К тебе благоволила королева – она приезжала в ресторан тебя послушать. Ее личная драма, ее одиночество находили отклик в твоих песнях. Ей ты сочувствовал: Кароль II бросил ее вскоре после рождения сына. Увлечение мужа было настолько сильным, что он отказался не только от семьи – от престола отрекся. Ты всегда был на стороне тех, кто не предает своих чувств, кто верен любви, но Кароля II, от которого зависели судьбы жены и сына, больше того – страны, людей и который ничего не предпринял, чтобы защитить, обезопасить их будущее, понять не мог. В тебе слишком сильным было чувство ответственности за твоих близких, друзей, поэтому все тебе в жизни давалось труднее.
Сына королевы Михая, который, кстати, был всего года на два старше меня, ты всерьез не принимал и не разделял его политических метаний, объясняя их отсутствием опыта, молодостью. Но пока был Михай I, была королева-мать, и поэтому ты оставался под защитой. Ведь еще до войны, когда в стране началась «румынизация», русский ресторан Lescenco сохранился, более того – был очень популярен, и никто не запрещал Петру Лещенко петь на русском языке. Ты считал, что благодарить за это надо королеву-мать.
Но не стало твоих защитников – их вынудили покинуть страну. Однако ты по-прежнему надеялся на справедливость и разумность новой власти, на «всенародный строгий закон», которого ты не нарушал. А значит, считал, те, кому положено, разберутся по справедливости. Эта вера и вела тебя вновь и вновь в советское консульство. Ты продолжал писать прошения и добиваться возвращения в Союз. Но пока «высоколобые» начальники принимали решение, ты продолжал работать и умудрялся договариваться о концертах, все чаще об участии в сборных. Когда получались сольники, ты собирал оркестр из знакомых музыкантов, да так удачно, что и без репетиции они играли слаженно.
В те дни с нами постоянно был еще один твой давний приятель, поклонник Юсуф Шимка-Заде. Он был персидским подданным, коммерсантом, в Бухаресте жила его жена с детьми, но он не жил с семьей. Юсуф не пропускал наших концертов, даже выезжал с нами в другие румынские города. Где-то в 1950-е уехала из Бухареста его семья, потом и он сам. На прощание сказал: «Жаль, Петя, что ты не захотел меня послушаться, что не уезжаешь со мной. Ты, наверное, святой, если веришь в придуманную тобой Россию». Часто эти слова вспоминаю. Это при мне было сказано, а без меня, наверное, он тебе и покрепче упреки выдавал.
В Москве художественным руководителем Театра эстрады был Борис Брунов. Я его знала еще в пору, когда он был простым конферансье. Как-то Борис передал мне привет от Юсуфа, я опешила от неожиданности. Оказалось, что Брунов за день до нашего разговора вернулся из Чикаго, где гастролировал с группой советских эстрадных артистов. Там они познакомились с Юсуфом, тот пригласил их к себе домой. В квартире Юсуфа Брунов увидел наши с тобой фотографии. Еще один привет из нашей с тобой жизни я получила много лет спустя. Но время тогда было «советское», очень осторожное, поэтому и наш разговор с Бруновым получился с многоточиями, с оглядкой. Знаю только, что жизнью Юсуф был доволен и нас с тобой не забыл.
После 1947 года наша жизнь в Бухаресте протекала лениво и праздно. Концертов было совсем немного. Меня ты переключил на занятия музыкой и вокалом. Ходили в гости, не пропускали встречи с советской творческой интеллигенцией. Лучшие театральные, хоровые и танцевальные коллективы, писатели, поэты побывали в Бухаресте. Мы слушали хор им. Пятницкого. Запомнилась одна из солисток хора, тогда еще никому не известная Людмила Зыкина. В Бухаресте пообщаться нам не удалось, правда, потом, в Москве наши пути с ней не раз пересекались. Ты сказал тогда, что такой голос может подарить только Россия.
Очень приятное впечатление осталось от знакомства с Константином Симоновым. Он подошел к тебе сам после нашего выступления. Протянул руку и представился: «Симонов». Потом говорил комплименты и на прощание очень доброжелательно дал тебе несколько советов по стихосложению, мол, в этой области тебе, Петр Константинович, еще расти и расти. Ты и сам говорил: «Стихи – слабинка моя. Преклоняюсь перед великими поэтами, завидую им. Жаль, что мне Бог не дал таланта такого». Ты и Симонову признался, что слов тебе не хватает, чтобы свои чувства в песне выразить. Твоя фраза «Мне рифму и слова музыка подсказывает, и я ее передаю по-своему, не по законам поэтическим» вызвала у писателя бурю эмоций. Он стал убеждать тебя, что это главное, но если чувства соединить с правилами, то будет еще и профессионально. Ты пообещал Симонову, что когда вернешься домой, будешь брать у него уроки.
