— Гришка, ты что, спятил?! Зачем по женщинам стрелял?

— Так и по мне ж они стреляли…

— Какого хрена брешешь, кто там по тебе стрелял.

— А ну пошли…

У пожилой женщины в руках зажат маленький пистолетик, и ствол еще теплый. В этот момент у нее задвигались ноги. Я крикнул:

— Амос, берегись!

Бросился к ней и вытащил из руки пистолет. У девушки оружия не оказалось. Хотели проверить, мертвы они или только ранены. Но тут Шитиков закричал:

— Стой! Хендэ хох!

Неподалеку, из тех же зарослей, откуда выбегали эти женщины, выскочили трое мужиков. Но эти сразу остановились, а один охотно подбежал к нам. Он оказался украинцем, но, как объяснил, давно жил в местной немецкой деревне. В эту деревню недавно вошли наши войска, и жители побежали сюда прятаться. Мы узнали у него, как выйти на шоссе, и пошли дальше своей дорогой. Только теперь уже страхуя друг друга от подобных неожиданностей.

Амос Шитиков был хороший разведчик, надежный друг и, кстати, талантливый человек. Замечательно играл на аккордеоне, на баяне. Даже сам музыку сочинял. Одно, как его называли, «классическое произведение» особенно запомнилось. Называлось оно «Марш от Бреста до Берлина». Исполнял его Шитиков на немецких губных гармошках. Были у него три такие гармошки, все разной величины и по-разному звучали. С ними Амос расставался только тогда, когда шел в разведку. Когда он исполнял этот «марш», никаких комментариев не требовалось. Мы узнавали 41, 42, 43-й год и даже конкретные события: вот пересекли польскую границу, вот находимся на отдыхе, вот — на передовой…

Погиб Амос, когда я уже был в госпитале, — 3 мая 45-го. Война уже практически закончилась. Ребята по Берлину ходили свободно. Потом мне Роговский рассказывал: на одной из берлинских улиц человек десять наших полковых ребят, среди которых был и Амос Шитиков, накрыл немецкий фаустник.

«16 марта Перед городом Нойштат нас немцы остановили и мы топтались до самого утра нечего не могли зделать Здорово власовцы держались Гады же руские и на руских хвост подымают»

— Главным препятствием перед Нойштадтом стала дорога, которая была сплошь забита брошенной немецкой техникой. Наши танки вели огонь и одновременно работали на этой дороге как бульдозеры. А о власовцах мы узнали от пленных, которых взяли в Нойштадте. Держались власовцы до последнего и в плен не сдавались. Они знали, что прощения им не будет. Бросить фронт и бежать в немецкий тыл они тоже не могли — там их немцы расстреляют.

Смотришь, морда рязанская, а лопочет по-немецки. Многие так хотели выдать себя за немцев. Но ни у кого не получалось. Тем более переводчики быстро разбирались, кто немец, а кто нет. Мы тогда власовцев ненавидели люто. Считали их всех добровольными предателями. Если в разведке власовец встретился, сразу очередь ему в живот. Хотя после этого и приходится другого «языка» добывать… И Польшу им простить не могли. Ведь это же власовцы, переодевшись в красноармейскую форму, специально вырезали поляков целыми селами, чтобы тем самым вызвать ненависть к Красной Армии.

Мы не сразу узнали, что среди власовцев было немало наших военнопленных, которые вступили в эту армию, чтобы только спасти свою жизнь, надеялись, что потом перейдут через линию фронта. Все оказалось не так просто, как нам преподносили политруки и агитаторы из политотдела. А мы всех власовцев клали без разбору, под одну гребенку… На мой суд, так тех, кто стоял перед выбором — стать власовцем или смерть принять, надо было простить. А истинных предателей, тех сволочей, которые резали поляков, прощенные назвали бы сразу. И уверен, что ни один предатель от возмездия не ушел бы. Ни один! Тогда не та обстановка была, чтобы можно было спрятаться за чужие спины.

