Примерно в полумиле от деревни, в старом парке, знаменитом громадными буками, стоит древний помещичий дом. Часть этого достопочтенного строения восходит к временам первого Крестового похода, когда Хьюго де Капус выстроил замок в центре поместья, пожалованного ему Рыжим королем[5]. В тысяча пятьсот сорок третьем году его уничтожил пожар, и кое-какие закопченные угловые камни нашли применение, когда в царствование Якова Первого[6] на развалинах феодального замка поднялся кирпичный помещичий дом с множеством фронтонов и узкими ромбовидными окнами.
Он мало изменился с начала семнадцатого столетия. Его более воинственный предшественник был окружен двумя рвами с водой, внешний высох и приобрел скромное назначение огорода. Внутренний, сорока футов в ширину, хотя глубиной всего около трех, до сих пор полностью огибает дом. По нему протекает уходящий за его пределы ручей, поэтому вода там хоть и мутная, но не стоячая и не вредная для здоровья. Окна цокольного этажа находятся всего в футе над ней.
Подойти к дому можно только по подъемному мосту, ворот и цепи его давно заржавели и вышли из строя. Однако последние владельцы дома, люди предприимчивые, починили этот механизм; вечерами они регулярно поднимали мост и опускали по утрам. Благодаря возрождению обычая древних феодальных времен дом ночами становился островом – данный факт имеет самое прямое отношение к той тайне, которая вскоре привлечет внимание всей Англии.
Дом несколько лет оставался без владельца, и ему угрожала опасность превратиться в живописные руины, когда его купили Дугласы. Семья состояла всего из двух человек – Джона Дугласа и его жены. Дуглас был весьма своеобразной личностью. Представьте себе мужчину лет пятидесяти, с мощным подбородком, огрубевшим лицом, седеющими усами, удивительно добрым взглядом, худощавого и крепкого, ничуть не утратившего силы и подвижности юности. Приветливый и сердечный со всеми, Дуглас, однако, не отличался изяществом манер, и это заставляло предполагать, что он жил среди гораздо более низких слоев общества, чем суссекское поместное дворянство.
Хотя более культурные соседи взирали на него со сдержанным любопытством, он быстро завоевал симпатии жителей деревни тем, что щедро жертвовал деньги по подписке на все местные цели, посещал их небольшие концерты и другие церемонии, где, обладая звучным тенором, всегда был готов порадовать собравшихся превосходной песней. Денег у него, по-видимому, было много; ходили слухи, что Дуглас разбогател на золотых приисках в Калифорнии, и по их с женой разговорам было ясно, что какую-то часть жизни он провел в Америке.
Хорошее впечатление, которое Дуглас производил щедростью и демократичностью, усиливалось его полнейшим пренебрежением к опасности. Скверный наездник, он являлся на все охотничьи сборы и мужественно переносил падения из седла, чреватые повреждением головы, лишь бы не отставать от зверя. Когда в доме приходского священника случился пожар, Дуглас тоже проявил бесстрашие: он бросился в горящий дом за вещами, хотя местная пожарная команда считала это невозможным. Вот так – меньше чем за пять лет – Джон Дуглас снискал в Бирлстоуне хорошую репутацию.
Миссис Дуглас тоже пользовалась симпатией у знакомых; правда, по английскому обыкновению, гости у чужаков, поселившихся в графстве без представлений, бывали нечасто. Для нее это не имело никакого значения, так как она была необщительна и, судя по всему, поглощена мужем и домашними делами. Знали, что она англичанка и познакомилась с мистером Дугласом, в то время вдовцом, в Лондоне. Миссис Дуглас, красивая, темноволосая, стройная, была лет на двадцать моложе мужа, но разница в возрасте как будто не омрачала их семейного согласия.
Однако те, кто хорошо знал супругов, иногда говорили, что доверие между ними, видимо, неполное, поскольку жена либо проявляет скрытность по поводу прошлой жизни мужа, либо, что вероятнее, мало осведомлена о ней. Некоторые наблюдательные люди поговаривали, что миссис Дуглас иногда проявляет признаки нервозности и выказывает острое беспокойство, если муж долго не возвращается. В сельской глуши, где жители падки на сплетни, эти особенности владелицы помещичьего дома не остались незамеченными и пришли всем на память, когда произошли события, придавшие им особую значимость.
