В ответ на предложение ограничить крепостное право верховная власть услышала от дворянства решительное «нет». Историк Г.В. Вернадский в своем небольшом исследовании «Императрица Екатерина II и законодательная комиссия 1767—1768 годов» отмечает: «Волна дворянского недовольства обрушилась на Комиссию и смыла ее. Если бы Екатерина не распустила своего парламента, эта волна обратилась бы на нее самоё».
Разразившаяся вскоре пугачевщина с ее поголовным истреблением дворянства показала перспективу непродуманных и неподготовленных действий по отмене крепостного права. Государственно-мыслящие люди (Екатерина, Бибиков, Потемкин, Суворов, Румянцев, братья Панины) справедливо сравнивали бунт самозванца с событиями Смутного времени (в которых также активно действовали самозванцы), приведшего к краху государства, вторжению воинственных соседей и неисчислимым бедствиям для народа. Правительство вступило на долгий путь реформ.
Когда Екатерина вступила на престол, население России составляло 19 миллионов человек, к концу ее царствования увеличилось до 29 миллионов. И это несмотря на войны, которые пришлось вести России чуть ли не половину правления великой государыни. Прибавим семь миллионов жителей территорий, присоединенных к империи в ходе борьбы с Польшей и Турцией.
Особые надежды Екатерина возлагала на распространение образования. «В 60 лет все расколы исчезнут, — делится она своими мыслями в 1782 году со статссекретарем Александром Васильевичем Храповицким. — Сколь скоро заведутся и утвердятся народные школы, то невежество истребится само собою. Тут насилия не надо».
При Екатерине II правительство в неурожайные годы обеспечивало население городов хлебом из государственных хранилищ. Ответственность за пропитание крепостных возлагалась на их помещиков.
Переписка Суворова свидетельствует о том, как энергично трудился он над устройством хлебных запасов для своих крестьян, выказав и здесь организаторскую хватку. Из тех же писем видно, как много хлопот доставляли ему спорные дела с соседями-помещиками, ведь за ущерб, нанесенный крестьянами, отвечал их владелец. Примечательно, что Александр Васильевич с большим недоверием смотрел на хлопоты нанятого им профессионального стряпчего Терентия Ивановича Черкасова, который, по его словам, «вместо дела упражняется только в поэзии». Черкасов грубо льстил Суворову, воспевая его подвиги в стихах и умышленно затягивая решение дел, чтобы вытянуть у клиента побольше денег. Зато староста Мирон Антонов, из зажиточных крестьян села Кончанского, грамотный и толковый, умело и успешно разрешил споры с соседними помещиками и заслужил полное одобрение барина.
Обратим внимание и на такую интересную подробность хозяйственной деятельности помещика Суворова, как нежелание отдавать своих крестьян в рекруты. Согласно государственной разверстке в мирное время брали, как правило, одного с тысячи человек, а в связи с напряженной обстановкой на границах с Турцией в 1784 году забривали четырех. Александр Васильевич приказал, «чтобы в рекруты из крестьян никого не отдавать, а покупали бы чужих рекрутов» в складчину: половину требуемой суммы давал барин, остальное — мир.
Крепостные Суворова из села Маровки Мокшанского уезда Пензенского наместничества, получив этот приказ, решили сэкономить. Пожаловавшись на свое бедственное состояние — из-за неурожая хлеба впору просить милостыню, — они вместо сбора денег предложили отдать в рекруты бобыля, «который никаких податей не платит, а шатается по сторонам года по два и по три, и в дом, Государь, не приходит, и не знаем, где он, бобыль, живет».
Барин был недоволен таким подходом, ведь рекрутские наборы проходили регулярно, а в следующий бобыля могло не оказаться и пришлось бы кому-то из маровских мужиков идти в солдаты. Суворов решил проучить прижимистых крестьян и вступился за одинокого сироту, потребовав от мира поставить бобыля на ноги. Его резолюция была по-военному решительной: «Рекрута ныне купить и впредь також всегда покупать; хотя у кого и неурожай, тех снабдевать миром, а по миру не бродить. Иначе велю Ивана и прочих высечь. Бобыля же отнюдь в рекруты не отдавать. Не надлежало дозволять бродить ему по сторонам. С получением же сего в сей же мясоед этого бобыля женить и завести ему миром хозяйство. Буде же замешкаетесь, то я велю его женить на вашей первостатейной девице, а доколе он исправится, ему пособлять миром во всём: завести ему дом, ложку, плошку, скотину и прочее».
