Охранник с автоматом уже стоял в дверях и делал Лешке знаки на выход.

Его вернули в ту же кладовку, но в ней произошли перемены, появились диван с подушками и пледом, маленький японский телевизор, на столе — добротная закуска и несколько бутылок.

На этот раз охранник запер дверь, лязгнув замком, и через секунду стало тихо, как в могиле.

Время шло медленно, словно растягивалась мягкая резина.

Лешка глянул на часы. Без четверти семь вечера. До рассвета около полусуток. За это время никто не хватится его разыскивать, да и к чему — если даже и найдут, то это ничего не решит.

Лешка растянулся на диване, прикрылся пледом, не мигая, уставился на свет лампочки без абажура под потолком и медленно стал прокручивать в памяти прожитые годы. Он знал, что завтра его дни кончатся. Свет лампочки слепил глаза и становился то красным, то режуще зеленым, а потом сгустился, и все закрыла темнота. Никакого решения он и не думал принимать. С горечью вспомнил Вово Раздорского, все и вся продавшего за деньги и заграницу, с еще большим отчаянием — Саньку Журавлева, который жил бок о бок с человеком, предающим его каждый день, вспомнил глупого пропойцу Авдюшко, умершего неизвестно за что, всплыло развороченное пулей лицо Ланы, выплыло из темноты кинжальное, безгубое лицо Араба, а потом исчезло и оно, а откуда-то издалека послышался серебряный звук Алькиной трубы.

Сквозь забытье он услышал, как заскрипел замок в дверях, но не повернулся, пока не почувствовал, что человек вошел в кладовку, тронул его за плечо, и сиплый голос произнес:

— Ты мой партийный билет доставил?

Лешка сел.

Кологривов стоял перед ним в сапогах, брюках и офицерском мундире со споротыми погонами.

— Принес.

— Давай.

— Он у меня не здесь.

— Давай! — прохрипел Кологривов. — Взамен получишь жизнь и свободу.

Лешка увидел, что в руке старик держит тяжелый пистолет ТТ.

— Я же сказал, что не здесь. Я его спрятал в роще. Когда на меня напали.

Глаза из-под косматых бровей недоверчиво сверкнули.

— Не врешь?

— Зачем врать? Пойдем, найду. Там и мои документы.

— Пойдем, — сказал Кологривов. — Шагай впереди. И не дури.

— Нет смысла.

Они вышли из кладовки, и Кологривов чуть подтолкнул Лешку, указывая направление.

Лешка посмотрел на часы. Было около одиннадцати. Значит, на дворе поздние июльские сумерки.

Переходы в церковном подвале были едва освещены несколькими жалкими лампочками. У лестницы наверх, на каменном полу Лешка неожиданно увидел тело вислогубого охранника. Тот лежал спиной на своем автомате, раскинув руки, и голова его была разбита страшным ударом в висок.

Понятно. Кологривов начал свои действия, — тоже, видать, предельно ожесточенные и решительные, неясные для Лешки. Лешка сделал вид, что труп охранника его ничуть не взволновал, и Кологривов прошел мимо, будто мертвяк с проломленной головой был всего лишь деталью в интерьере.

Старик толкнул дверь, и они вышли на улицу.

Было темно. Небо закрывали низкие летящие тучи, сквозь них, как сквозь шторку, иногда мелькали светлые пятна, но дороги видно не было.

За спиной Лешки блеснул свет фонаря. Кологривов, оказывается, захватил длинный, как дубина, хозяйственный фонарь, и тот давал сильный пучок света.

— Прямо, — сказал Кологривов. — Ночь как та, в августе, помнишь?

— Тогда шел дождь.

— Все будет. И дождь кровавый будет, — пообещал Кологривов. — Куда идти?

— В рощу. Последний поворот перед воротами при въезде в поселок.

— Ага. Недалеко, — удовлетворенно сказал старик.

Он пошел рядом с Лешкой — в левой руке держал фонарь, правую с пистолетом прижимал к животу. Еще раз сказал угрожающе:

— Только не шуткуй. Не надо тебе это. И свободу получишь, и жизнь.

— Все в порядке, — ответил Лешка и оглянулся на покинутый дом.

На втором этаже горели широкие окна — наверное, в большом зале с пальмами бронированные стекла не пропускали никаких звуков.

До рощи они добрались минут за десять. Еще через пять — оказались на повороте.

— Дай мне фонарь, — сказал Лешка. — Не бойся, я же не пистолет прошу. Иначе я не найду ни хрена.

