.

— Знаешь, — сказал он, наконец. — Всё, это пат. Я не знаю, что теперь делать. Но когда ты пришла, мне вдруг стало легче. Знаешь, давай попробуем так. Ты же хочешь этого.

Маша подалась к нему, пальцы скользнули по нарисованной драконьей пасти. Однажды так уже было — она помнила, как хорошо было прикасаться к нему, как замирал внутри приступ отчаянного восторга. Маша протянула руку и, сняв с него очки, на ощупь опустила их на подоконник. Холодный ветер из приоткрытого окна полоснул её по руке.

Маша поцеловала Мифа. Ощутила тонкий запах табачного дыма, горький привкус во рту, его волосы у себя под пальцами, его губы — пересохшие — под своими губами. Руки Мифа по-хозяйски легли ей на талию.

Ничто внутри не дрогнуло.

Она отстранилась и через его плечо посмотрела в разукрашенную ночь за окном.

— Я никогда не испытывала к вам ненависти. Но может быть, этого и не нужно. Для кого-то проклятье — ненависть. Для кого-то — любовь. — Она помолчала и поправила: — Для вас — моя любовь.

— Как грустно, — отозвался Миф. Он тоже смотрел в сторону, поверх её плеча. Куда-то в тёмный угол.

— Я рассказала истории тех, кто был ко мне привязан, и они смогли уйти. Расскажите мою историю, чтобы я ушла. Я не могу больше так. Я не хочу вас любить.

«Одна девочка влюбилась в своего преподавателя. Это была симпатичная и умная девочка, и раньше она не позволяла себе всяких вольностей. Но в этот раз вышло так — она взяла и влюбилась.

У преподавателя была жена и дочь, а ещё — любовница, так что девочке не осталось места в его жизни. Поэтому её любовь стала для него проклятьем. Преподавателю сделалось очень плохо от её любви — он мучился, болел, не понимал, что с ним происходит. В жизни всё пошло кувырком.

А она искренне считала, что любовь несёт добро и счастье, и никогда не думала, что может быть наоборот.

Тогда преподаватель решился на страшный шаг — он захотел уничтожить девочку вместе с её любовью. Он запер её в старом доме, на верхнем этаже, чтобы она не могла сбежать. Дом был давно брошен, до людского жилья — далеко, она не могла позвать на помощь. Она умерла, а потом пришла в дом к своему преподавателю, потому что очень хотела остаться с ним навсегда. Тогда она ещё не поняла, что любовь для него — проклятье».