Утром разболелась спина, и старуха решила не идти на работу. Сделать себе выходной день. Тем более, что праздник.

— Спина? — с участием спросил скелет.

Старуха насупленно промолчала.

Она высыпала в кастрюльку крупу и упорно старалась не замечать того, что держал в костяном кулаке ее гость.

— Вот, с праздником тебя, — сказал скелет.

— Откуда это?

Он неловко пошевелил ключицами.

— Ну?

— Сегодня в школе дети поздравляли учительниц, — сказал он после долгой паузы. — Они принесли много цветов, а потом все сложили в большое громыхающее ведро. И я подумал, что они не обидятся… они, наверное, даже не заметили.

— Не люблю розы, — старуха отставила кастрюльку в сторону и положила цветы на табурет. — Терпеть их не могу.

Скелет глазел.

Она пошла искать вазу или хотя бы что-нибудь подходящее, заранее зная, что ваз в доме давно нету. Последнюю, кажется, разбила еще прошлым летом, когда неожиданно прихватило спину.

Старуха вернулась на кухню с большой металлической кружкой — той самой, из буфета. Она взяла нож и стала обрезать длинные колючие стебельки, роняя их прямо в мусорное ведро. Укороченные таким образом цветы поставила в чашку и набрала туда воды. Затем вернулась к приготовлению каши.

— Знаешь, — сказал скелет, — я сегодня видел дерево.

Старуха хмыкнула:

— Шо, вперше?

— Нет, я и раньше их видел. Просто это было необычное дерево.

— Шо ж в нем такого необычного?

— Оно было похоже на тебя. Оно невысокое и тонкое, растет рядом с крышей. С крыши вчера весь день капало — прямо на дерево — а сегодня стало холодно, и эта вода на нем замерзла. И теперь оно стоит, как будто в хрустале, и ему очень холодно и очень одиноко, но снаружи оно очень твердое. Какой-то мальчик шел мимо и тоже удивился. Он захотел потрогать дерево, но неожиданно веточка, за которую он взялся, отломалась. Наверное, потому, что дерево стало твердым. И — хрупким. Знаешь, из разлома текла кровь… кажется, вы называете это древесным соком — медленно капала и замерзала. И в конце концов замерзла. Страшно, правда?

Старуха засмеялась.

Скелет глазел.

…Пока варилась каша, они пошли в комнату, и там он снова показал на фотографию:

— Кто это?

— Муж, — сказала старуха. — Если б не разбился в сорок третьем, был бы мужем. А так… — она махнула рукой и села в кресло. Спина продолжала болеть.

— И с тех пор ты одна.

Старуха кивнула.

Она не стала рассказывать скелету о том, что рано или поздно любое одиночество заканчивается. Либо смертью, либо… Она была тогда слишком молодой, чтобы думать о смерти. А после войны мужчины ценились на вес золота. Тот тоже ценился… хороший, добрый. Буйный, правда, немного, но это у него после контузии. А так… Дочку вон ей оставил. А сам помер от припадка. Эпилепсич… Эплептич… Она так и не научилась выговаривать это слово. Зачем?

Старуха — в те годы совсем еще не старуха — верила в то, что умер ее муж достойно. Он защищал Родину и завоевания. Как недавно выяснилось, зря защищал. Не было никаких завоеваний. Может, и Родины тоже…

А ей, к тому времени выростившей дочку, оставшейся один на один с мертвой квартирой, чтобы не мешать жить ребенку, — ей, скажите Бога ради! ей во что было верить? В Господа? — страшно. И не потому, что самой тогда гореть в пекле, а потому, что и другим, родным и близким, выходит, путь в то же самое пекло. Кто ж не грешил?

Пускай уж лучше этот, в кепке, висит. Авось времена изменятся. Хотя нет, это было бы еще страшнее… наверное. Все равно, пускай висит — привыкла она к нему. При-вык-ла. И к языку этому дурацкому привыкла, который и ни то, и ни се, ни русский (который когда-то великолепно знала), ни украинский (которому так и не выучилась, как следует); а торговки только на этом укрусском и переругиваются между собой. На нем очень удобно переругиваться.

