Эта статья подписана: « — й — ъ.» (Тел еск < оп >.—1836.— Ч. XXXIV). Проф. Бобров (Филос<офия> в России... — IV.— < С. > 90 <и> сл.) по неприводимым мотивам сомневается, чтобы автором ее был Надеждин. Угадать этих мотивов не могу. Качествами, которыми должен обладать предполагаемый автор статьи, по выкладкам проф. Боброва, Надеждин обладал. Он не был слушателем, но был приятелем Павлова; значительная часть статьи излагает мысли Павлова, выраженные печатно, остальное он мог почерпнуть или из предоставленных ему Павловым записок, или из бесед с ним — Надеждин был, во всяком случае, не менее сметлив, чем слушатели Павлова. «Кованого» языка Павлова в статье я не заметил, хотя, впрочем, не заметил его у самого Павлова. Павлов пишет схематически, как будто не договаривает, но просто и флегматически; эта статья скорее написана сангвиником и с большим количеством знаков вопроса и восклицания, чем свойственно Павлову, написана не проще, но легче, с большим расходом слов, оборотов и литературных приемов1.
И все же насаждение у нас шеллингизма Павловым оказалось, в конечном итоге, плодотворнее, чем «проповедование» Велланского. Возможность перехода к эстетическим проблемам сделала «павловцев» философски более жизнеспособными, чем были ученики Велланского. Как показывает пример Экеблада, последние могли переходить от физических и биологических исследований к антропологическим и психологическим, но, как было отмечено, всякое сколько-нибудь серьезное углубление в этом направлении уходило из философии в специальную науку. Отсутствие свободного философского выхода необходимо должно было привести к скептицизму, а вместе к «вере» — будто спасающей от философского скепти-
Проф. Бобров называет учеником Павлова, кроме вышеупомяну-пеп Также Н- П. Курляндцева, проф. одесского Ришельевского лицея, реводившего естественнонаучные работы Шеллинга, Шуберта, Стеф-ша Са его зависимость от Павлова еще требует доказательства (ре-а яиЩ'ИМИ сРеди которых я признаю не биографические анекдоты, подт71113 самих ТРУД°В). а переводческое усердие Курляндцева только верждает выставленный мною в тексте тезис.
цизма. И у нас есть интересный пример такого перехода, который можно сопоставить с вышеприведенными образцами «недоверия» к разумной философии, недоверия, связанного с неопределенною «верою» как источником «истинной» философии. В общем, конечно, эти поспешные, при элементарных неудачах, измены философии — свидетельство отсутствия предварительной настоящей философской школы и подготовки.
В 1841 г. в Санкпетербурге (Предисловие помечено: «Гродно. Декабря, 1839») вышла книга: Исповедь или Собрание рассуждений доктора Ястребцева. Это —собрание двенадцати статей автора, начиная с его докторской диссертации {De functionibus systematis nervei, 1825), печатавшихся преимущественно в «Московском Телеграфе» (затем в «Сыне Отечества» и «Литературных Прибавлениях»), отражающих постепенный переход автора от узкой натурфилософии к попыткам разрешения общих философских задач1 и заканчивающихся провозглашением «необходимости веры». Перепечатанные в Исповеди статьи автор снабдил пояснениями, в которых он сам прослеживает свое философское развитие: от натурфилософии и «мелкого болота положительного» через «достоинство разума человеческого» к сомнению «не только в непогрешительности школьной учености, но и в самой той науке, в которой получил звание доктора»2. Диссертация, как констатирует он, написана всецело под влиянием Велланского — «Г. Велланский покорил меня натурфилософии совершенно»—ко вреду, как он теперь признается, его наук: «Начитавшись Биологического исследования природы, я стал
1 К таким попыткам надо отнести и педагогический труд Ястребцева, представляющий опыт методологической эксплуатации шеллингизма и фихтеанства: О умственном воспитании детского возраста.— М., 1831 (первоначально также в «Моек < овском > Телегр <афе> »); 2-ое издание, «умноженное и переработанное», под заглавием О системе наук, приличных в наше время детям, назначаемым к образованнейшему классу общества.—М., 1833,—об этом сочинении нам еще придется говорить ниже.—Ил Ив. Ястребцев учился в Моек < овской > дух<овной> академии и преподавал в ней французский язык, потом служил в Синоде. В 1816 г. (сорока лет от роду) поступил в Московский университет, окончил в 1820. До докторской диссертации переводил Избранные Слова Массилъона (1809—17) и Таулера, Благоговейные размышления о жизни и страдании Иисуса Христа (1823). (Эти сведения почерпнуты мною из Энцикл-< опединеского > Словаря.)
