Герцог Мантуанский сидел в зале замка и, зябко поеживаясь, ждал, пока старый нотариус Фавретто, с трудом одолевший горную дорогу на своем дряхлом, страдающем ревматизмом муле, завершит нудное и монотонное чтение длинного завещания. Герцог, разумеется, его не слушал. Во всяком случае, услышал он не все. Этим документом маркиз Альфонсо ди Шайян завещал все свои владения именно ему, герцогу Франкино Мантуанскому, герцогу без герцогства, который явился явной причиной всех бед, и лишал законного наследства черноволосую маркизу Бьянку – самую юную из своих дочерей. Но истинные причины, побудившие маркиза написать подобное завещание, стали понятны, когда прочли постскриптум, и в частности подпункт последнего параграфа с неприятным условием, связывающим герцога по рукам и ногам, который сам герцог, торопясь вступить во владение, не прочитал, прежде чем поставить свою подпись. В этом подпункте говорилось, что наследник до конца своих дней, то есть до самого смертного часа, должен прожить в чистоте, то есть не вступая в отношения с женщинами.

В завещании также говорилось, что для наблюдения за непорочностью наследника из окрестных монастырей приглашаются двенадцать аббатов, которым вменяется в обязанность неусыпно блюсти добродетель и честь герцога. И они действительно явились длинной черной чередою, верхом на лошадях и мулах, и обосновались в замке, и привезли с собой своих слуг, свои облачения, свои требники и другую утварь, равно как и свои странные мрачные имена: Мальбрумо, Невозо, Фосколо, Мистраль, Умидио, Санторо, Пруденцио, Леонцио, Челорио, Ильдебрандо, Торкьято, Ипохондрио[2].

Несколько дней спустя, сентябрьским вечером, когда расцветшие на лугу безвременники возвестили о приходе осенних холодов, в прекрасный сентябрьский вечер, окрашенный сожалениями о лете, прибыл Венафро. Неизвестно кем призванный и никем не ожидаемый. Он приехал один, верхом на черном коне, без свиты, без оруженосца. Странник попросил у маркизы позволения остаться. Маркиза склонила голову в знак согласия.

И вот теперь Венафро жил в замке, в самой верхней комнате башни, которая по ночам выделялась среди других маленьким огоньком, сверкающим до глубокой ночи, огненным глазом в темноте долины. В этой комнате по ночам, когда люди и животные спали, Венафро в одиночестве описывал свой гербарий, фрагменты которого сохранились для потомков.

В моих краях произрастает суровый лавр, с темной, благоухающей морем кроной, который круглый год зеленеет на вершинах скал. Это растение чистой и холодной любви, которая длится всю жизнь, потому что не растрачивает себя; Дафна сделала это растение символом чистоты, подставив его холодную кору горячим поцелуям Аполлона.

Кто ищет любви погорячее, должен выбрать розмарин; он тоже зелен круглый год, но когда заканчивается суровая зима, он одевается голубыми ароматными колосьями, которые предвещают краски и запахи лета. Как и любовь, он может жить сколь угодно долго; но всегда наступает время года, приносящее ему полное обновление.

Кто ищет страстной любви, пусть выберет зеленый гранат. Он растет в моих землях на краю яблоневого сада, и у него нежнейшая крона цвета живой воды, под майским солнцем на ней распускаются редкие красные цветы: этих цветов мало, и потому они особенно, изысканно хороши, и из каждого к сентябрю поспеет волшебный фрукт с зернышками цвета крови, который может пролежать всю зиму.

Кто ищет вечной любви, что длится дольше жизни и не знает времени, пусть найдет холодную альбрицию, растение ледяного цвета, которая растет в снегах, не меняясь в течение всего года. У нее нет ни цветов, ни плодов, потому что она не живет и не умирает; крону ее зеленой не назовешь, да и другого цвета у нее нет тоже; у нее нет ни вкуса, ни запаха, потому что она не умирает, а, следовательно, и не живет. И она не разрастается по побережью, потому что она не знает смерти, а, следовательно, и жизни.

