Его голос ударил по сознанию — привычной болью, из которой потихоньку, как разведчики вражеской армии, пробирались слова. И… я была рада. И боли, и… даже ему. А он почуял. Но пожалуй, так даже лучше. Буду хорошо слушать — и услышу…

— Дарра?

Сиррин сегодня непохож на себя. Отчаянье давно переросло в злость, а злость — во что-то другое. Он непривычно спокоен, почти суров, он больше не мечется и не дрожит. И не ждет. Хотя нет, тут что-то есть…

— Дарра, мне нужна твоя помощь.

— Ты знаешь, в чем и как я могу помочь, — никогда не срывалось с моих губ что-то столь близкое к признанию собственной беспомощности, но… Сиррин свой, а своим лгать нельзя.

— Знаю, — кивает он. — Потому и пришел — к тебе.

— Ко мне? — мне уже не смешно, мне интересно. И горько, невероятно горько…

— Дарра, ты ведь не откажешь?

Я готова была сказать да, я почти сказала, но… Его голос ломал виски. Голос, с которым надо жить, который надо слушать.

— Что же ты хочешь, Сиррин?

Вышло слишком официально, почти грубо, но он то ли не заметил, то ли не счел должным этого сделать. Он пришел просить, и эта смешная истина вдруг жуткой болью отозвалась в…

— Я хочу уйти, Дарра, — ответил он.

— Кто тебя держит? — удивилась я.

— Дарра… мне не хватает Силы. И не хватит. Я… ты хозяйка дорог, Дарра, хозяйка дорог и перекрестков. Отпусти, выпусти меня в Межреальность — и я уйду. Или хочешь — уйдем вместе? Ты и я? Или все вшестером? Дарра, здесь нельзя оставаться, здесь ждет только одно, и ты знаешь что, Дарра. Я… я прошу тебя. Ты ведь можешь. Зачем… зачем мне, нам здесь умирать? Дарра…

В его словах было отчаянье, в его словах была правда. Но…

— Сиррин, я не могу.

— Почему? Я стал тебе врагом? Ты не хочешь уходить? Но ведь выпустить… Дарра, я же знаю, я…

— Сиррин, — подняла я руку. — Если я открою двери, не важно, кому, не важно, как, в них войдет он.

— Глупости, Дарра. Он просто не может контролировать все точки переходов, и если…

— Да, — согласилась я, не дав ему договорить. — Но он чует меня. И — придет.

— Чует? Ты подпустила его так близко? — горечь, невыразимая горечь говорит его словами. — Или уже…

— Разве ты не видишь? — это… то, чего больше всего на свете… но…

— Прости. Прости, Дарра.

— Сиррин! — почти кричу я. — Постой, Сиррин! Хочешь, я дам тебе Силу? Силу для перехода? И покажу точки? И…

— Не стоит, — качает он головой. — Ты же знаешь, как я…

Знаю. Все знаю. И то, что для него дороги — это и впрямь почти кара, и что в умении заблудиться ему почти нет равных, и… даже то, что это, пожалуй, почти единственный выход. Для него.

— Но ведь стоит попробовать, правда?

— Дарра… Ты же знаешь, сколько на это уйдет всего — без тебя? И на это, и на то, чтобы идти дальше?

— Сиррин, это возможность. Не просто сидеть тут, а…

— С чем останешься ты?

— Я напьюсь крови, брат. Я… я позволю им убивать и умирать. Все будет хорошо. Ведь, в конце концов, хватает же нас на то, чтобы поделиться этой самой Силой со всякими, а уж для тебя… Ты возьмешь, Сиррин?

— Я…

Он не сказал да. Но я знала — возьмет. Потому что хоть такие подарки и похожи на милостыню, без них не выжить. Потому что…

— Только не говори мне, где и когда. Я… не должна знать. Ни в коем случае, слышишь? И… остальным наверно тоже — не говори. А точки… точки лови. И выбирай.

Память — это то, чем можно гордиться. Карта развернулась легко, со всеми поправками и изменениями, увиденными ветром, увиденными мною. И так же легко легла в сознание Сиррина.

— Видишь?

— Да, — задумчиво сказал он. — И… Сила, Дарра.

Конечно, как же иначе. Но… до чего нужно было дойти, чтоб не просто просить — напоминать? Ох, Сиррин, Сиррин… Обнять мир… выходит, еще можно, если действительно нужно. И взять из него все, что можно взять, не опустив себя до состояния полубессознательного функционирования. Конечно, на заполнить все это уйдет не один… Сиррин…

Темный шарик Силы застыл между ладонями. Такой маленький и такой…

— Держи, — сказала я. — Этого хватит на открыть. А дальше ты уже сам.