Отметим, что крепостной Суворова Прохор Иванович Дубасов (знаменитый Прошка) стал в 1779 году старшим камердинером барина. Бессменный спутник был с Александром Васильевичем до последней минуты его жизни. Суворов, называвший Прохора «своим другом», завещал отпустить его на волю. Варвара Ивановна попыталась оспорить завещание, но усилиями опекунов несовершеннолетнего сына желание полководца было выполнено — Прохор с семьей получил вольную и был принят в придворный штат.
Поездки по имениям, хлопоты по хозяйству, встречи с хлебосольными соседями-помещиками, охота, устройство певческой капеллы и театра — все эти занятия только на время могли удовлетворить деятельную натуру Суворова.
Известный дореволюционный ученый П.И. Ковалевский в своих «Психиатрических этюдах из истории» высказал интересные суждения о характере полководца: «Суворов жил идеей и для идеи! Всю свою жизнь отдавал военной службе и войскам. В военное время и в походах Суворов не знает усталости и утомления. Ни непогоды, ни невзгоды для него не существовали. Он был всегда счастлив, доволен и прекрасно настроен. Хуже бывало в мирное время. Не было дела, не было живого захватывающего интереса. Суворов томился, Суворов скучал, хандрил и капризничал».
Десятого декабря 1784 года он садится за письмо Потемкину. Это предновогоднее послание принадлежит к числу самых откровенных исповедей Суворова. Александр Васильевич просит поручить ему особую команду, упоминая о «ваканции» по дивизиям Брюса и Репнина, которые дислоцировались в Московской и Смоленской губерниях. «В стороне первой я имею деревни, — уточняет Суворов, — но всё равно, Светлейший Князь! где бы я от высокой милости Вашей Светлости особую команду не получил, хотя в Камчатке».
Он сообщает о покупке под вексель девяноста двух душ и мимоходом напоминает о своей бережливости в трате казенных сумм: за время командования Кубанским корпусом он сэкономил 100 тысяч рублей, при этом сам до сих пор не получил жалованье за четыре месяца. «Вот мое корыстолюбие!» — восклицает Суворов, давая понять, что просит особую команду не для собственной выгоды, а ради пользы дела. Далее следует замечательное по искренности и смелости изложение его символа веры:
«Служу я, Милостливый Государь, больше 40 лет и почти 60-ти летний, одно мое желание, чтоб кончить Высочайшую службу с оружием в руках. Долговременное мое бытие в нижних чинах приобрело мне грубость в поступках при чистейшем сердце и удалило от познания светских наружностей; препроводя мою жизнь в поле, поздно мне к ним привыкать.
Наука просветила меня в добродетели; я [не] лгу, как Эпаминонд, бегаю, как Цесарь, постоянен, как Тюренн, и право-душен, как Аристид. Не разумея изгибов лести и ласкательств к моим сверстникам, часто неугоден. Не изменил я моего слова ни одному из неприятелей, был щастлив потому, что я повелевал щастьем.
Успокойте дух невинного пред Вами, в чем я на Страшном Божием суде отвечаю, и пожалуйте мне особую команду… Исторгните меня из праздности, но не мните притом, чтоб я чем, хотя малым, Графом Иваном Петровичем (Салтыковым. — В. Л.) недоволен был, токмо что в роскоши жить не могу».
Сознавая дарованный ему от Бога талант, Суворов без ложной скромности сравнивает себя с великими полководцами: римлянином Юлием Цезарем, французом Тюренном, героем древних Фив Эпаминондом и афинянином Аристидом. Завистникам он отвечает афоризмом: «Был щастлив потому, что я повелевал щастьем». Об одном Суворов просит своего друга и благодетеля: «Исторгните меня из праздности».
Мы не знаем ответа Потемкина. Занимавшийся заселением и устройством новых провинций на юге, строительством Черноморского флота и его главной базы Севастополя, он в конце июня был вызван в Петербург — императрица, потрясенная скоропостижной смертью молодого красавца Александра Ланского, потеряла интерес к жизни. Потемкину удалось вернуть Екатерину к жизни. Главным лекарством стали государственные дела, которые князь предлагал на обсуждение и решение своей тайной супруге, зная, что привычка к постоянной работе возьмет верх над душевным кризисом.
