– А что, Горбач, воровсколесские девчата ай изменили?

– Тю-тю… вспомнила! В Воровсколесске уже вторые сутки Покровский, что ж, он пустит девчат в красные окопы!

– Вот бедные!

Наталья, по-мужицки спрыгнув с лошади, подошла к Насте, свежая и возбужденная.

– Настя, Роя не видала? – спросила она, глянув вопросительно своими синими глазами.

– Да вот он, – указала Настя.

На крыльцо вышел Рой. За ним из двери протиснулся начальник санитарной части бригады:

– Нельзя тяжелораненых держать при нашем лазарете. Сложную хирургию, операции, требующие ампутации, я не могу производить в таких условиях. Вы представляете, трепанацию черепа делать…

– Что вы рекомендуете, доктор? – перебил Рой, взявшись за луку седла.

– Тяжелых эвакуировать в Минводы.

Рой вскочил в седло.

– Минводы превращены в госпиталь всей армии. Там люди по двое суток ожидают простой перевязки. Комбриг не пойдет на это.

– Но у меня передовой перевязочный пункт. По положению я…

Рою начинал надоедать этот маленький человек, беспомощный и суетливый. Сдерживая нетерпеливого низкорослого «киргиза», прославленного как иноходца, снова перебил врача:

– Повторяю: стационарные госпитали глубокого тыла забиты ранеными. Противник развивает наступление. Комиссар взялся оборудовать лазарет бригады в Курсавке, на днях госпиталь будет готов. Пока расширьте пункт, привлеките медперсонал. Мобилизуйте фельдшеров станичных околотков – ведь это прямо-таки чародеи. В Нагутах, Султанском вами до сих пор не реквизированы частные аптеки. Будьте готовы, доктор, скоро с фронта начнут поступать раненые…

Только сейчас Рой заметил жену комбрига и Наталью. Он кивнул им. Наталья безразлично отвернулась и перекинулась пустяковой фразой с Горбачевым. Настя дернула ее за рукав.

– Наташка, ты же про его спрашивала, про Роя-то.

– Да ну его! – отмахнулась Наталья. – Раздумала.

– Что ты, Наташка, ломаешься перед ним, как сдобный сухарь перед чаем, – укоризненно сказала Настя, – что, он парень плохой? Одной рукой и узла не завяжешь. Поженились бы!

– Ну его, Настя! Давай про другое, – попросила Наталья.

– А как под горку ходить да за камыш – не ну его? – не унималась Настя. – Ребята уже заметили.

– Много шуму, да мало толку, Настенька.

За начальником штаба двинулись всадники. В запасных тороках и узлах они везли бутылочные бомбы и гранаты. Окончив погрузку, Горбачев сел на лошадь, оправил саблю, принял в седле достойную позу и во все горло заорал:

– Трогай!

Часовой с перевязанной головой бросил вдогонку:

– Жителей постеснялся бы. Орет, точно катрюк.

К часовому подошел развязной походкой фуражир, известный в бригаде под кличкой «Прокламация». Фуражир никогда не бывал на фронте, но все боевые и прочие новости знал первым и всячески их перевирал. Малейшие неудачи он раздувал в панические слухи, и тогда слова: «окружили», «продали нас», «измена» – не сходили с его уст. Его поэтому и не брали на позиции, определив навсегда в должности фуражира. Сегодня на фуражире был кожаный картуз, и, несмотря на жару, на голое тело был натянут тесный солдатский ватник.

В одиночестве он решил поделиться кое-чем с часовым, оставленным при штабе из-за легкого ранения в голову.

– В сухомятку, ребята, пожалуй, сто суток, – сказал фуражир, – кухни-то все пехоте передали. Последнюю кухню – и то Горбач на кобылу сменял. Да хоть бы кобыла, а то тьфу!

– Несчастливая наша бригада, – заметил часовой, почесываясь. – У всех смена есть, а мы в котел головой.

– Скоро будет смена, – тихо, оглядываясь, чтоб придать вес своим словам, сообщил фуражир. – Завтра сам батько думает податься в Пятигорский город.

– Что он там забыл? – недоверчиво спросил часовой, подозрительно прищурившись.

– Пятьдесят тысяч буржуев нам обещали… подкрепить бригаду.

– Что ты, Прокламация, что мы с ними будем делать? Их за неделю не перерубаешь, пятьдесят тысяч. – И, обратив внимание на выходящую из ворот Настю, улыбнулся: – Вот это подкрепление, да? Что-сь, видать, вкусное понесла супруга? Аж сюда пахнет.