Другой фрагмент гербария Венафро озаглавлен «Каликанто, или Древо радости».

Если тебе случится побывать там, где цветет каликанто ранней весной, отломи ветку и не бойся. Там, где ты отломишь ветку, вырастет новая, зеленее прежней, и она окажет на твою жизнь необыкновенное воздействие: она научит тебя испытывать редкую мистическую радость, и ты сможешь гулять под августовским дождем, не замечая его, взбежать на вершину холма и не почувствовать, бежал ты вниз или вверх, и, что самое редкое и удивительное, ты сможешь смотреть на осенний закат с уверенностью, что солнце в действительности никогда не зайдет.

К сожалению, других фрагментов гербария Венафро не сохранилось, не известно нам также, удалось ли ему завершить свой труд; ясно только, что с момента его появления в замке стали происходить странные и мистические события.

Герцогу Франкино Мантуанскому следовало бы стать менестрелем. Быть может, он мечтал об этом, белокурый, изящный и голубоглазый, каким и должен быть истинный менестрель. И бесконечно влюбленный. Хотя не умел любить. Лишь единожды он воплотил в жизнь свою любовную мечту, женившись на маркизе Элеоноре ди Шайян, что и привело к трагедии. Его нервная хрупкая натура не выдержала. Если бы маркиза не умерла первой, то, конечно, умер бы он сам. На данный момент герцог находил удовольствие в своем положении вдовца, потому что ему был к лицу траур. И потом, женщины охотно влюбляются в молодых вдовцов, особенно если те белокуры. Итак, между искренней печалью и удовольствием от нее же, среди траурных одеяний и белоснежных брюгтских кружев, которыми он украшал свои черные одежды, герцог Франкино проводил свои дни в замке Шайян, погруженный в долгие альпийские закаты и сочинение песен для виолы. Это было его настоящее призвание, и, пожалуй, единственное. Он показал такую полную несостоятельность в управлении своим герцогством, что умудрился обанкротиться в этом процветающем и изобильном краю щедрой земли и оживленной торговли. Мы хотим сказать, он уехал оттуда, не сумев взять ни гроша, оставив нетронутым богатство своего края, который его до сих пор оплакивал и любил. Все это не мешало герцогу-банкроту писать стихи и музыку для виолы. Частенько в его окне свет горел всю ночь, словно в ответ на другой огонек, который горел выше, в башне, в комнате, где Венафро трудился над своим гербарием.

Подписывая согласие на принятие завещания, герцог Франкино подыскивал сложную рифму для баллады, которая начиналась словами «Мысль отдалася зефиру… », и он был так погружен в свои размышления, что ничего не понял из прочитанного. А о том, что хорошо бы самому прочитать текст завещания, прежде чем подписывать его, он попросту позабыл. Или, что вернее, поостерегся. С другой стороны, случись кому подумать, что герцог был заинтересован в получении наследства, тот изрядно бы ошибся; напротив, он предвидел беспокойства: управление имуществом, отправление правосудия между вновь обретенными подданными, добрососедские отношения с соседними владельцами и тому подобное. Ко всему этому молодой вдовец не имел ни малейшего призвания. Но он принял наследство, ибо ему показалось некрасивым не принять его, ведь обычно так и поступают, а почему – этого, в сущности, он и сам не знал.

Итак, теперь герцог Мантуанский находился в оковах тяжелых обязательств, которые связывали его честь и еще более жизнь, поскольку двенадцать аббатов, приехавшие специально, чтобы за ним следить, вызванные завещанием этого дьявольского старца, не оставляли его ни на минуту, разве что когда он в полном одиночестве запирался вечерами в своей комнате.

Сначала, хотя у него и сжалось сердце при последующем чтении добавлений к завещанию, он не придал им большого значения. Был момент, когда ему казалось, что у него не осталось желаний.