Запомнилась встреча со знаменитым летчиком Михаилом Васильевичем Водопьяновым. Вот с кем было легко общаться. Он дал нам понять, что мы как артисты ему очень нравимся, не стыдился делать комплименты, шутил. Широкий, доброй души человек. Уже после лагеря, когда я выступала от Москонцерта, мы встретились. Он меня узнал. Ни от кого не таясь, стал расспрашивать о тебе. Что знала – рассказала. Было видно, что мое сообщение о тебе его огорчило.
Еще одно знакомство, случившееся в Бухаресте, имело продолжение в Москве, правда, грустное. В Румынии проходили гастроли Краснознаменного ансамбля песни и пляски Бориса Александрова. С ансамблем выступал прекрасный певец Георгий Виноградов. Артисты редко ходят на концерты друг к другу, но Виноградов пришел тебя послушать. В тот день высокие чины досидели до конца программы, но, видимо, Виноградова это не смущало. Он по окончании концерта подошел к тебе, что-то очень эмоционально говорил, а потом схватил руку твою, прижал к груди. Я опешила. Ты пригласил Георгия зайти к нам, познакомил со мной. Нам было приятно, что такой певец – наш поклонник, и всегда тепло вспоминали солиста прославленного ансамбля.
В 1960-е годы в Москве на какой-то встрече меня представили Виноградову. Я не удержалась, напомнила ему, что мы знакомы. Он произнес: «Помню». Было ясно, что не расположен к общению и воспоминаниям. Меня покоробило это, не буду скрывать. Решила у коллег выяснить, где Виноградов обитает, что с ним, почему не поет. Узнала, что в 1951 году «за нарушение дисциплины в гастрольной поездке» Виноградов был отстранен от концертной деятельности. Совпадение?
В Бухаресте с оркестром выступал Исаак Дунаевский. Концерт закончился. Поклоны. Аплодисменты. Ты подошел к Дунаевскому, представился. Реакция была неожиданно очень доброй. Дунаевский не просто пожал тебе протянутую руку, он обеими руками сжал ее, стал говорить, что знаком с твоим творчеством, что ему нравится, как ты поешь попурри на его песни. Прощаясь, сказал, что очень надеется не только на встречу на родине, но и что удастся вместе поработать. Ты был счастлив. Ведь лет за десять до этой встречи тебе пришлось объясняться с другим советским композитором, Самуилом Покрассом, совсем в другой тональности. Покрасс был недоволен, что ты записал песню «Что мне горе» без его разрешения. Ни слова не было сказано композитором об успехе песни, только претензии, на которые ты ответил очень спокойно: «Разрешение на запись я получил от издателя из Риги Дуганова, с которым и советую вести в дальнейшем все объяснения».
Ты водил меня на выступления и встречи с Иваном Семеновичем Козловским, Валерией Барсовой, Ольгой Лепешинской. Благодаря тебе я узнала этих замечательных, талантливых артистов. Общение со знаменитостями из Союза было приятным, но, увы, очень коротким. Ты был уверен, что вернемся в Союз и знакомство с ними продолжатся уже на родине.
С 1947 года мы выступали в кинотеатрах Бухареста и в составе театра «Савой». Потом была какая-то реорганизация, и с марта 1949 года – от вновь созданного Театра эстрады, где нам дали ставки «артистов высшей категории». Нашу 30-минутную программу в сборных концертах называли «русским блоком». Яссы, Брашов, Тимишоары, Русе, Синая, Крайова, Джурджу, Бакэу – вот далеко не полный перечень городов, в которые мы выезжали.
Однажды мне на глаза попались воспоминания Валентины. Она ли запамятовала или корреспондент был приблизителен, только то, что «в Констанце советские солдаты вернули в кассу все билеты на концерт Пети и потребовали вернуть им деньги», совершенно не соответствует действительности. Для советских военных не было ни одного платного концерта. Да и мы ни за один концерт не получили гонорара. Организовывались закрытые выступления, на которые военных привозили специальными автобусами или мы выезжали в части.
