– Почему ты не можешь вообразить, что однажды была Клеопатрой или королевой Елизаветой? Если ты веришь в прошлые жизни, зачем придумываешь такие бедные и несчастные? А? Почему ты превратила меня в слепого пастуха? – вспомнила Флинн мамино возмущение.

– Я не выдумываю, я вижу. Вижу все это, – сказала девочка матери.

– Нет, Флинн, ты не видишь. Ты все это придумываешь. Вообще ты понимаешь разницу между воображением и реальностью? – спросила Поппи.

– Да, понимаю. И реальность заключается в том, что я была японкой и индуской. Я была богатой и бедной, считалась известным лошадником в Англии и ведьмой в Америке. А сейчас я никто. Я даже не человек. Я – расстояние.

– Что? – спросил отец. – Что, милая?

– Я не человек, а расстояние между Нью-Йорком и Калифорнией. Я каждая миля этого расстояния.

– Это интересно. – Марвин достал из кармана рубашки маленький блокнот и что-то записал.

– О боже! – воскликнула Поппи. – Не поощряй ее, Марвин. Это не интересно, это не нормально. Почему мы не можем жить нормально?

– Потому что у тебя наркотическая зависимость, – объяснила матери Флинн. – В следующий раз я не приду к тебе на помощь. Ты все делала неправильно.

– Ладно, Флинн, достаточно, – попросил Марвин.

Мама плакала, ей было никак не остановиться, и это было последнее, что запомнила Флинн, прежде чем мама исчезла навсегда.

– Можно мне уйти? – спросила Флинн Грету и снова надела очки.

– Конечно, – сказала Грета. – Чем ты собираешься заняться? Наверное, по телевизору идут мультики?

– Нет. Спасибо. Я не люблю мультики. Можно, я пойду на задний двор? Я обещала бабушке его перекопать. – Флинн соврала, хотя обычно не любила обманывать. Но сейчас она кое-что задумала, и пришло время осуществить это.

– Ладно, думаю, все будет в порядке, если ты пообещаешь никуда не уходить со двора. Скоро стемнеет.

– Я обещаю. Можно одолжить твое радио?

– Конечно. – Грета вытащила шнур из розетки, по крайней мере Флинн подумала, что она сделала именно это; девочка поменяла указатель на 200/600, эта установка делала мир проще: все в нем превращалось в простую форму, которая либо двигалась, либо оставалась неподвижной.

Во дворе у бабушки Флинн поставила радио на столик для пикника, достала лопату и начала копать. Надо надеяться, что бабушка не очень расстроится. По словам ди-джея, под землей существовали некие музыкальные звезды, которые находились там уже около тридцати лет[20]. Конечно, ямы испортят бабушкин двор, но, если Флинн сможет найти группу «Роллеры из Бэй-Сити», находка будет стоить того.

Через час непрерывной работы по перекапыванию двора Флинн приложила ухо к яме – ей что-то послышалось внизу. Еле-еле, какой-то приглушенный шум, похожий на тот, который издает Гувер МакПоз, когда урчит на дне корзины с грязным бельем. Хотя она не могла быть абсолютно уверена. Она была бы счастлива хоть что-нибудь отыскать. На самом деле, ей не так уж и хотелось найти там Роллеров из Бэй-Сити или Рыцаря Глэдис. Что ей действительно хотелось найти, так это звездочку – одна звездочка стоила бы сотни рыцарей.

– Где твоя машина? – спросила Анна у Марвина, когда они вышли из ресторана.

– Я приехал на автобусе. И вернулся бы с тобой, если ты позволишь.

Анна выехала из Бостона по шоссе, ведущему на север. Она не знала, куда направляется, но решила, что лучше бы в Мэн. Сколько раз они с Хью совершали такие поездки за время их брака? Пятьдесят? Сотню? Образ дома навсегда отложился в ее памяти. Гостиная, освещенная ярким огнем камина, от жаркого воздуха усиливаются запахи: острый аромат березы и более слабые – старых пыльных ковров, полировки лимонного дерева и сосны на мебели и изделиях из металла и любимый слабый запах пляжа, который исходит из каждого укромного уголка.

– Куда мы едем? – поинтересовался Марвин.