«17 марта После артподготовкы прорвали оборону Заняли город Нойштат и деревню Реда Перед городом Рамель и Яново обратно немцы и власовцы задержали нас Сейчас мы видим город Гдыню и Балтийское море в бинокль Хорошо выдать как идет погрузка на пороходы С крейсеров б'ет тяжелая артилерия Как попадет снаряд в дом так и следа нет…

18 марта Сегодня целый день наступали два раза город брали Рамель и оба раза нас фрицы выгоняли…»

— Чтобы накрыть немцев в Гдыне, надо было взять Рамель. Но место страшно неудобное. Слева крутой увал, а справа к нему болото подступает. Между валом и болотом остается только одна дорога, которая ведет в Рамель. А за Рамелем — простор до самой Гдыни, только жми на педали да на гашетки. Засел этот Рамель у нас костью в горле. Нам же очень хотелось побыстрее до Гдыни добраться, чтобы не дать немцам уйти морем. Ох и мясорубка же была на этой дороге. Если передний танк подбивают, задний должен был стаскивать его в сторону. Пехоты сколько положили здесь… Танки так и шли гусеницами по трупам наших солдат — туда, обратно, снова туда. Потом видел, что от тех солдат осталось.

Как засушенные в книге бабочки — одна распластанная по земле, пропитанная кровью шинель.

«19 марта Сегодня целый день кутим! А вечером ходили в розведку до моря на фланг взяли 7 матросов немецких двоих с собой взяли а остальных там оставили досыплять Мы их на постели взяли Моторку ихнею я зажег Когда все ушли далеко ох мне и хотелось покататься Я вот уже 5-й год не вижу моря…

20 марта Обратно хотели взять Рамель Но не выходит Целый день горел бой и продвинулись всего с полкилометра Эх ма!!! Е…ные власовцы.

21 марта Ходили в розведку но неудачно Налетели на немецкою засаду Двоих убили одного мы взяли а один остался Нельзя было взять остался у немцев Коновалова похоронили в Реде На росвете салютовали как раз когда наши артподготовку начали Нам начштаба розрешыл отдыхать»

— За болотом в бинокль были видны польские хутора. Значит, туда как-то можно добраться. Вот нас и послали на это болото найти обход. И такой обход мы действительно нашли. Правда, техника не пройдет, а пехота — запросто. Но его знали и немцы. Поэтому и устроили там засаду. Место равнинное, заросшее высоким бурьяном. Спрятаться некуда. А они секут из автоматов и пулеметов. Думал, все там поляжем. Стали отползать. Одного разведчика уложили наповал первой же очередью с очень близкого расстояния. Отстреливаясь, мы бросились назад, а убитый остался рядом с немцами. Коновалова вначале ранило в грудь. После этого он еще полз вместе с нами. Мы ему, конечно, помогали. А второй раз пуля попала ему в шею, и он потерял сознание. Тут уж положили его на плащ-палатку и поволокли. Хотели поджечь бурьян, чтобы спалить тех немцев. Я знал, как плавни горят. Там от огня спасения нету. Но бурьян — не камыш, никак не горел… Даже не знаю, как удалось уйти. Когда уже вышли к своим, я почувствовал, что плащ-палатка стала тяжелее, прямо из рук вырывается. «Братцы, — говорю, — да он уже мертвый». Мертвого всегда тяжелее нести. Похоронили Коновалова под чьим-то домом, в цветнике. Шитиков придумал ему «памятник» — капот и два крыла от машины. На капоте нацарапали надпись…

«22 марта До 5-ти вечера спали а потом зготовили ужын и гуляли до 12 ч. ночи А перед утром нас вызвали на передок Готовится обратно наступление

23 марта Обратно артподготовка и на месте вперед ни шагу Та и наступать ни з чем Танкы бездействуют Болото А пехоты почти нема Словом наступав в 10 раз меньше чем обороняется

24 марта Сегодня на наше н.п. нарвались фрицы Они не думали здесь встретить руских встреча была коротка но горячая От наших обятий не ушел не один У нас один ранен в колено Будет без ноги а он танцор мировой

25 марта Сегодня подходят новые части с отдыха А мы наверно скоро смотаемся на отдых на пополнения Я сейчас прышываю пуговицы все время отрываются просто одно мучения пока прышыл все пальцы поколол Как те бабы ш'ють и пальцы целы»

«26 марта Сегодня мы вышли на отдых из боев с под города Гдыня Так и не прышлось побывать в этом городе в честь этого пянствовали целую ночь Много здесь лутшых друзей осталось А именно Шуралев Миша Он со мной шагал с под Белгорода Амос легко ранен в руку но он в госпиталь не пойдет и мы напишем любимой Мишиной в Казань А за что мы будем писать она все одно ничего не пойметь