– Галушки варила с курчонком да вареники месила, стало быть, их и понесла, – доложил фуражир и, посвистывая, вышел на пыльную улицу.

По улице бегали мальчишки, играя в поезд, шипели, подражая паровозу, пронзительно кричали, бросали пригоршнями пыль.

Со стороны Султанского тракта показались подводы, запряженные длиннорогими калмыцкими волами. Мальчишки бросились к возам:

– Дядя, а дядя, дай кавуна, дай дыню-комковку, дядя!..

Мажары приближались. Мальчишки возвращались, нагруженные арбузами и дынями.

– Вот штаб, дядя, – указывали они, – здесь Кочубей живет.

Фуражир, почуяв какую-то очередную сенсацию, завязал тесемки ватника, отряхнул фуражку, надев ее так, чтобы сбоку лихо торчал пегий чуб. Возы, их было три, остановились. Казак-подводчик снял шапку.

– Можно повидать командира, товарища Кочубея? – обратился он к фуражиру.

– А зачем он вам, товарищи жители?

– Да привезли мы солдатам красных кавунов да дынь в подарок от нашего хутора, от Виноградного.

– Нет Кочубея, товарищи жители. Отбыл командир бригады вместе со всей бригадой на фронт.

– Что ж теперь делать, раз нема Кочубея? Может, вы примете, – попросил нерешительно казак.

– Не могу, – отказал фуражир. – Вот если бы привезли сено или зерно, тогда уполномочен.

– А на фронт можно, товарищ, отвезти?

– Везите, – снисходительно разрешил фуражир. – Вот только сейчас старшина, некто товарищ Горбачев, обоз повел к фронту. Кабы вы были на конях, а не на быках, может, и догнали бы. А то попытайте.

Казак поблагодарил и взялся за налыгач11.

– Цоб, цоб! – покричал он на быков, и подводы, до отказа груженные арбузами и дынями, тронулись в путь.

Часовой, выйдя за ворота, подсвистнул.

– Поснедают добре ребята, а то там ни одной бахчи не осталось. Все сгорело – бои ж.

Обращаясь к фуражиру, подосадовал:

– Как же это ты не мог зацепить арбуза, а? Эх ты, а еще Прокламация!

– Не мог, – передернул плечами фуражир. – При исполнении служебных обязанностей… не уполномочен.

Володька вторые сутки блаженствовал в отдельном полевом карауле у озера Медянки. Кругом камыш, сочная стрельчатая осока, желтые болотные цветы. Стреноженные кони паслись за камышом. Впереди, на бугре, в глинище караул. Володька отпросился в охранение посыльным. Полевой караул у Медянки охранял Суркульский тракт, и днем дел особых не было. Только ночью могли прошмыгнуть вражеские разъезды к сердцу бригады – Суркулям. Ночью начальник заставы сгущал полевые караулы, и Володька ходил в секрет или в дозор.

Володька лежал на животе и, заткнув уши, упивался увлекательными событиями, пронесшимися над «пылающим островом». Рядом валялись сапоги, и на осоке просыхали коричневые от юфтовой кожи портянки.

Володька третий раз перечитывал книгу. Эту книгу дал ему Левшаков. Судя по словам Левшакова, книгу он достал у сестры милосердия Натальи, у которой, опять-таки судя по его словам, адъютант пользовался расположением. Чтобы прочитать книгу, Володька попросился на тихую работу, в заставу.

Сердцу Володьки были милы события, описанные в книге. Ему близко было и само название «пылающего острова» – Куба. Там люди дрались за свободу тяжелыми мечами, которыми они раньше рубили сахарный тростник, – здесь, рядом с Володькой, легкий клинок и подобие тростника…

Партизанский сын закрыл книгу, вздохнул и долго смотрел на красный переплет тисненой обложки.

– Луи Буссенар… Буссенар, – задумчиво шептал он. – Есть у нас такой?

Перебирал Володька людей бригады, и ни на кого нельзя было возложить столь почетной обязанности. Писать было о ком, а некому. Володьке даже взгрустнулось немного, а потом снова провихрились перед ним боевые будни, прославленные подвиги, шумной ватагой взметнулись властители дум его – бесстрашные Кочубей, Михайлов, Кандыбин, Батышев, Наливайко…