– Не знаю. Ни малейшего представления не имею. – Анна свернула на следующий съезд с шоссе и поехала по второстепенной дороге, пока не заехала на закрывшуюся станцию обслуживания «Тексако». Там открыла окно, достала сигареты и уставилась на сгущающиеся сумерки. Слышны были звуки сверчков и древесных лягушек.

– Прямо как в средней школе. – Он рассмеялся.

– Что? – не поняла Анна.

– Каждая свободная парковка – идеальное место для занятия любовью.

Анна фыркнула:

– Ты пьян.

– И правда. – Он открыл пассажирское окно и взял у нее сигарету, потерпев неудачу с самокруткой.

– Я не хочу, чтобы вы здесь жили. Мне бы хотелось узнать Флинн поближе, но лучше, чтобы мы не слишком часто виделись, еелл вы сюда переедете. Я буду бабушкой, которая ходит на школьные постановки, но не буду шить костюмы для них. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я не могу пережить это заново, Марвин. Извини.

– Пережить что?

– Материнство, печаль, все это. Я не хочу больше ни к кому привязываться. Для меня вы все словно восстали из мертвых. Все эти годы… Все эти годы – ни слова. Кто сможет постоянно жить с такой ношей? Ожидание со временем превращается в грусть. Это звучит ужасно, но мне проще было бы представить, что моя дочь, что все вы умерли. Траур проще, чем тревога. Чем любое подобное чувство, связанное с живыми людьми. – Анна вспомнила, какой милой Поппи была в детстве, любящей и послушной, почти совершенный ребенок. Но вспомнила, словно Поппи была дочерью близкой подруги, а не ее собственной дочерью. Как и любую мать, ее постоянно мучила мысль об опасности потерять ребенка – что она может умереть, ее похитят или с ней случится что-нибудь ужасное и необратимое, – но это был просто животный инстинкт. Разумное, сознательное материнство было совсем ей не присуще. Конечно, Поппи была частью ее, но Анне казалось, что ее привязанность к дочери отличалась от привязанности других матерей к детям. Ребенок, который был прикреплен к ее телу, превратился в беспокоящий придаток. Нарост, опухоль. Ну, не совсем так, ничего злокачественного. Еще один палец на руке или на ноге, который в конце концов оторвало и который был бесполезен или не нужен.

– Извини, Анна. Прости меня за все. – Марвин положил свою руку на ее.

– Ну, – сказала Анна и выдернула руку. – Ничего не поделаешь. Я желаю вам всего хорошего. Держите меня в курсе, звоните время от времени. – Она прикурила еще одну сигарету и уставилась на старый торговый автомат, стоящий около станции. Это был автомат в стиле шестидесятых, такие выдавали кока-колу в бутылках. Анна вспомнила, как приятно было пить газировку, ледяной налет, охлаждавший ладонь, холодное стекло у губ.

Странно, что аппарат все еще стоит в этом заброшенном месте.

Анна включила передачу, но остановилась.

– Подожди, прежде чем мы поедем, нужно посмотреть. – Она указала кивком на автомат и залезла в карман за мелочью. – А вдруг он работает?

– Нет проблем. Эта штуковина выглядит так, будто стоит здесь еще со времен правления Джонсона. Я схожу. – Он взял у Анны мелочь и вышел.

У Марвина на самом деле были восхитительные черты характера. Он казался невероятно терпеливым – со своей странной дочкой, со своей агрессивной женой и даже – Анна должна была согласиться – с ней. Несмотря на все выпады, он никогда не терял самообладания, не кричал в ответ. Да и вообще большинство мужчин отказались бы от такой женщины, как Поппи, уже давно. В том, как он любил жену и дочь, было некое великодушие. Твердое, без всяких условий. Даже сейчас, когда он говорил о Поппи, в его голосе не было ни следа горечи или негодования. И все-таки было в нем и что-то настораживающее. Что-то темное, будто он недоговаривал правду до самого конца. Она не знала, что именно пугало ее.

Марвин вернулся, держа в руках холодную бутылку.

Анна вышла из машины.

– Восхитительно! – Она, странно воодушевившись, нашла открывалку в машине. Ледяная сладость была такой, какую она помнила, и запах бутылки тот же самый. Анна передала кока-колу Марвину, тот выпил и вернул ей, и так по очереди они допили бутылку.