– В балку еще не водили. Не было такого дела, – перебил его второй молодым, приятным голосом.

– Нет, так будет, – отрезал первый.

– Все наперед знает, как бог Саваоф, – ухмыльнулся молодой.

– Бога не замай, он тебе ничего плохого не сделал, а нюх, верно, на будущие времена имею.

– Нюх?! – удивился второй. – Откуда он у тебя? Усы-то ты подрезал?

– Ну, подрезал, – напыжился первый, – што ж с этого? Я чуток ножницами подкорнал, штоб лучше сметану есть. Люблю сметану, товарищ комиссар, а усы мешали, я их и того…

– Вот и нет у тебя нюха, Саваоф, – поддразнивая, снова сказал второй. – Помню, я мальчишкой был, отхватил коту усы. Перестал кот мышей ловить, сидит и фыркает. Нарежу ему колбасы, положу – съест, который кусок возле него, а остальные не замечает. Мяучит, мяучит, будто кто его за хвост дергает. Подвину – еще кусочек съест. Выходит – все у кота в усах, как и у тебя, Саваоф, и пропал ты теперь отныне и навек. Ну, мы заговорили вас, товарищ комиссар. Видно, с обходом?

– Нет. Так прошелся, спать что-то не хочется.

– Если с обходом – не сомневайтесь, товарищ комиссар. Проверочку сделать можете. И прямо скажу, хоть усов у меня и нет: никто не спит. Как на пружинах все.

– Так ли? – нарочно усомнился Кандыбин.

– Иначе быть не может, потому сознание заедает, товарищ комиссар. Сами деремся и очень чувствуем, что деремся со своими недругами, всех знаем злых, товарищ комиссар, кто там, – сказал он, указывая в направлении фронта, опустился на землю и словно растаял.

«Вероятно, прилег в канаву», – решил Кандыбин и, попрощавшись куда-то в темноту, вышел на улицу.

Он не успел дойти до штаба, как его задержал конный патруль. Патрульные были из седьмой сотни. Поздоровались и поехали дальше.

Комиссар вернулся.

Кони дежурной части были подседланы и звучно жевали зерно, помахивая торбами. Дежурная часть держала лошадей на улице, у временных прикольных коновязей. У ворот, верхом на пулемете, сидел боец, запахнувшись в шинель. Он прислонился спиной к щитку и, казалось, дремал, но когда рядом очутился комиссар, пулеметчик повернулся к нему и спросил время.

Даже по тому, как у коновязей дневальный сновал с метлой и лопатой, убирая навоз, понял комиссар сущность побед Кочубея. В бригаде была установлена дисциплина, что не удавалось сделать в большинстве частей вооруженных войск Северокавказской республики.

На крыльце, заняв его почти целиком, сидели черкесы. Они разостлали бурки и сидели в косматых шапках и черкесках, тихо перебрасываясь словами. Охрана Кочубея состояла в большинстве из адыгейцев. Клокочущий, гортанный язык адыгейцев несколько отличался от языка предгорных черкесов, но комиссар, знавший язык черкесов, свободно разбирал их речь. Разговор заинтересовал комиссара. Часто упоминались Ленин и родовитый князь адыгейцев генерал-майор Султан-Клык-Гирей-Шахам, известный комиссару как инициатор восстания против Советов и организатор горских полков для белого командования.

Кандыбин опустился на завалинку.

– Султан-Гирей зовет нас, – убеждал приглушенный голос. – Ночами приходил к нему пророк. Он сказал: «Ханоко, алла поручил тебе газават-зао8, так скажи всем правоверным…»

– Скажи, Мусса, – перебил его второй адыгеец лукавым голосом, – Султан-Гирей обещал посадить тебя за свой стол? Молчишь, Мусса?!

– А красный пши9 Кочубей сажает нас за свой стол, как равных, – цокнув языком, заключил третий.

Комиссар узнал черкеса по голосу. Это был Айса, друг Ахмета.

– Султан-Гирей каждому обещал по косяку кобылиц, отару баранов, – продолжал Мусса. – Утро и вечер мы будем пить бузу и айран. На клинках мастера вырежут слова пророка, и золото на шашках будет из Теберды и Бадука. В сакле запоют семь жен, не меньше…

– Так журчит река Джиганас, и очень захочется тебе поспать на ее берегу, потому что она ласковая. Заснешь ты, а в горах прошли дожди, но ты их не видишь и спишь. И не знаешь ты, что идет с гор вода, как табун кобылиц, и тащит камни больше тебя, Мусса, в два раза. Налетит вода, разобьет тебя и выбросит в ущелье Кубани. Так поступает ласковый Джиганас со спящим, – заметил черкес, очевидно, житель предгорья, так как знал о проделках реки Джиганас.