2 Как сообщает о себе сам Ястребцев, после теоретических возражений медицине он ей возразил «иначе», «гораздо сильнее»: «я ее оставил» (128).
пренебрегать опытными знаниями, просто презирал их и потерял много времени на глупом моем философском само довольствии». С другой стороны, констатирует он также, смесь опытных понятий о природе имела вредное влияние на расположение его ума к материализму.—«Натурфилософия не могла спасти меня от этого; она, как и нынешняя философия Гегеля, хотя говорит о Боге, но сердца не согревает верою, которой обе они не разумеют». Последующие свои статьи — отрывки об истории (а также статьи об умственном воспитании детей), понимаемой в шеллинго-стеффеновском широком захвате,— автор также аттестует как «идолопоклонство разуму, не-согретому чувством, мирскому».
В<18>32 г. Ястребцев возвращается к чистой натурфилософии в статье Об органах души, где проводит ту мысль, что органом души является не какая-либо — в особенности не мозг один — часть тела, а все тело, а в последующих (с <18>33 г.) статьях выплывает, по его собственному выражению, из «мелкого болота положительного» в «бездонное море всего во всем» (ev \ох ttcxv). Взгляды автора в этом втором периоде его развития представлены Замечанием на мнение г. Шевырева о признаке совершенства в изящных искусствах (1833) и статьею Любовь к ближнему («Новоселье».— 1834). Шевыреву он возражает на утверждение, «будто совершенство всякого образования человеческого выражается наибольшею индивидуальною отличительностью явлений, производимых сим образованием». Мнение Ястребцева прямо противоположно: образование есть проявление духа человеческого, а чем полнее образование, тем яснее обнаруживается идея человека. «Не разнообразие, не усилие личной индивидуальности, а единообразие, истребление личности должно быть следствием совершенства для человека; ибо дух человеческий один; свойства его одни». Общую линию истории Ястребцев видит именно в направлении к «обезличению» Духовного облика европейских народов, достигаемого их сообщением между собою и взаимною передачею открытий и усовершенствований. Эта идея общности не-лично-го духа разрешает для него нравственную проблему Любви к Ьлиэкнему и методологическую — изучения истории чело-1«я\ТВа №згляд на историю и на факты исторические.—
->)• Аух наш —не личное, ограниченное и преходящее существо — твердит нам о нашем пагубном равноду
шии к истинной жизни и наказывает неизменною тоскою бездействия. Нужно большее развитие человечества, проникновение в вечные истины большего числа людей, чтобы научиться напряженно жить и легче осуществлять добродетель. Высшая нравственная истина — любовь к ближнему, а «ближний не есть только друг наш или родственник, но человек вообще». Все люди — одно существо; всякий особенный человек — особенная идея в общей душе человеческой. Индивиды сами по себе, «неделимые», «имеют только призрак души; живет истинно только род». В чувстве любви мы возвышаемся до сознания рода, и совершенствование человека в том и состоит, «чтоб люди научились постепенно обезличиваться».
Не сумев из натурфилософии подняться до философии, доктор Ястребцев спланировал на моральную плоскость, покрытую скептическим вереском. Сомнение — «одно из самых ужасных слов ума человеческого, может быть, самое ужасное», констатирует он (в ст. Взгляд на историю). Но все же он пока верит в любовь, которая «зиждет», и признает хотя бы ограниченное значение «отвлечения», которое есть следствие того, что люди, хотя еще и смутно, начали признавать общее свое единство. «Отвлечение» он противопоставляет «фактома-нии» в истории и призывает на место собирания фактов их «обдумывание». История людей прекратилась, «началась история рода человеческого» — «народы почитаются как бы членами одного тела». Задача истории — показать возраст жизни человечества в данное время и взаимное в ней количество Судьбы («Творческой необходимости», «законов Божеских») и произвола людей1.
