Маркиза долго смотрела на дверь, за которой скрылся аббат. Затем она обратилась к Венафро:

– Мы что же, такие злые?

– Мы не злые, донна. Нет ничего мудрее в мире, чем искать радости. Покаяние делает человека грустным, а грустному человеку нравится, когда все вокруг тоже грустят. Это как заразная болезнь, как вам кажется, мессер Гоффредо?

– Конечно, монсиньор. Эта грусть порождает также многие телесные болезни. В особенности она опасна для ума, поскольку речь идет об осознании греха и чувстве вины.

– Господа, – сказал Венафро, поднимаясь, – я полагаю, что единственный грех в мире состоит в том, чтобы обвинять себя и других. Удовольствие, получаемое нами от еды, оборачивается грехом, когда мы отнимаем еду у других, телесные наслаждения – когда мы заставляем других испытывать их против воли. Но самый большой грех состоит в том, чтобы отравлять воздух ядом, вызывать тоску, грусть и разочарование в сердцах, это гораздо хуже, чем услаждать члены ласками. Гораздо хуже угрожать трубами Страшного суда, нежели играть на скрипках, флейтах и мандолинах.

– Значит, наш замок – это не гнездо скорпионов?

– Донна, – вступил в разговор герцог Франкино, – он стал бы гнездом скорпионов, если бы мы воровали урожай у крестьян, если бы мы просили у них большего, чем просто честно служить, если бы мы применяли насилие. Но мы этого никогда не делали. Да и я сам никогда не делал этого в своем Мантуанском герцогстве.

– Нам остается только сделать выбор: хотим ли мы быть справедливыми или нет, – продолжил Венафро, – ведь даже самый ничтожный из слуг может стать тираном, если найдет существо слабее себя, которое он сможет угнетать, чтобы чувствовать себя сильным. Но если не искать такой возможности и не желать этого, даже король не станет тираном.

– А если, сами того не желая, мы причиняем кому-то зло, – продолжила маркиза, – как может случиться в жизни как мужчины, так и женщины, иногда мы причиняем зло, даже не замечая этого, – мы не становимся от этого злодеями, поскольку не ставили себе целью никому сделать зла. Поэтому забудем о покаянии и не станем надевать серые одежды, потому что осеннее небо и без того слишком серое и слишком печален мрак долгой ночи. Зло – это голод и холод, смерть и болезни. Грех – любить несчастья и сеять тоску. Играйте, синьоры, на ваших инструментах и изгоните прочь тени, что сгущаются осенней ночью. Завтра настанет день, и, пока есть жизнь на этой земле, день будет приносить радость беспокойным и опечаленным душам.

Принесли крепкого вина, в камин подбросили поленьев, красный огонь запылал, осветив весь зал приятным светом. Венафро достал свою флейту, а герцог виолу.

– Как нас мало, синьоры! – сказала маркиза, думая о трубадуре и философе, о венецианском купце, об изобретателе Мораццоне, о Священнице и о многих других друзьях, которые побывали в этом замке, и о Мистрале, который, возможно, еще в него вернется. – Как нас осталось мало, господа!

Венафро и герцог сыграли коротенькую пьесу, которая называлась «Прощальная баллада». Mapкиза в задумчивости смотрела на огонь в камине, как вдруг ей показалось, что флейте отвечает какая-то другая флейта, маленькая флейта, на которой играет ребенок. Чико вылез из своей постельки и сидел на полу в зале, а его флейта вторила герцогу и Венафро. У его ног свернулся клубочком Миро.

– Нам лучше бодрствовать, – сказала маркиза, когда все разошлись, а Венафро уже нес в постель Чико, который, удобно устроившись, спал у него на руках.

– Я посижу, – сказал Венафро, – отдыхайте, мадонна.

– Венафро, я боюсь этого фанатика. Я посмотрела ему в глаза – он кажется злодеем.

– Злодеем или безумцем. Я буду сидеть всю ночь у его дверей.