Следует упомянуть еще об одном человеке, который, правда, жил под этим кровом лишь время от времени, но чье присутствие при тех странных событиях, о которых идет рассказ, заставило людей говорить о нем. Это Сесил Джеймс Баркер из Хэмпстеда.
Рослый гибкий Сесил Баркер примелькался на главной улице Бирлстоуна; он был частым и желанным гостем в помещичьем доме. Особое внимание к себе Сесил привлекал тем, что был единственным другом мистера Дугласа по прошлой, неизвестной, жизни. Теперь он появлялся в его новом английском окружении. Сам Баркер был, несомненно, англичанином, но по его репликам стало ясно, что он познакомился с Дугласом в Америке и тесно подружился с ним. Он казался весьма состоятельным человеком и, судя по всему, холостяком.
Баркер был моложе Дугласа – не старше сорока пяти лет. Он был широкоплечий, с прямой осанкой и с чисто выбритым лицом профессионального боксера, крепко сложенный, сильный, с черными бровями и такими властными черными глазами, что даже без помощи железных рук мог проложить себе дорогу через враждебно настроенную толпу. Сесил не ездил верхом и не охотился, проводил дни, гуляя с трубкой во рту по старой деревне или разъезжая по живописным окрестностям вместе с хозяином дома, а в его отсутствие – с хозяйкой. «Добросердечный, щедрый джентльмен, – отзывался о нем Эймс, дворецкий. – Но клянусь, не хотел бы я встать ему поперек дороги!» Он был сердечным и задушевным с Дугласом, находился в не менее дружеских отношениях с его женой – и не раз замечали, что эта дружба как будто вызывала у мужа недовольство. Раздражение его замечали даже слуги. Таков был третий человек, деливший кров с супругами, когда произошла катастрофа.
Что до прочих обитателей старого дома, достаточно упомянуть чопорного, представительного, знающего свое дело Эймса и миссис Аллен, добродушную, веселую женщину, помогавшую хозяйке в домашних хлопотах. Остальные шестеро слуг не имеют никакого отношения к событиям ночи с шестого на седьмое января.
В крохотном местном полицейском участке, которым руководил сержант Уилсон, о случившемся стало известно в двадцать три сорок пять. Донельзя взволнованный Сесил Баркер подбежал к двери и начал вовсю звонить в нее. «В помещичьем доме произошла чудовищная трагедия, убит Джон Дуглас», – сообщил он, тяжело дыша. И поспешил назад к дому. Сержант, немедленно оповестив власти графства о случившемся, последовал за ним через несколько минут и появился на месте преступления чуть позже полуночи.
В доме сержант нашел подъемный мост опущенным, окна светящимися, а всех обитателей в состоянии крайнего смятения и тревоги. Бледные слуги толпились в вестибюле, перепуганный дворецкий заламывал руки, стоя в дверях. Только Сесил Баркер владел собой; он открыл ближайшую к парадному входу дверь и жестом пригласил сержанта следовать за ним. Тут подошел доктор Вуд, бодрый и хорошо знающий свое дело. Эти трое вместе вошли в роковую комнату. Пораженный ужасом дворецкий поспешил за ними и закрыл за собой дверь, чтобы не допускать туда служанок.
Покойник лежал навзничь посреди комнаты, раскинув руки и ноги. На нем был розовый халат поверх пижамы, на голых ступнях – ковровые шлепанцы. Врач опустился подле него на колени и снял со стола керосиновую лампу. Едва взглянув на жертву, он понял, что в его присутствии необходимости нет. Изранен Дуглас был жутко. На его груди лежало странное оружие – дробовик с отпиленными в футе от спусковых крючков стволами. Не вызывало сомнений, что выстрел из него произведен в упор, весь заряд угодил в лицо убитому и едва не разнес череп. Спусковые крючки связали проволокой, чтобы выстрел дуплетом был наверняка смертоносным.