Кологривов отдал фонарь и отодвинулся шагов на пять назад.

Лешка нашел поворот и место, где ударил задом своей машины «тойоту» — на земле четко были видны следы шин. Машины его, конечно, не было.

Он прошел сквозь кусты, обшаривая землю лучом фонаря. На березу с вывернутыми корнями наскочил почти сразу, без долгих поисков.

Присел, пошарил и тут же нашел свой бумажник. Все было на месте, включая партбилет Кологривова…

— Держи, — подал он ему его драгоценность и тут же подумал, что вот сейчас-то и получит пулю в лоб.

Но Кологривов схватил документ, трясущимися руками развернул его, не обращая внимания на Лешку, стал всматриваться в листочки, забыв про пистолет. Сбить Кологривова с ног можно было одним ударом, но у них уже пошла другая игра с другими правилами.

Кологривов жарко поцеловал партбилет, как верующий — стопы распятого Христа.

— Не обманул, не обманул! Тогда живи! Живи, заслужил! Дай фонарь!

Лешка отдал ему фонарь и остался стоять на месте.

Он увидел, как световая точка поспешно и неровно возвращается назад, к дому, перестроенному из церкви.

Куда теперь идти? Разумно было поискать свою машину. Не менее разумно было последить за Кологривовым, который поспешно уходил.

Лешка пошагал следом за ним.

Старик так спешил, что несколько раз упал, он даже не прислушивался — идет ли за ним кто или нет. Глядя на него, можно было предположить, что Кологривов имел какие-то определенные планы на эту неприветливую ночь.

Лешка шагал уже почти вплотную за стариком, а тот по-прежнему ничего не слышал, обеими руками вытолкнул калитку и ступил на подворье дома-церкви.

Свет горел все так же только на втором этаже. Чья-то тень мелькнула и исчезла за стеклом.

Кологривов устремился к дверям в подвал.

Лешка окликнул:

— Кологривов… ты куда? Платить партийные взносы?

Шуточка могла встать ему в дорогую цену. Лешка увидел, как взметнулась вверх правая рука Кологривова и дуло пистолета глянуло ему, Лешке, в лицо.

— Ты еще здесь? Здесь? Беги отсюда! Тебе жизнь отдали!

— Спасибо. А сам что собрался делать?

— Наказать. Наказать предателей дела истинного коммунизма! За извращение великой идеи, за поругание и отречение от памяти вождей, за предательство, за ренегатство — смерть! Зато, что свои билеты трусливо сожгли или попрятали в грозный час! Они все там! — Он махнул рукой на освещенные окна. — И генерал там, и Охлопьев, и Наталья эта подлая! Всех, всех одним махом!

— Ты что задумал? — спросил Лешка, не зная, рыдать ему или хохотать и полагая, что старик от счастья обретения символа своей веры слегка помешался.

— Что задумал, то и выполню, как велит мне моя совесть! В подвалах столько всякой взрывчатки, динамита, тротила, что город взорвать можно!

Смысл сказанного не сразу дошел до Лешки, а когда он сообразил, что Кологривов собрался взорвать весь дом со своими врагами, ринулся за ним.

— Стой! — крикнул Лешка. — Стой, сумасшедший!

Кологривов поймал лучом света фигуру Лешки и сказал с грозным пафосом пророка:

— Это ты — стой, подобно соляному столбу! Изыди! Пять минут у тебя времени!

— Да подожди! Ты права не имеешь вершить суд!

— Имею! Истинный коммунист имеет все права карать предателей!

— А если в доме невиновные?!

— Неужто я не проверил? Там одни ренегаты!

Лешка рванулся было к старику, но двери перед ним захлопнулись и слышно было, как грохнул тяжелый засов.

Лешка отскочил от дома, не зная, что предпринять. Он поверил сразу, что подвал начинен и оружием, и взрывчаткой — быть может, там устраивали склады, а может, готовились к обороне. Кричать, спасать своих врагов? Все равно не услышат. Бежать? Он никак не мог поверить, что свободен, выбрался из этого осиного гнезда. А может, все-таки позвонить в дверь? Кнопку звонка он нашел в тот момент, как под землей раздался тяжелый гул, перерастающий в рев, а затем, словно в преисподней, под ногами прозвучал удар грома. На первом этаже сине-белым пламенем осветились все окна, вздрогнули толстые стены древнего здания, но выдержали этот страшный удар! Не выдержала крыша — вздыбилась в воздух, разлетелась на части и рухнула вниз, в море бушующего огня.