– Ханоко добрый, он хочет все отдать нам. Пусть уйдет ханоко Султан-Гирей, мы возьмем его добро сами, – сказал Айса, и все засмеялись.

– Мусса передал то, что слышал, – уклончиво произнес Мусса и, помолчав, добавил: – Может, он злой, ханоко, может – добрый… откуда знает Мусса?..

– Черкесский народ еще не имел добра и правды от Гирея. Черкесский народ может просить его: «Иди, ханоко, умри, а потом мы тебя полюбим», – сказал черкес, говоривший о Джиганасе.

Собеседники одобрительно зашумели. Скрипнула дверь. Из дома упал свет. Комиссар приподнялся. Кочубей? Нет, Ахмет. Комиссар опустился на завалинку и начал свертывать папироску. Он крякнул, зажег спичку, прикурил и держал спичку, пока она не догорела и не прижгла ему пальцы. Черкесы, не обратив на комиссара внимания, все разом заговорили с Ахметом.

Ахмет остановил галдеж:

– Одна половина сердца там, другая половина сердца здесь, одно ухо кричит, другое пищит, как можно понять? Говори ты, Айса.

Айса говорил быстро и отрывисто, иногда прерываемый возгласами Муссы.

– Кто мог знать, что ты, Мусса, из аула Улляп, глупый, как барашка, – выслушав Айсу, сказал Ахмет и решительно заявил: – Газават-зао ведет великий пши Кочубей, а пши Кочубей идет по законам Ленина. Понял, глупый Мусса из аула Улляп?

– Кто такое Ленин? – процедил Мусса.

Ахмет вспылил:

– Ленин родился от солнца и луны. Ленин рода курейшипов, и все знают это, а откуда Султан-Гирей – никто не знает.

– Ханоко из рода курейшипов, а курейшипы – род пророка, – раздраженно сказал Мусса.

– Откуда ты знаешь, Мусса? – ехидно задал вопрос Айса. – Ханоко сам тебе сказал? Почему ты его любишь?

– Похожий похожего любит, – изрек горец из Джиганаса. – Растет дуб один, а корней много.

Резкий голос Ахмета выделился из общего шума:

– Ханоко умрет, а Ленин будет жить. Ханоко выроют шакалы, и кто будет знать, где его кости? А Ленин всегда будет ходить в белой-белой, как горный снег, черкеске, и будет стоять Ленин, как Эльбрус, и светить днем, как солнце, а ночью – как луна. Все будут знать Ленина, а кто будет знать ханоко, кто?.. Молчишь, Мусса?

Шла долгая и упорная борьба. Держала бригада Кочубея район по реке Невинке до станицы Георгиевской, хуторов Рощинских, Воровсколесской станицы и Сычевого кряжа. Впереди фронта огромное Баталпашинское плато – десятки тысяч десятин сенокосных угодий. Против бригады стоял генерал Шкуро. Состязались на фронте казак Кочубей Иван и бывший его начальник полковник Шкуро Андрей Григорьевич. Вправо, до самой Невинномысской, бродили кочубеевские разъезды.

Степные Суркули надолго стали резиденцией Кочубея. Небольшой дом, с глухой стенкой на улице, – штаб бригады. Начальник штаба, покусывая длинный вороной ус, добросовестно изучал карту.

вполголоса напевал Рой, поворачивая карту, гремевшую, точно лист железа. Много муки пошло на ее склейку. Многоводная, расплываясь фиолетовыми волнами, извивалась Кубань. Реку нарисовал Рой, а подправил химическим карандашом Кочубей, начертив, где полагается у берегов, подобие елочек – леса. Станицы изображались квадратами, примерно со спичечную коробку. Над квадратом Суркулей краснел флаг. Дом штаба на карте был нарисован; из трубы валил курчавый дым, за трубу дома была привязана лошадь, похожая на собаку (творчество Ахмета), что означало коновязи. Большое дело для черкеса изобразить живое существо. Коран издавна запретил рисовать, чеканить на изделиях золота, серебра и кости изображения людей и животного мира. Не препятствовал начальник штаба творчеству Ахмета, хотя и закрывала лошадь черкеса половину Курсавки, полностью село Куршавское, спуская хвост в степное мелководное озеро Медянку. Начальник штаба, сочным баском продолжая песню, наносил на карту новые перегруппировки противника. Белогвардейские полки распределялись по фронту еле заметными кружочками, а кочубеевские сотни алели огромными эллипсами, обращенными стрелами на врага. Это для психологического воздействия на вызываемых в штаб командиров.