Итак, сзади нас салютовал прадедовский диван. А поднялся с него – мы это тоже точно знали – ночной сторож Хлюпиков.

Что это означает? Ведь мы приглашали сверхгероя Луку Самарыча, а не какого-то инвалида Хлюпикова.

Бармен, он же главбух, а по совместительству – гендиректор «Утеса», вытянулся в струнку. Будто встречал инспектора городского управления торговли, а то и самого начторга Коробейникова.

Мы обернулись и увидели…

Сначала мы увидели то самое знакомое пузо. Потом тот самый знакомый багор. Наконец, того самого знакомого… Нет, не Хлюпикова. Перед нами стоял монумент, который в недавние времена мы зрели на главной городской площади. Стоял так, будто только что сошел с чугунного или мраморного пьедестала.

– Приветствую вас, мои первые заместители, верные соратники и надежные сподвижники! – величаво произнес он.

Такие слова произвели на нас глубокое и особое впечатление.

– Еремей Васильевич, – обратились мы к говорящему монументу. – Судя по всему, вам дали еще одну, совершенно особую инвалидность?

И что, вы думаете, мы услышали?

– Здесь и сейчас нет Еремея Васильевича. В цитадели колдыбанского духа в момент истины находится второй Геракл – народный герой Самарской Луки, бесстрашный и благородный Лука Самарыч.

Вот те раз и вот те два, а равно – три!

На счет «раз» нам пришлось припомнить, что на предыдущем своем сборище мы действительно назначили ночного сторожа Е. В. Хлюпикова временно исполняющим обязанности героя Самарской Луки – Луки Самарыча.

Ну и что? Неужели врио хочет продолжить игру. Ох, не туда несет добра молодца, ох, прямо на мель, а еще хуже – на бешеную волну!

Так мы помыслили на счет «два». И призадумались. Но ненадолго. В «Утесе» долго не думают, а то, гляди, опоздаешь к барной стойке. К тому же на Самарской Луке все и всяк, кому хочется загнуть, имеют на это полное право. Пусть загибает. Да покруче. Пусть несет его хоть на мель, хоть на бешеную волну, а хоть и на глубокое дно. Посмотрим, что получится.

– Бесстрашный и благородный Лука Самарыч! – по-майорски выкрикнул Самосудов. – Прошу всех встать!

Прогремел такой табуреточный салют, что столичную Красную площадь бросило бы в озноб. Но наше пузатое чучело… пардон, супергерой Лука Самарыч не вздрогнул и не бросился прочь. Он величественно прошествовал прямо к источнику истины, то есть к барной стойке.

Брови-елки вытянулись, как гвардейцы на смотре. На лоб гордо легла складка, абсолютно точно копирующая Самарскую Луку. Багор врио держал в правой руке так, что напоминал уже не Деда Мороза с посохом, а скорее – Ивана Грозного со скипетром.

– Сегодня ранним утром, – начал он голосом партийного трибуна, зачитывающего доклад о своей титанической деятельности, – ваш вожак-предводитель стоял на крутом берегу и, купаясь в лучах восходящего солнца, говорил с Волгой-матушкой…

Эх, как сразу загибает! Ну гусь, он же орел. Ну карась, он же кит.

– Ваш вожак-предводитель доложил Волге об исторических решениях, принятых ее верными сынами – истинными колдыбанцами, – продолжил пузатый трибун. – Матушка Волга одобряет их. Поздравляю вас, мои соратники и сподвижники!

– Спасибо, – невольно брякнули мы. – Но… о чем, собственно, речь?

– Забыли! – тут же закричал обличающе бармен Подстаканников. – А еще голосовали! Единогласно!

Вожак-трибун остановил его царственным взмахом своего скипетра-багра.

– Собрание истинных колдыбанцев постановило, – взялся он вразумить нас лично, – что бесстрашный и благородный Лука Самарыч своей легендарной славой должен превзойти героя всех времен и народов Геракла и тем самым спасти нашу родную эпоху от забвения.

Неужели мы и правда так постановили? Видать, крепко нас приперло. Перед третьим-то стаканом.

– Помним, помним, – поспешно заверили мы. – Очень правильное постановление.

– Выполняя решение коллектива, а равно волю матушки Волги, – невозмутимо пел гусь-орел, он же карась-кит, – я, герой Самарской Луки, бесстрашный и благородный Лука Самарыч, готов принять на свои плечи нелегкое бремя легендарной славы буквально сию минуту!