Но в этот же самый миг из верхних комнат послышались шум и крики, быстрый бег по лестнице, а потом паж Ирцио влетел в зал не в силах произнести ни слова. Венафро и маркиза все сразу поняли. Вместе с ним в комнату проник горький запах дыма. Венафро положил ребенка на руки маркизе.

– Идите во двор, я разбужу остальных.

Обратившись к пажу, он сказал:

– Будите слуг и прикажите им вывести скотину из стойл и конюшен.

Когда маркиза со спящим ребенком на руках спустилась во двор, она обнаружила там герцога Франкино и мессера Гоффредо, последний принес одеяла и плащи – все, что смог найти. Все покидали замок: камеристки маркизы, паж; слуги выводили из стойл лошадей, коров и овец. Маркиза хотела лично всех пересчитать. Когда она убедилась, что все на месте: и слуги, и камеристки, она опомнилась:

– А Венафро, где Венафро?

В этот момент все увидели, что Венафро выходит из замка, из всех окон, дверей и щелей которого уже валил дым.

– Мадонна! – закричал Венафро. – Я нигде не смог найти аббата Ильдебрандо!

Все обернулись и посмотрели на замок. Из окон вырывались языки пламени, а стекла с треском лопались от жара. Горели перекрытия и балки, рассыпая вокруг себя смоляные искры. Все увидели, как обвалился потолок. По щекам многих текли беззвучные слезы.

Вдруг все обернулись на ужасный крик, который доносился со стороны большой замковой террасы. Перед стеной огня стояла черная фигура, размахивая горящими факелами, зажатыми в обеих руках.

– Проклятый замок! – кричала фигура в черной развевающейся сутане. – Ты погибнешь вместе со всеми своими обитателями! А я совершу акт справедливости по отношению ко всем этим грешникам!

В этот момент терраса обрушилась, увлекая среди горящих балок и человека.

Миро, который вместе со всеми смотрел вверх, прошипел в сторону охотничьих собак, которых слуги выводили из псарен. По его мнению, именно собаки были во всем виноваты.

Со стороны деревни к замку тянулись на помощь крестьяне. Блики огня смешивались с первыми отблесками зари, когда весь замок обрушился на свой фундамент. Многие плакали. Венафро обнял маркизу за плечи, а Чико по-прежнему спокойно спал.

Маркиза повернулась к своим гостям и слугам и просто сказала:

– Замка ди Шайян больше нет. Поскольку у нас больше нет жилища, каждый волен идти, куда ему заблагорассудится. Мы с Чико отправляемся в «Fin du monde» просить приюта у Священницы. Вы с нами, Венафро?

– Да, донна.

Потом она обернулась к дамам и крестьянам и сказала:

– Если кто-нибудь из наших друзей будет нас разыскивать, скажите, что замка ди Шайян больше нет. Скажите также, что мы еще живы и нас можно найти в долине.

Она села на своего Иппомеле, а Венафро с ребенком на руках сел на Рабано. Миро забрался в седло перед маркизой. Они уехали, освещенные первыми лучами солнца.

– Когда ребенок проснется, – говорила маркиза, – он окажется в том же доме, откуда уехал всего несколько месяцев назад. Как он будет рад снова увидеть Священницу!

– Вы будете отстраивать замок снова, маркиза?

– Нет, Венафро, замок невозможно отстроить. Я построю дом, куда смогут приехать все те, кто будет нас искать.

Они довольно долго ехали в молчании, а потом маркиза сказала:

– Вы очень добры, Венафро.

Венафро молча улыбнулся, а затем сказал:

– Я даже не знаю, что такое доброта. Я с вами, потому что мне это приятно. Ваше присутствие делает меня то грустным, то счастливым, а временами оно заставляет меня сильно страдать. Но я всегда живу: оно радует меня больше, чем радостью, – оно делает мои глаза острее, а мои уши лучше слышат, мой ум всегда во всеоружии, а если понадобится, то найдется и мужества в достатке. Без вас я бы, наверное, не страдал, но и не жил бы. Жизнь – это все, что мы имеем.