«Опять прышел! Наследит, а ты убирай за ним».

Старуха отложила вязание; кряхтя, поднялась из кресла и шаркающей походкой направилась в маленькую прихожую.

— Чего топчешься? ступай на кухню, шчас приду! — крикнула она.

…Спина сегодня с утра напрочь позабыла о том, что способна разгибаться. Тяжело дыша, старуха еле-еле сползла с кровати и решила, что можно сделать себе выходной день; вернее, как раз не выходной, а наоборот — и никуда не выходила. За цигарками она съездит завтра.

До обеда сидела в кресле и вязала. (Нитки нынче стоят недешево, но она приспособилась распускать связанное и начинать все сначала. Старухи, торговавшие, как и она, цигарками, говорили, что выгоднее будет вязать и продавать теплые вещи, варежки, например; но она отказалась. «Дура,» — решили торговки). Хотелось есть, но из двух зол — голода и боли в спине — старуха выбрала первое.

«А теперь прышел — ползи. Поем зато».

Она дошаркала до кухни, недобро зыркнула на гостя и потянулась за кастрюлькой, чтобы сварить себе каши.

— Спина? — с участием спросил скелет.

Старуха насупленно промолчала.

Она торговала цигарки — было это февраля двадцатого. Ветер сыпал снежные зерна за воротник и в открытый чемодан. Сигаретные пачки даже под целлофаном намокали, теряли свою форму. «Завтра придется вклеить новые».

Вечерело. «Лукьяновская» выпускала людей, порцию за порцией. Еще пару часов — и можно будет идти домой. Она нащупала через боковой карман карман внутренний, потайной. Семеновну под Новый год подловила какая-то шпана, отобрали все: и цигарки, и гроши. «Ќроди клят!» — убивалась Семеновна. — «Фашисти, молокососи!» Старуха с тех самых пор и нашила потайной карман, куда потихоньку перекладывала бумажные купюры. Так было спокойнее.

Старуха стояла у заборчика, рядом с троллейбусной остановкой. Сумку с товаром тщательно привязала к металлическим трубкам позади, сама замерла над «витринным» чемоданом и внимательно смотрела на прохожих. Поймать взгляд клиента очень важно. Иногда от этого зависит, подойдет ли он к тебе или к твоей сопернице.

Из дверей метро выплеснулась очередная волна пассажиров, а к остановке одновременно, один за другим, подъехало три 18-х. Конечно, люди от «Лукьяновской», сломя головы, ринулись через дорогу и дальше, к слепым троллейбусным коробкам.

Задрожал забор — кто-то решил не оббегать его, а перепрыгнуть.

Сигналили машины; гулко раскрывались двери, в которых вместо стекла были впаяны металлические листы.

Вышедшие из троллейбусов взбудораженным стадом потянулись к метро. «Димка!» — кричали в толпе. «Подожди, у меня пуговица оторвалась!» — «Счас, найдешь ты ее. Кидай и пошли».

«Ой, женщини! — воскликнула Филипповна. — Збожеволiли — дивiться внiматЁльно».

Но было уже поздно — какой-то парень в спортивной шапке, облегавшей голову так плотно, что из-под материи выпирали уши, со всего размаху ткнулся прямо в старуху. Она вскрикнула и упала на грязное ледяное крошево, чувствуя, как трескается и распадается на диски позвоночник. Выругалась: громко, надрывно — прохожие брезгливо отшатнулись.

— Ах ты!.. — захлебнулась, закашлялась.

Бабы стояли испуганные и не знали, как подступиться.

— Тебе больно, — сказали над головой, сзади.

Чей-то черный, заляпанный глиной сапог наступил на чемодан, смял пустые коробки и ушел дальше. Старуха закричала ему вслед, но безо всякой надежды, что остановится, от одного только бешенства.

— Не кричи пожалуйста. Вставай, — снова из-за спины.

Она повернула голову назад: «какой там добродетель …аный умничает?»

Сзади стоял скелет.

Это был самый что ни на есть обычный человеческий скелет, высокий, с тонкими конечностями и просвечивающей грудной клеткой. Через щели в ребрах было видно желтый билетный киоск и фиолетовое небо с редкими точками звезд.