Ха! Интересная постановка вопроса, не так ли?

– Сочувствуем… в смысле завидуем, – отвечали мы. – За чем же дело стало?

– Дело за вами! – снова обвиняюще выкрикнул из-за барной стойки Подстаканников.

– При чем тут мы? – искренне удивились обвиняемые.

– Забыли! А еще говорили про демократическое голосование! – захлебнулся от гнева обвинитель-бармен. – Вот она, ваша лжедемократия!

Монумент снова дал стоп-сигнал крикуну.

– Ответственность за создание легендарной славы Луки Самарыча историческое решение возлагает на вас, – вразумил своих непонятливых заместителей второй Геракл номер один. – Надо немедленно обдумать, какие славные деяния и подвиги лягут в основу красивых и поучительных легенд о Луке Самарыче. Дерзайте, мои лихие сподвижники!

Во поворот! Мы чуть не попадали с сиденьев, хотя вцепились в них, как в последнюю десятку, которую отбирает жена.

«Да он, наверное, белены объелся, ваш трибун-вожак, – предположил бы столичный аналитик. – Или еще хуже: колдыбанских пряников вкусил».

«Попросите его постучать себя по голове, – посоветовал бы скептик, – на месте ли она?»

«Нет, конечно, – заявил бы циник. – Вместо головы у этого колдыбанского чучела – тыква. Причем кормовая».

Если откровенно, то в нас тогда тоже шевельнулись кое-какие подозрения насчет головы нашего предводителя. Но мы надеялись, что бесстрашный врио, если уж он всерьез решил стать нашим вожаком, затеял бесстрашную игру с самыми благородными целями. Чтобы привести нас к барной стойке. Разумеется, под кредит. В таком случае, зачем проявлять нездоровый интерес: что там у него с головой? Вот уж совершенно излишние подробности.

Если мы правильно понимаем все происходящее, то нашему доморощенному предводителю захотелось послушать легенды и былины. И не какие-нибудь, а про себя. Ну что ж: какие могут быть проблемы! Думается, в такой ситуации не то что Гомер и Гюго, но даже горе-говоруны со столичного телевидения не растерялись бы. Что уж толковать об истинных колдыбанцах!

– Разрешите доложить, – козырнул по-военному Самосудов. – Мы обдумали не только деяния, но уже и сами легенды.

– Считайте, что Лука Самарыч уже легендарный, – заверил Безмочалкин.

– Буквально без пяти минут, – поддержал Молекулов.

– Если буквально, то уже без четырех минут, – поправил, взглянув на часы, Профанов. – Поскольку речь идет о деяниях не обычных, а героических, может быть, даже ратных, то сначала мы предоставим слово человеку с пистолетом, во всяком случае – с кобурой. Слушаем вас, старший лейтенант Самосудов. Я вижу, вы хотите рассказать героическую легенду. Выражаясь по-волжски – былину.

Демьян Иванович уже рвался в бой. Он приосанился, прокашлялся, закрыл глаза и стал похож если не на Гомера, то, по крайней мере, на вдохновенного уличного певца с Жигулевской, который раньше, до того как стал хроническим алкоголиком, пел в хоре областной филармонии.

– Хочу поведать вам историю, которую внуки и правнуки будут слушать с восторгом и ликованием, – с классическим подходом начал участковый. – Эта история произошла с Лукой Самарычем в Москве.

В Москве? Интригует. Зал весь обратился в слух.

– Однажды оказался Лука Самарыч в первопрестольной нашей столице и зашел в ГУМ. В обувной отдел. Болотные сапоги присмотреть. И тут вдруг… – рассказчик сделал театральную паузу, – схватило вдруг у Луки Самарыча живот. Что делать? Ведь не в Жигулевском заповеднике или на колдыбанской набережной, где можно присесть под куст, а в столичном ГУМе. Прямо беда…

Ну, подходит, значит, Лука Самарыч к одному молодому продавцу, на вид очень порядочному, и спрашивает потихоньку: «Где тут у вас туалет?» А тот продавец оглядел его и говорит на весь отдел: «Вот деревенщина! Только затем и ездят в столицу, чтобы туалеты своими сапожищами пачкать. Туалет у нас служебный, и посторонним туда вход воспрещен». И для убедительности потряс перед носом Луки Самарыча ключом: дескать, хоть умри, дорогой гость столицы, позорной смертью, но в туалет не попадешь.