— Спасибо, — удивленно и почти растрогано взял он у меня темный комочек длинными тонкими пальцами. Будто до самого конца надеясь, но не веря, веря, но не ожидая… — Спасибо, Дарра.

— Иди, — говорю я. Сейчас… только кровь, много крови, снова, в который раз… — И не вздумай заходить прощаться.

Помнить… о том что ни где, ни когда… Но он ведь и так не забудет. А я не посмотрю.

Сиррин подходит ближе, оказывается совсем рядом. И жесткие, ледяные губы касаются моего лба.

— Спасибо, Дарра, — говорит он. — Прощай.

Холод приходит неожиданно, но привычно. Холод почти так же нежен, как ветер, но еще более безжалостен. Холод напоминает о Сирине, но я не решаюсь спрашивать даже его. Это неправильно. Я не должна, я не умею чувствовать холод, я… Голоса роятся вокруг, слова опавшей листвой ложатся под ноги. Я не беру. Я не хочу их знать, их слышать, я…

Я смотрю на солнце и стараюсь улыбаться. Просто чтобы не забыть, зачем я делаю то, что делаю, просто чтобы…

Холод и ветер играют рядом, играют вместе. Холод и ветер, неотъемлемые спутники руин и брошенных храмов. Не тех, которые Спасителя — старых, тех, что стоили на холмах, поближе к небу, где вместо стен были колоны и…

Я улыбаюсь. И стараюсь не гримасничать. Я хотела света, света и тепла. Но они не нужны владычице Тьмы, а я забываю…

Аххи говорит, что учиться бояться, и это не может нравиться. Иногда мне кажется, что я слышу отзвук его шагов в гулких залах подземелий. Возможно, он-то как раз и выбрал по-настоящему нужный путь, став одним из, и делая что может так, как получается. Но мне не к кому идти, да и… Я не смогу. Люди не живут на перекрестках, и нелюди тоже. Я же…

Холод. Холод, свет и ветер. Это — Сила. Или осколки Силы. Надо только научиться брать, надо только… Аххи. Мне так хочется позвать его, мне так нужны его слова и его знания, и… Но я молчу. Мы не дети, быть может, слишком давно. Каждый выбрал свой путь. И только ему им идти.

— Зажралась, Дарра? — насмешливо спрашивает Зенда.

— С чего ты взяла?

— Сиррин сказал, ты поделилась с ним Силой.

— Сиррин? Он еще не ушел?

— А должен был? — удивленно спрашивает Зенда. — Подожди. Так ты дала ему ключ?

— Скорее лом.

— А я?

— А что ты?

— Дарра, ты не подумала, что не он один хочет уйти?

— А, ты тоже… что ж, ни чем не могу помочь. Если получиться, найди Сиррина, раз он до сих пор не ушел. На еще одну такую штуку меня не хватит, а дверям все равно, сколькие в них войдут.

— Все равно, говоришь… А еще подруга называется.

— Разве нет? — удивляюсь я.

— Почему ты отдала ключ Сиррину?

— Потому что он попросил.

— Значит, все остальные как хотите, да? Подождет он, как же… Или ты подумала, что раз сама решила умереть, то и остальные собираются заняться тем же?

— Зенда, я…

— Зря, — отворачивается она и уходит не попрощавшись.

— Что ж… Успешно тебе найти…

Интересно, придет ли Шаадан?

Мы научились столь многому, чему не стоило учиться, мы вспомнили, вжились, мы… Зенда не обижалась раньше, она или забывала, или убивала. Слабость одевает маски. Это… неправильно, грустно, мерзко. Потому что если я перестану верить своим, пожалуй, даже игра с ним потеряет смысл. Потому что вглядываясь по утрам в умытый тьмой и облаками лик солнца, я не смогу ответить себе зачем. И тогда уж точно… нет, не стоит об этом думать. Даже если Зенда больше не пускает меня в свою долину, даже если мне страшно думать о Сиррине, чтобы случайно не засечь точку и всплеск, даже если… Никогда, никогда не было мне так горько мое одиночество — и мое бессилие. Да разве не открыла бы я для них двери, хоть и все двери мира? Разве… Расстаться с всезнанием больнее всего. Не так давно я просто не сумела бы ошибиться подобным образом.

А еще я вдруг поняла, что даже у меня есть то, чем можно меня купить.