И ведь забыла себя за эти годы, привыкла к тому, что давно уже не женщина и только чуть-чуть мать и бабушка, а то все просто — старуха. Скелет разбудил. Вот только — зачем?

— Не плачь, пожалуйста. Не нужно. Лучше дай мне, если есть, тряпочку.

Она молча поднялась с кресла и отыскала в шкафу какой-то старый, но не грязный вязаный платок. Тогда она еще могла себе позволить вязать и не распускать связанное.

— Спасибо. Знаешь, сегодня учительница биологии говорила, что меня нужно заменить. Я с трещиной, вот здесь, прямо на лбу.

— Как же тебя угораздило?

— Упал. Скользко. Туда теперь грязь забивается, так я промою, может, будет не так заметно.

С тех пор скелет приходил почти каждый вечер. Он рассказывал о том, как постепенно осваивается в этой жизни; старуха молчала.

Однажды она спросила у него:

— Ты так и не выяснил, почему ты такой? И откуда взялся?

Он покачал черепом:

— Нет. Но как раз сегодня был один случай. Такое и раньше, если честно, бывало, но я не мог разобраться. Мне кажется, я совсем не тот, каким ты меня видишь.

— А какой? — спросила старуха.

— Не знаю, — шевельнул лопатками скелет. — Обычно меня не замечают — люди. Собаки иногда смотрят в мою сторону, некоторые даже лают. А люди не замечают. Наверное, потому, что я не трогаю их, не вмешиваюсь в их жизни.

— Даже в школе?

— В школе — другое дело. В школе меня видят, но только когда я играю роль скелетного муляжа. А так — нет. …И вот сегодня на улице я увидел очень маленького мальчика, который переходил дорогу. А там ехала машина — понимаешь, она бы сбила его, и водитель попал бы в тюрьму. Поэтому я помог. Вмешался. Я подбежал и оттолкнул мальчика. И машина проехала мимо. А он заплакал и закричал на всю улицу: «дядя с белыми крыльями, дядя с белыми крыльями»! Потом прибежала его мама и забрала его, а он кричал и кричал. И смотрел на меня.

— Уходи, — сказала старуха. — Сейчас же. Немедленно.

Ей было очень плохо. Она снова познала, что такое одиночество, и поэтому звонок Риты старуха приняла с благодарностью.

— Мама, помнишь, ты обещала?

— Что, доця? Что обещала?

— Прийти на Славкин спектакль. Придешь?

Она посмотрела на пустую комнату, на кружку с засохшими розами.

— Приду.

— Записывай…

Кем он был? Куда теперь делся? Почему не приходит? Раньше он не обижался на грубые слова, так что думать, что он обиделся теперь, старуха не могла. Но — думала.

Какие силы выбросили его в этот мир? Кто он? «Дядя с крыльями» — ангел? Черт-искуситель? Но… он не искушал — да и как искусишь старуху в ее то возрасте?! — чушь собачья; он просто помагал. Сострадал. Кто же он?

— Так придешь?

— Приду, доця.

— Тогда пока. До завтра. Славка тебе привет передает.

Что-то ломалось внутри. Что-то очень твердое и холодное.

Ехать в школу было далеко и непросто, но старуха выбралась загодя — и правильно сделала. Троллейбус попал в пробку; она висела между небом и землей, зажатая со всей сторон чьими-то локтями, сумками, дипломатами и только время от времени через боковой карман щупала содержимое кармана внутреннего: «Не потерять бы!»

Рита ждала ее в пустом вестибюле. Взяла под руку, внимательно посмотрела:

— С тобой все в порядке?

— Да, доця. Все в порядке. А где Славик?

— За кулисами. Пойдем.

Как оказалось, она все-таки опоздала — спектакль уже начался. Они сели с Ритой с краю, где оставались свободные места, и стали смотреть.

На сцене стояло несколько надгробий, около свежевырытой могилы разговаривали четверо мальчиков. В одном старуха с удивлением признала внука — он очень вырос за последнее время. И голос у него тоже изменился, погрубел.

Сейчас на сцене пел тот старшеклассник, что играл могильщика:

— Но старость, крадучись как вор, взяла своей рукой…

Он наклонился и откуда-то из-за надгробия вынул череп — и швырнул его на сцену.