— Вставай пожалуйста, — повторил скелет. Когда он говорил, нижняя челюсть двигалась, но клацания не издавала. Голос у него был тихий, с шелково-костяными интонациями.

«Смерть», — подумала старуха. «Поздновато приперлась».

— Да пошла ты! — выкрикнула она злобно.

Бабы вздрогнули, Филипповна уронила свой лоток, и коробки моментально были втоптаны в снег. Скелет тоже вздрогнул.

Старуха лежала на боку и все ждала, когда Смерть заберет ее, но скелет ничего не предпринимал.

— Чего ж ты ждешь?! — выплюнула слова прямо в пустые глазницы.

Прохожие стеклянными взглядами нащупывали дорогу перед собой и старались не смотреть на старуху.

— Хорошо, — прошептала она. И бабам: — Ну, подымите ж меня, вашу…!

Торговки засуетились, подхватили старуху, поставили на ноги. Похлопали по пальто, стряхивая рукавицами налипший снег.

Старуха грубо вывернулась и посмотрела на скелет. Он тоже подошел к ней, приложил к грудной клетке кисть:

— Прости, что напугал тебя. Ты выглядела несчастной, и я захотел помочь.

Он потоптался на месте, оставляя в снегу костяные отпечатки..

— Шо с тобой? — спросила Филипповна. — Вдарилася сильно?

— Да пошла ты!..

— Тьху. Зовсiм здурiла, — пхыкнула торговка. Остальные неодобрительно качнули головами и разошлись по своим «точкам». Скелет остался.

Старуха с досадой посмотрела на чемодан с втоптанным в сигаретные коробки отпечатком сапога. На то, чтобы наклониться и поднять чемодан не было ни единого шанса — позвоночник вибрировал натянутой бельевой веревкой.

Старуха стала отвязывать от забора сумку с цигарками.

За спиной знакомо лязгнула чемоданная крышка.

Она повернулась, настолько резко, насколько позволяло разбитое тело. Скелет закрыл чемодан, поднял его и протягивал старухе.

«Шо ж они, не видют?»

Старуха стрельнула глазами в сторону торговок. Те мелко переругивались — как семечки щелкали, — на нее не смотрели.

«А прохожие?»

— Я позвоню ему вечером. Он обещал снять e-mail. Если перешлют прайс-лист — скажет.

— Пускай заархивирует и сбросит на дискету. И…

— Я, е…ть, Кирилычу — одно, ты — другое! Те, е…ть, думай!

— Ты б зараньше говорил — е…ть!

— Твою…! Когда?!..

— Я пришла, говорю: мне надо на минуточку отойти. Когда еще можно сделать нормальную прическу? Ну, ты понимаешь… А он — нет! Смирненка, между прочим, вообще никогда на работе не бывает, а я один раз…

— Я…

— Я!..

— Я!..

— Дай сюда! — буркнула старуха. Она закинула сумку с «товаром» на спину, выхватила из скелетовых рук чемодан и зашаркала по снегу вдоль людского потока. Тело шаталось из стороны в сторону, как маятник; было одновременно жарко и холодно, и до дома, казалось, дальше, чем до неба. Сзади смущенно шагал скелет — как побитый виноватый дог.

Старуха свернула с Мельникова на Белорусскую, дворами добираясь до знакомого парадного. Она надеялась, что скелет отвяжется: уже поняла, что он далеко не Смерть. Скелет не отвязывался.

Вьюжило, редкие фонари мерцали, как глаза бродячих собак. Где-то вдалеке зазвенело стекло, тонкий голос испуганно выругался. Лязгнули двери троллейбуса. Ночные звуки разносились по пустынной улице и темным дворам, гулко отзывались в висках.

— Может, помочь? — несмело спросил скелет. — Тебе ведь тяжело. И больно.

«Украдет», — подумала старуха. Потом засмеялась над собственными глупыми мыслями: на кой костяку «товар»? что он с ним будет делать?

И все равно сунула в тонкую белесую кисть не сумку, а чемодан. Во-первых, там только мятые коробки, от которых мало проку, а во-вторых, чемодан тяжелее. Хотя, конечно, если упрет, чемодана будет жалко. Хороший чемодан, небольшой, удобный.